Новый Мир ( № 10 2007) - Новый Мир Новый Мир

Вот бреду я вдоль большой дороги…

Все до конца — самое прекрасное, самое любимое мое стихотворение. Вы ведь его знаете? Любите Тютчева. “Как души смотрят с высоты На ими брошенное тело…”, так, м<ожет> б<ыть>, он вспоминает теперь

О, сколько жизни было тут,

Невозвратимо пережитой!..10

У него есть почти ахматовские 2 строки: “Он мерит воздух мне так бережно и скудно… Не мерят так и лютому врагу…”11 Чехов как-то сказал, что на свете нет ничего, за что стоило бы отдать черту хоть малую часть своей души12, а за что отдать Богу? Только за то, “что сквозит и тайно светит”13? Если даже за это, то и тогда страшно отдать. У Чехова хорошо сказано: “Никто не знает правды”14. Вот, никто не знает, талантливее ли русские других, ни смысла России. Я люблю “эти бедные селенья”, “что сквозит и тайно светит”. Кстати, жемчуг болезнен, это верно. Еще — на Ваш вопрос — люблю “нежитейский свет” — и это может быть сквозь день, сквозь жизнь:

Они, как божества, горят светлей

В эфире чистом и незримом15.

<На полях:> Есть какой-то жизненный провинционализм в забвении смерти.

<Следующая страница не сохранилась.>

1 Стихотворение И. Анненского “То было на Валлен-Коски” (впервые опубликовано в 1909 г.). Далее упомянуты названия двух стихотворных книг И. Анненского.

2Речь идет о стихотворении А. Блока: “Весенний день прошел без дела / У неумытого окна: / Скучала за стеной и пела, / Как птица пленная, жена. <…> Еще вернутся мысли, споры, / Но будет скучно и темно; / К чему спускать на окнах шторы? / День догорел в душе давно” (1909, март).

3В драме М. Лермонтова “Два брата” князь Лиговской говорит, что женился потому, что надо было жениться, любит жену потому, что жену надо любить.

4Строка из стихотворения Ф. Сологуба “Порозовевшая вода…” (1921): “…И просыпалася во мне / Душа умершего в Египте, / Чтобы смотреть, как при луне / Вы, люди нынешние, спите. // Какие косные тела! / И надо ли бояться смерти!..”

5Герой рассказа А. Ремизова “Индустриальная подкова” (“Числа”, 1931, № 5), учитель музыки, парижский эмигрант А. А. Корнетов, “маленький человек”, старался уйти от “живой жизни” (Ремизов использует известное выражение Достоевского) в мир вымыслов.

6Строки из стихотворения А. Ахматовой “Родилась я ни поздно, ни рано…” (1914). Ниже цитируется ее стихотворение “Так раненого журавля…” (1915).

7Статья И. Анненского “Мечтатели и избранник” из “Второй книги отражений”.

8“Чернокосынька” — из стихотворения М. Цветаевой “Ахматовой” (“Кем полосынька твоя…”, 1921). Указано М. Ю. Эдельштейном.

9В 1929 г. в парижском издательстве “Современные записки” вышла книга религиозного философа Льва Шестова (1866 — 1938) “На весах Иова. (Странствования по душам)”, где он, в частности, в главке “Из книги судеб” пишет: “В веч­ности, в беспредельности времен и пространств, наше сознающее живое существо претерпевает колоссальные изменения и становится совсем не тем, чем оно было в условиях ограниченного земного бытия” (стр. 209).

10Эти и две предыдущие строки — из стихотворения Ф.Тютчева “Она сидела на полу…” (1858).

11Строки из стихотворения Ф. Тютчева “Не говори: меня он, как и прежде, любит…” (1851 — 1852).

12Об этом у А. Чехова в рассказе “Сапожник и нечистая сила”.

13Строка из стихотворения Ф. Тютчева “Эти бедные селенья…” (1855).

14Фраза из повести А. Чехова “Дуэль”.

15Строки из стихотворения Ф. Тютчева “Душа хотела б быть звездой…” (конец 1820-х гг.).

1935, январь

Дорогой Юрий Павлович!

Пожалуйста, простите меня. Ваше письмо я получил не сразу (а с предыдущим случилось неизвестно что, и жаль, что Вы, в конце концов, удержали его у себя), — я был увезен гостить, затем болел и, наконец, учился. Спасибо за “Новь” (в которой мне понравились только Вы) и за упоминания обо мне, я был очень обрадован и признателен Вам1. Признаться, я оскорбляюсь невниманием и теперь заранее оскорблен тем, что меня не будет в Антологии2 (хотя оскорбляться нечему, я ведь напечатан всего дважды!). К тому же Адамович, под влиянием [Георгия] Иванова, свое отношение ко мне изменил и после очень хорошего письма, написанного до “событий” моих с Ивановым, мне не ответил на мое второе. И мне захотелось сейчас исповедоваться перед Вами, простите: так редко можно быть откровенным.

Моя ссора с Ивановым началась с того, что он обозвал Толстого пошляком, а я ответил на это с необдуманной откровенностью.

<На полях:> Толстой — удивительнейший и необыкновеннейший. И, в противоположность Гете, его можно любить. Это теперь очень много для меня, если можно любить писателя, а не только ценить.

Жаль, что столько вкуса и изящества (и таланта!) у такого, как Иванов, в иных отношениях ничтожного, — у него, а не, например, у благородного Немировича3, — а тому дана жизнь, которая должна была быть дана Пушкину. Жаль, что вкус и ум даны Адамовичу; я к нему очень тяготею, но он весьма неприятен, собственно. Мне понравилась в “Нови” Ек. Бакунина4, по-моему, она добрее других парижских, разве еще Червинская5 — в смысле благородства. Она не должна была бы сидеть рядом с Одоевцевой — у той благополучествующая натура литературного паразита, хотя рассказы ее даже талантливы: равновесие между литературой и бульваром. Вы как-то, еще в первом письме, говорили о “Числах”, так вот. Мне всегда казалось несправедливым, что кое-кто там пишет почти так же прекрасно (Иванов, Червинская; отдельно от темы этой, — Оцуп6), почти так же, как Белоцветов7.

<На полях:> Очень люблю стихи Белоцветова, они благородные и настоящие. <Нрзб.> Белоцветов необыкновенный человек, хотя в нем много темного, я очень люблю его (как человека и как поэта). Очень интересный человек Шаршун8! Поплавский талантлив.

Не говоря об Оцупе, там достойна, кроме Червинской, своего таланта одна Гиппиус, т. к. “талантлива душевно”, хоть и зла; да, еще Шаршун.

Кстати, как он не похож на Гершельмана9: у того прежде всего Тема, из которой поэзия не может свободно вырасти, — его стихи напрочь лишены “непосредственности”, и это губит поэзию (даже Гиппиус это погубило бы, но она непосредственно поэт; кстати, кто это в “Нови” говорит о ком-то “поэтесса”?!). А Шаршун <нрзб.> у него не тема, а просто такая, а не другая, душа. Вот, кстати, зачем Мета Роос10 написала “На этюдах”?

<На полях:> Роос любит Кузмина, но лучшее у того: “Ах, уста, целованные столькими, столькими другими устами…”

(Возвращаясь к “Числам”, конечно) жаль, что вкус может заменить душу, что, если бы у Нарциссова11 был вкус и он читал бы, — он бы мог и писать прилично. Я начинаю писать глупости, но, право же, после лекций хочется глупить, и есть поводы: “поэтесса” (“большой мастер слова”) пишет: “на учете (?) поэты и птицы”, “поэты” большевизанствуют по образцу 22-го года, а теперь 35-й и советскую литературу надо бросить до 45-го. Теперь она плоха, хотя Д. Философов и не вполне прав, что там у них “все картонное”12. Правда, сюда как-то приезжал советский театр “Синяя блуза”, ставили русский лубок, был “картонный самовар” “на красочном бабьем платке”, и было очень курьезно. Я терпеть не могу этого “квасного”, “фольклора”, славянщины, и т. п. мерзости, поэтому очерки в “Нови”13 для меня были ужасны. Но все-таки жалко, что я не собрался в “Мече” напечататься. (Примеч. И. Ч.). На этом кончу глупить.

В Ваших “Записках”14 очень много близкого мне, — это жажда “смерти вполне” (прекрасно “лишь синий дым свободной смерти”) “окончательной, истинной” — последней смерти, и в стихах — “о первой смерти”, у меня есть строка:

И хочется последней смерти,

а начало:

Ты не хотел житейской смерти,

И жизни смертной не любил,

Ты слушал чистый голос сердца,

Почти старик. Почти без сил.

1932

<На полях : > Здесь есть “литературщина”.

Я как-то написал совсем не благостное стихотворение:

В прозрачной, призрачной грязи,

Над неземной землею зимней

Незримых средиземных зим

Печали свет невыразимый15 .

Оно очень колючее.

Необычайно бестолковое письмо! И это юрист пишет юристу! В нем все-таки что-то можно разобрать. Думаю, все очень неясно в жизни и сложно, а кроме того, и нехорошо. Собственно, я хотел написать о привязанности всех к жизни, о неотрывности человека от нее, моей, напр., неотрывности от “русского”. Кстати, я не перехожу в католичество. Главное, “общение”, то — все больше “мечтательное”, а не “стук в дверь” (Ваше), “семьи” одна на другую похожи, и не похожи. (Я иду опускать письмо на вокзал, по-моему, вокзал — это самое страшное место в мире, ужаснее кладбища. У Пруста хорошо сказано о вокзале “Под сенью девушек в цвету”.) Я напишу Вам более складно, хорошо? Я чувствую, что вот сейчас написал бы Вам хорошо, но нельзя.