Новый Мир ( № 10 2007) - Новый Мир Новый Мир

Ты слушал чистый голос сердца,

Почти старик. Почти без сил.

1932

<На полях : > Здесь есть “литературщина”.

Я как-то написал совсем не благостное стихотворение:

В прозрачной, призрачной грязи,

Над неземной землею зимней

Незримых средиземных зим

Печали свет невыразимый15 .

Оно очень колючее.

Необычайно бестолковое письмо! И это юрист пишет юристу! В нем все-таки что-то можно разобрать. Думаю, все очень неясно в жизни и сложно, а кроме того, и нехорошо. Собственно, я хотел написать о привязанности всех к жизни, о неотрывности человека от нее, моей, напр., неотрывности от “русского”. Кстати, я не перехожу в католичество. Главное, “общение”, то — все больше “мечтательное”, а не “стук в дверь” (Ваше), “семьи” одна на другую похожи, и не похожи. (Я иду опускать письмо на вокзал, по-моему, вокзал — это самое страшное место в мире, ужаснее кладбища. У Пруста хорошо сказано о вокзале “Под сенью девушек в цвету”.) Я напишу Вам более складно, хорошо? Я чувствую, что вот сейчас написал бы Вам хорошо, но нельзя.

<На полях:> О моих друзьях мне трудно говорить. С людьми “литературными” я здесь только внешне дружу, они не всегда к поэзии чутки. А мои настоящие друзья — и подавно. Нельзя в Ревеле достать Анненского? У меня рукописный. В продаже — нет. Напишите мне о себе побольше.

<Одна страница утеряна . >

Напишите мне, и не пеняйте, что пишу мало и не умно. Затем — у меня еще одна просьба к Вам — если можно, пришлите мне Вашу карточку. Я Вам буду благодарен — пожалуйста.

Краткие сведения обо мне: русский (Чинновы — Tynow — прус[с]аки, но уже 300 лет в России, мать и бабушка по фамилиям шведка и полька, но обрусевшие). Жил до пяти лет (себя хорошо помню) в деревне, был очень живой, но потом изменился, отчасти, — теперь излишне взрослый, хоть и живу на счет родителей, и немного боюсь полной самостоятельности. Еще: от моих обоих дедов, скончавшихся от жуирства, у меня дурная наследственность в смысле слабости; лет 6-ти путешествовал — почти вся Европа, но все неясно. В России, в 1918-ом, отец трижды еле избегал смерти, да и мы с мамой, — это мешает любить народ. Дядей моих двоих расстреляли (военные), один, 3-й, спасся. Теперь в Камре <? Нрзб.>, в окрестностях, в торговом английском флоте учит английскому и тем живет, я антибольшевик, но это не вполне ясно мне.

Жму Вашу руку. Ваш Игорь Чиннов.

1Чиннов благодарит Иваска за упоминание своей публикации в “Числах” (1934, № 6) — эссе “Рисование несовершенного”; в составленных для “Нови” (1934, № 7) “Отзывах о книгах, поступивших в редакцию” Иваск пишет, что в этом эссе Чиннов наметил тему “поэзии без фона”.

2В 1936 г. в Берлине вышла антология “Якорь”, составленная Г. Адамовичем и М. Кан­тором. Видимо, о ней речь.

3Немирович-Данченко В. И. (1844 — 1936) — писатель, брат известного режиссера. В эмиграции жил в Чехословакии, много путешествовал и писал об этом очерки. Очень плодовитый писатель — выпустил около 250 книг.

4Бакунина Е. В. (1889 — 1976) — поэтесса, писательница, критик. В 20-е гг. поселилась в Париже, затем переехала в Лондон. Печаталась в разных изданиях. Была секретарем в журнале “Числа”. В 1931 г. издала свой единственный поэтический сборник.

5Червинская Л. Д. (1907 — 1988) — поэтесса. В 20-х гг. поселилась в Париже, затем жила в Мюнхене. Автор нескольких стихотворных сборников. Первый, “Приближения”, вышел в 1934 г. Писала в духе “парижской ноты”. Чиннов до конца жизни был высокого мнения о ее стихах, хотя мнение о ее характере изменил, рассказывая, что во время работы на радиостанции “Свобода” она прославилась своей неуживчивостью.

6Оцуп Н. А. (1894 — 1958) — поэт. В Петербурге участвовал в “Цехе поэтов”. С 1922 г. жил в Париже. Автор нескольких книг стихов, редактор журнала “Числа”.

7См. примеч. 5 к письму от 27.09.1934.

8Шаршун С. И. (1888 — 1975) — эмигрантский писатель, художник, участник группы “Дада”. В 1934 г. в Париже вышла его прозаическая поэма “Долголиков”. Уже в старости, вспоминая о нем, Чиннов всегда добавлял: “Шаршун был душенька”.

9 Гершельман К. К. (1899 — 1951) — эссеист, поэт, в эмиграции с 1920 г. — сначала в Галлиполи, затем в Эстонии, после 1940 г. — в Германии. Стихи Гершельмана были напечатаны в антологиях “Якорь”, “На Западе”, в “Новом журнале”, “Гранях” и др.

10Роос М. А. (1904 — ?) — поэтесса, переводчица. Переводила на немецкий язык Тютчева. В 1936 г. в Таллине вышел ее сборник стихов. Печаталась в таллинской “Нови”. В 1935 г. вышла замуж за издателя этого журнала П. М. Иртеля (1896 — 1979). Они оба, как и Иваск, были участниками таллинского кружка “Цех поэтов”.

11Нарциссов Б. А. (1906 — 1982) — поэт, критик. С 1919 г. жил в Эстонии, печатался в таллинской “Нови”, с 1944 г. — в Германии, затем — в США. Уже в США выпустил несколько сборников стихов. Позже они с Чинновым поддерживали добрые отношения и много лет вели переписку.

12Философов Д. В. (1872 — 1940) — критик, публицист, после эмиграции жил в Париже, позднее в Варшаве, где совместно с Д. Мережковским менее года редактировал еженедельный журнал “Меч”. Журнал распался в сентябре 1934 г., превратившись в еженедельную газету (с другой редакцией), из-за разногласий двух редакторов о пути развития эмигрантской литературы, вылившихся в полемику на страницах журнала. Варшавская редакция, с Философовым во главе, считала, что парижская “элита” слишком мрачно смотрит на перспективы эмигрантской литературы, и обвиняла парижан в отрыве от истоков русского языка и вековой языковой традиции.

В последнем номере этого журнала (№ 19/20 от 23 сентября) Философов напечатал статью “Всесоюзный съезд писателей в Москве”, где назвывает съезд фарсом, поскольку на нем мнения писателей, в том числе и Горького, совершенно не учитываются, а реальное значение имеют только речи Жданова, Радека и Бухарина, которые и диктуют писателям свою волю.

13Чиннов упоминает написанные в стиле русских “сказов” очерки Б. Назаревского из быта мужиков в Обозерье (на берегу Псковского озера), печатавшиеся в “Нови”.

14“Провинциальные записки” Иваска были напечатаны в журнале “Новь”, 1934, № 7.

15Стихи не вошли ни в одну из книг Чиннова.

17.02.1935. Рига

Дорогой Юрий Павлович!

Простите меня: я так давно Вам не писал. У меня многое произошло в жизни — потому, что многое произошло в жизни одних моих здешних друзей, очень дорогих для меня: я боялся большого несчастья, а одним несчастьем я уже несколько лет как пришиблен, и теперь мне было трудно о чем-нибудь думать, кроме этого. Я был года четыре тому назад, так сказать, участ­ником одной семейной жизни, едва не женился, но все вышло неудачно, и я теперь как-то особенно дорожу той силой и прочностью, которая бывает в отношениях между другими в таких случаях, и отношениями между этими моими друзьями особенно, всей сложной цельностью таких отношений. Есть жизни, которые больше стоят внимания, чем моя, и когда наступает критический момент в этих жизнях, следует перестать интересоваться предпочтительно своей. Кстати, Вы, конечно, правы насчет личного совершенствования, осуждая его: обычно совершенствуются из эгоистических соображений. (Вы правы об этом и в “Провинциальных записках”.) Хотя я думаю, что совершенствоваться можно из любви к Богу, ради него, или из любви к миру. Мое совершенствование, конечно, отчасти эстетическое, и эгоистическое, отступническое. И особенно радоваться этой своей брезгливой неудовлетворенности у меня нет права: надо непременно принять жизнь (и ее попытаться исправить), а не отворачиваться от нее. Все-таки индивидуализм есть зло, и мы неверно понимаем свободу, если из-за нее настаиваем на своей обособленности от мира: надо именно наполниться миром. Помните у Мандельштама “Раковина”: “Туманом, ветром и дождем”1.

Но Вы индивидуалист, в “Провинциальных записках” особенно. “Слава, слава”. И я — тоже. Я всего больше люблю все-таки у Мандельштама не “Раковину”, а вот это:

Небо тусклое с отсветом странным —

Мировая туманная боль —

О, позволь мне быть так же туманным

И тебя не любить мне позволь2.

Мне так близки эти строки, как будто я их сам написал. Я ничего не хотел бы здесь изменить. Именно так отстраниться. Но я очень неодинаков. У меня много настроений. Но мое основное — это. Мне очень близко то, что в “Провинциальных записках”. Я их снова перечитал. Это именно так, как я часто чувствую: я хочу тоже “стука в дверь”, а не “со ступеньки на ступеньку”. Но мы, может быть, всего лишь “русские мальчики”. А в жизни, для Бога, для мира, нужно иное. Мы хотим максимального (я хочу полной гармонии, например, “совершенного совершенства”). Мы, так сказать, большевики. Куда больше тех большевиков. Но кто знает, каков Бог, какова участь мира и что надо делать, если хочешь делать. Я все думаю, что Вы правы о большевиках. Хочется так думать. Иначе ведь очень трудно, все-таки. “Мир” теперь, пожалуй, — они. Но кто знает. У меня мало веры, ее не хватает ни для чего. Я как Гуськов в повести Варшавского (“Уединение и праздность”) — с детства еще был близок к тому, чтобы “понять”, и никогда (хотя на Гуськова я все-таки не похож) понять не мог.