БОЛЬШЕВИЗМ Шахматная партия с Историей - Анатолий Божич

Впоследствии, когда Владимир Ульянов станет марксистом, он найдет удобную форму для своего нонконформизма* В более поздние годы оценка реальности во всех своих проявлениях как бы давалась от лица некоего идеального класса («пролетариата»), класса-сим- вола, наделенного априори особой нравственной природой в силу своей «угнетаемости», независимости от вещных отношений, порождающих социальную несправедливость и эксплуатацию* С реальным и весьма аморфным рабочим классом тот класс, который существовал в воображении В,И, соотносился через понятия «интересов» и «целей». То есть в мышлении Ленина все время происходили подстановки — рабочий класс как идеальная модель человеческой общности (или универсальная категория) замещался реальным рабочим классом (как сообществом рабочих), и наоборот. Отсюда — и противоречивость характеристик «пролетариата» в ленинских текстах. Ульянов-Ленин рассматривал себя как представителя интересов этого класса в той борьбе, которая в его понимании являлась сутью исторического прогресса, и это наполняло его жизнь особым смыслом, придавало его нонконформизму содержательность и значимость. В работах Ленина понятие «класс» превращается поистине в универсальную категорию, которая каждый раз толкуется в зависимости от контекста ленинского видения данной исторической ситуации и расстановки «классовых сил».

Зависимость одних людей от других, угнетение человека человеком — вот то Зло, которое Володя Ульянов уже в свои ранние годы считал основным. Известно, что среди его любимых в детстве книг была «Хижина дяди Тома» Бичер-Стоу, а тема угнетения негров в Америке волновала его и в более зрелые годы.

Еще один характерный штрих — любовь к шахматной игре. Играть в шахматы Владимир Ульянов начал уже в восемь-девять лет. Он был эмпирическим игроком, и, если верить воспоминаниям его близких, никогда не изучал теорию шахмат систематически. Но сама по себе шахматная игра интересовала его как интеллектуальный поединок, в котором для победы необходимо соединение ума и воли. Знание теории обесценивает интеллектуальный потенциал игры. Володя не любил игры «на равных». Воспоминания Д.И. Ульянова донесли до нас фразу брата: «Какой же интерес для меня играть на равных силах, когда нет надобности думать, бороться, выкручиваться»1. В шахматной игре тоже присутствует черно-белое деление, когда твой ошибочный ход становится выигрышным для противника.

Необходимо навязать противнику свой вариант игры — и тогда победа обеспечена. В дальнейшем шахматная логика станет составной частью его политического мышления. Не случайно, надо полагать, одним из первых псевдонимов Ульянова станет фамилия «Ильин» — это была фамилия лучшего шахматного игрока в Симбирске, к тому же на- поминающая о рано ушедшем отце — Илье Николаевиче.

Н.А. Бердяев, характеризуя Ленина в своей книге «Истоки и смысл русского коммунизма», выделяет следующие его черты: простоту, цельность, грубоватость, нелюбовь к прикрасам и к риторике, практичность мысли, склонность к нигилистическому цинизму на моральной основе[275]. Последняя черта особо привлекает внимание. Бердяев имеет в виду, очевидно, нигилизм по отношению к буржуазному обществу и буржуазной морали, которые пропитаны духом меркантильности и фальшивы в своей основе. Ленин убежден, что по отношению к такому обществу не стоит задумываться в выборе средств. Разве можно быть моральным по отношению к аморализму? Буржуазное общество стоит на вселенском обмане, и Ленин был далеко не первым, кто пришел к такому выводу. Лучше всех это мироощущение отобразил видный деятель партии кадетов, а впоследствии — «сменовеховец», Н.А. Гредескул. Став советским профессором, он в 1926 году выпустил книжку «Россия прежде и теперь», в которой заявил, что весь буржуазный мир существует благодаря обману. «Этот обман — сложный и тонкий. Он рядится в самые привлекательные моральные цвета. Он проповедует «моральные» и «культурные» ценности. Он взывает к нравственности, праву, справедливости и пр. Но из всего этого хитро плетется сеть, которая предназначена к тому, чтобы не допустить страдающих от эксплуатации к «прямому действию» против насилия… Поверх этого плетется еще более тонкое кружево, сотканное уже не столько из определенных мыслей, сколько из неуловимых настроений, — что всякое грубое насилие со стороны «хороших» людей недопустимо, что лучше быть «жертвой», но не посягать на чужую жизнь»[276]. Это сказал не Ленин, но это соотносится с мироощущением Ленина. И подобное мироощущение не могло не делать его чужим в среде интеллигенции. Бердяев подчеркивает, что Ленин не был типичным русским интеллигентом, и это действительно так, ибо Ленин был абсолютно чужд любой рефлексии: «Он соединял в себе простоту, прямоту и нигилистический аскетизм с хитростью, почти с коварством. В Ленине не было ничего от революционной богемы, которой он терпеть не мог. В этом он противоположен таким людям, как Троцкий или Мартов, лидер левого крыла меньшевиков»[277].

Можно сказать, что наиболее ярко выраженной чертой мироощущения Ленина была именно антибуржуазность, полное неприятие корыстных интересов в отношениях между людьми. В этой антибуржуазности был, скорее всего, и личный мотив. Почему-то многие исследователи проходят мимо истории с купцом Арефьевым, о которой поведал в своих воспоминаниях Д.И. Ульянов. Во время переправы через Волгу (в самарский период) помощник присяжного поверенного Владимир Ульянов и его родственник Марк Елизаров воспользовались услугами лодочника. Местный купец Арефьев, владелец паромной переправы, счел это ущемлением собственных интересов и велел своим людям догнать лодку и пересадить ослушников на паром, что и было сделано. Ульянов вылез на палубу парома вне себя от гнева и заявил, что он этого так не оставит. Первым делом он переписал фамилии всех матросов (в качестве свидетелей), и при первой же возможности подал иск в суд. И хотя рассмотрение дела несколько раз откладывалось, хотя ездить приходилось в другой город (что было очень неудобно), хотя купец бросил на подкуп чиновников изрядные средства, Ульянов выиграл дело — Арефьева за самоуправство присудили к месяцу тюрьмы. Один из знакомых Марка Елизарова потом рассказывал ему: «А ведь Арефьев-то просидел тогда месяц в арестном доме. Как ни крутился, а не ушел. Позор для него, весь город знал, а на пристани-то сколько разговору было. До сих пор не может забыть»[278].

Думается, что этот эпизод привнес в ленинское отношение к буржуазии мотив личной нетерпимости и враждебности, в то время как остальные политические противники были для него, по меткому замечанию эсера В.М. Чернова, лишь абстрактными величинами.

Бердяев пишет о невысоком типе культуры Ленина, об отсутствии у него большой умственной культуры. Если подразумевать под умственной культурой страсть к философствованию на основе книжного знания, то этого у Ленина действительно не было. Не было в нем и способности к созерцанию. Это противоречило цельности его натуры, ориентированной исключительно на постановку целей и их достижение. Все прочее — от лукавого. Но в социально-экономической и политической сферах знания Ленина находились на уровне, достаточном для проведения анализа и теоретических обобщений, хотя эти обобщения не выходили за рамки марксистской историко-философской парадигмы конца XIX века.

Уже в 1920-е годы в сборниках «Леф», в статьях Эйхенбаума, Якубовского и Тынянова присутствовали указания на то, что конструкция ленинских фраз — латинская. Крупская по этому поводу вспоминала, что Ленин говорил ей о своем увлечении в юности латинским языком. Об этом же сообщает в своих воспоминаниях А.И. Ульянова-Елизарова[279]. Трудно представить увлечение латынью у такого человека, как Ленин, без определенной цели и без чтения текстов древних авторов. А знание античной истории и культуры — достаточный базис для адекватного восприятия культуры в целом. Другое дело, что у Ленина отношение к культуре носило довольно избирательный характер. Валентинов в своей книге приводит фразу Вацлава Воровского: «Он делит литературу на нужную ему и ненужную, а какими критериями пользуется при этом различии — мне неясно»[280].

0 Ленине написано много воспоминаний апологетического характера, либо — весьма негативных. Лишь немногие из его идейных врагов попытались остаться на почве объективности — это Мартов, лидер эсеров Виктор Чернов и еще два-три человека. Тем ценнее свидетельства людей, хорошо его знавших, но оставшихся вне политики. Жорес Трофимов в своей книге «Ульяновы и их современники» ссылается на воспоминания одноклассника Володи Ульянова, А.Н. Наумова, ставшего затем крупным чиновником, а после революции — белоэмигрантом. Вряд ли у этого человека были личные основания превозносить вождя Октябрьской революции, но, тем не менее, он свидетельствовал: «Способности он имел совершенно исключительные, обладал огромной памятью, отличался ненасытной любознательностью и необычайной работоспособностью… Воистину, это была ходячая энциклопедия… Ульянов охотно помогал всем, но, насколько мне тогда казалось, он все же недолюбливал таких господ, норовивших жить и учиться за чужой труд и ум… в классе всегда ощущалось его умственное и трудовое превосходство, хотя — надо отдать ему справедливость — сам Ульянов никогда его не выказывал и не подчеркивал»[281].