БОЛЬШЕВИЗМ Шахматная партия с Историей - Анатолий Божич

Под моноидеизмом Чернов, скорее всего, разумеет идею диктатуры пролетариата, отождествляемую Лениным с социализмом — социализмом освобождения труда от эксплуатации. Чернов, как указывалось выше, называет такой социализм диктаториальным и опекунским. Сам же он является приверженцем другого социализма, под которым он понимает, как и большинство европейских социалистов, систему хозяйственной демократии. Подобное видение социализма отрицает диктатуру в принципе, ибо, как и европейская социал-демократическая доктрина, исходит из принципа экономической целесообразности.

Как считает Чернов, Ленину была свойственна доктринальная узость и однобокость мысли, «граничащая с ограниченностью», но в пределах этой ограниченности «он достигал большой и своеобразной силы, эта сила сказывалась, главным образом, в необычайной, в абсолютной ясности, можно сказать, прозрачности всех положений. Тут уж он шел неумолимо до политического конца… не оставляя ничего расплывчатого, ничего неопределенного (кроме тех случаев, когда это надо было ему сознательно допустить из соображений дипломатии): все конкретизировалось и упрощалось до последних пределов возможного»[300]. Политическая ситуация уподоблялась шахматной партии. Ясное видение мельчайших деталей общей картины каждой конкретной ситуации помогало Ленину нащупать те слабые места в положении его противников, которые не были видны даже им самим. Кроме того, «упрощение до последних пределов возможного» позволяло Ленину-ора- тору находить общий язык с массой, быть ею понимаемым. А то, что Ленин был неплохим оратором, признавали многие. Суханов называет Ленина не оратором законченной, круглой фразы, а оратором огромного напора, силы, разлагающего на глазах слушателя сложные системы на простейшие, общедоступные элементы и долбящего ими слушателей до полного приведения их к покорности. Однако Суханов считал, что после 1917 года Ленин как оратор утратил и силу, и свою индивидуальность.

Можно согласиться с Черновым, что мышление Ленина было замкнуто на его волю и всецело подчинено ей. Как пишет Д.В. Колесов, «даже адаптивность Ленина имела волевой характер. Если обычные люди приспосабливаются к ситуации для того, чтобы в ее рамках чувствовать себя комфортнее, то Ленин приспосабливался к ситуации для того, чтобы, выбрав удобный момент, «подмять ее» под себя и подчинить идее, которая направляла всю его деятельность»[301]. В очередной раз мы имеем дело с шахматной логикой действий. В своей конкретной политической деятельности Ленин-коммунист всегда подчинялся Ленину- прагматику. При этом высшая цель оставалась неизменной и никакой ревизии не подлежала. Д.В. Колесов особо подчеркивает, что «ленинизм — не столько учение, сколько стиль политической деятельности и тактика политической борьбы… Ленинский стиль борьбы за власть характеризуется максимализмом, напористостью и готовностью идти до конца. Но если сделано абсолютно все, что только было возможно, Ленин был готов довольствоваться и реально достигнутым»[302]. Довольствоваться до того момента, когда сама ситуация не представит возможности сделать больше, чем было сделано на данную минуту.

Чрезмерная эмоциональность Ленина, как и мало сбалансированное состояние его психики, не могли не отложить своего отпечатка на деятельность Ленина-политика и Ленина-революционера. Н. Валентинов (Вольский) описывает состояние психики Ленина своеобразной синусоидой, с периодическими взлетами и падениями психической энергии, когда состояние одержимости какой-либо идеей, доходящее до последних степеней исступления, сменялось полным упадком сил и тяжкой депрессией. Валентинов, вслед за Крупской, называет состояния неистовства Ленина словом «раж». Поставленная цель или найденная им в мучительном поиске идея заполняли его мозг полностью, и он не мог успокоиться, пока не находил способа практической реализации данной идеи. Для этого мобилизовались все его интеллектуальные и физические ресурсы. Об этом, кстати, писал и Троцкий: «В наиболее острые моменты он как бы становился глухим и слепым по отношению ко всему, что выходило за пределы поглощавшего его интереса. Одна уж постановка других, нейтральных, так сказать, вопросов ощущалась им, как опасность, от которой он инстинктивно отталкивался»[303]. Политика была для него сферой, на которую он распространил законы гражданской войны, и его психологический настрой идти до конца вопреки всему не раз выводил его победителем из самых проигрышных ситуаций.

При этом надо учитывать и своеобразие мышления Ленина, особенностью которого были, как уже упоминалось, постоянные «подстановки» идеальных элементов на место реальных, и наоборот. Например, замещение конкретных социальных субъектов некими абсолютизированными категориями (крупная буржуазия, мелкая буржуазия, пролетариат), что помогало при анализе конкретной ситуации, которая максимально упрощалась, но затем вело к двусмысленностям и натяжкам в прогнозах на будущее в силу полного игнорирования социально-психологической проблематики. Полностью игнорировался психологизм, все сводилось к причинно-следственной связи, имеющей в своей основе классовый интерес. Как верно заметил Бертран Рассел, единство экономических интересов возводилось в абсолют. Именно в этом слабость ленинского прогнозирования и его неадекватность реальности. В прогнозах на первое место выступал не политический шахматист, а приверженец коммунистической идеи, глубоко уверенный в предначертанности революционного преобразования общества. Недаром в упомянутом уже очерке «В.И. Ленин. Социологический набросок» Е.А. Преображенский говорит о том, что Ленин в своей практической деятельности всегда ошибался «влево», а не «вправо». Это было следствием постоянной внутренней борьбы коммуниста и реалиста-прагматика, исходившего из анализа сиюминутной ситуации.

С определенными оговорками можно согласиться с В.М. Черновым и в том, что Ленин, «как человек «с истиной в кармане»… не ценил творческих исканий истины, не уважал чужих убеждений, не был проникнут пафосом свободы…» В то же время мемуарная литература полна примеров того, как Ленин тратил огромное количество времени (особенно когда это касалось рабочих), чтобы переубедить «идейно заблудших», обратить их в свою веру, доказать логическую обоснованность выдвигаемых им идей. Что касается свободы, то у Ленина, скорее всего, было собственное понимание свободы, отличное от всех прочих. Ленин абсолютно не ценил политическую свободу, ибо сама политика была атрибутом ненавидимого и презираемого им буржуазного общества, но охотно пользовался этой свободой в своих целях. Сам он под свободой подразумевал, прежде всего, социальную свободу (хотя подобным термином он никогда не пользовался), т. е. полную независимость одного человека от другого человека. Однако и здесь акцент делался, прежде всего, на материальной независимости. То, что организация общества в условиях беспрерывной борьбы требует концентрации власти в чьих-то руках, а из концентрации власти, как писал Бертран Рассел, вытекают те же самые бедствия, что и из капиталистической концентрации богатства, проходит как-то мимо сознания Ленина. Для него власть — исключительно инструмент для реализации поставленных целей, а внутренний демократизм «пролетариата» — естественное препятствие для злоупотребления властью во чье-либо благо. Ленин считал, что в рамках прямой демократии зарвавшегося руководителя можно легко отозвать, т. е. лишить власти. То, что власть создает свою социальную иерархию, а эта иерархия живет уже по собственным законам — им не осознавалось, или осознавалось слабо. И только незадолго до смерти, в «Письме к съезду», говоря о Сталине, Ленин высказывает опасение в том, насколько в меру тот может этой властью пользоваться.

Разумеется, как личность Ленин был подвержен эволюции. И у него происходят подвижки в сознании и случаются переоценки ценностей. Но в этих случаях Ленин никогда не дезавуирует оценок и высказываний прежнего Ленина — он просто в данную минуту мыслит иначе, чем какое-то время назад и не считает обязанностью для себя объяснять людям — почему он стал думать немножко по-другому. Часто он вообще предпочитает не тратить времени на логическое обоснование тех или иных своих тезисов, строить теоретический фундамент под своими выводами с обязательным для этого критическим разбором теоретических посылок оппонентов, экскурсами в историю и т. п. Он просто выводит некоторые положения из анализа конкретной политической ситуации (на основе причинно-следственных связей) и пытается соотнести эти положения с программными целями и задачами большевизма, сформулированными в категориях классовой борьбы. Что-то соотносится с реальной логикой развития событий, что-то — нет, но на это «нет» Ленин чаще всего внимания не обращает, либо загоняет не увязываемые с его логикой факты в «прокрустово» ложе абсолютизированных категорий. Через какое-то время эти факты уже выстраиваются в совершенно иной логический ряд, и Ленин охотно апеллирует к ним. Поэтому ленинские тексты очень противоречивы, на что неоднократно обращали внимание исследователи.