Север и Юг - Элизабет Гаскелл

– Пойду, дочка, попью чайку с ее отцом!

Выйдя во двор, Николас надвинул кепку на брови и зашагал рядом с Маргарет. Он не оглядывался по сторонам, все время смотрел себе под ноги и, похоже, боялся окончательно раскиснуть от сочувствующих слов и взглядов соседей. Они шли молча. Однако, свернув на улицу, на которой жила Маргарет, Хиггинс осмотрел свою одежду, руки и ботинки.

– Может, мне сначала почиститься?

Конечно, это было бы желательно. Маргарет сказала, что, пройдя во двор, он получит полотенце и мыло. Она не могла позволить ему выскользнуть из ее рук.

Следуя за служанкой по коридору и дальше, через кухню, Хиггинс старательно наступал только на темные фрагменты узора, украшавшего линолеум. Ему хотелось скрыть отпечатки своей грязной обуви. Маргарет взбежала по ступеням лестницы. На верхней площадке она встретила Диксон.

– Как себя чувствует мама? Где папа?

Миссис Хейл устала и ушла в свою комнату. Она хотела лечь спать, но Диксон уговорила хозяйку полежать на софе в ожидании чая – это было лучше, чем долгое пребывание в постели, от которого у нее уже болела спина.

Пока все складывалось удачно. Но где был отец? Маргарет нашла его в гостиной. Она торопливо и сбивчиво рассказала ему об обстоятельствах возникшей ситуации. Естественно, он был не в восторге от ее настойчивой просьбы. Ему не хотелось пить чай в кабинете с каким-то пьяным ткачом. Конечно, мягкий и добросердечный мистер Хейл не мог отказать в утешении человеку, которого постигло горе, но дочь излишне убедительно рассказала ему и о пьянстве рабочего, тем самым объяснив, что она привела его к ним домой, чтобы удержать от очередной попойки. Излагая события, Маргарет слегка перестаралась: одна часть рассказа сложилась с другой нежелательным образом. В результате, увидев гримасу отвращения на лице отца, она вдруг поняла, что совершила большую ошибку.

– Ах, папа, он хороший человек! И он понравится вам, если вы согласитесь пообщаться с ним.

– Но, дорогая, привести в наш дом пьяного человека… когда твоя мать так больна!

Маргарет изменилась в лице.

– Простите меня, папа. Он очень тихий, хотя и немного подвыпивший. Поначалу он может показаться вам странным, но сегодня у него умерла дочь… Бедная Бесси.

Глаза Маргарет заблестели от слез. Нежно сжав ладонями лицо приунывшей дочери, мистер Хейл поцеловал ее в лоб.

– Все будет хорошо, дорогая. Я утешу его, как смогу. А ты позаботься о матери. И еще я буду рад, если позже ты присоединишься к нашей беседе.

– Да, я приду. Спасибо.

Когда мистер Хейл покинул комнату, она побежала за ним.

– Папа, только вы не удивляйтесь его словам. Он говорит, что не приемлет нашу веру.

– О господи! – уныло проворчал мистер Хейл. – Пьяный неверующий ткач! – И, повернувшись к дочери, мрачно добавил: – Если твоя мать уже спит, немедленно спускайся к нам.

Маргарет вошла в комнату матери. Ее шаги вывели миссис Хейл из дремоты.

– Милая, когда ты отправила письмо Фредерику? Вчера или днем раньше?

– Вчера, мама.

– Вчера… Письмо ушло?

– Да, я сама относила его на почту.

– Ах, Маргарет, я так боюсь, что он приедет. А вдруг кто-то узнает его? Что, если Фредерика арестуют? И после всех этих лет, которые он провел на чужбине, его казнят как мятежника! Я засыпаю и вижу, что его поймали… Что его пытают!

– Мама, не нужно бояться. Конечно, будет риск, но мы уменьшим его, насколько это возможно. К тому же он не велик. Если бы мы жили в Хелстоне, то риск был бы в двадцать или даже в сто раз больше. Там каждый помнит его. Появись в нашем пасторате незнакомец, все тут же подумали бы, что к нам приехал Фредерик. Здесь же его никто не знает, и никому не интересно, что происходит в нашем доме. Пока брат будет гостить у нас, Диксон станет огнедышащим драконом и возьмет дверь под личную охрану.

– Не знаю, каким нужно быть хитрым, чтобы проскочить мимо меня, – оскалив зубы, ответила Диксон.

– К сожалению, он сможет выходить наружу только в сумерки. Бедняга!

– Бедняга! – повторила миссис Хейл. – Я жалею о том, что ты написала это письмо. Может быть, отправить ему еще одно? Или теперь уже слишком поздно?

– Боюсь, что поздно, – ответила Маргарет, вспоминая настойчивость, с которой мать умоляла Фредерика приехать как можно быстрее, если он хочет увидеть ее живой.

– Мне всегда не нравилось делать что-то в такой спешке, – произнесла миссис Хейл.

Маргарет промолчала.

– Успокойтесь, мэм, – сказала Диксон с напускным весельем. – Встреча с мастером Фредериком будет лучшим событием, о котором вы только мечтали. Я рада, что мисс Маргарет без всяких колебаний написала письмо. Я сама подумывала сделать то же самое. И мы надежно спрячем его, уж можете поверить! Нам нужно лишь отделаться от Марты. Пусть она съездит к своей матери, у которой недавно случился сердечный приступ. Марта пару раз говорила мне, что хотела бы повидать ее. Она просто боится просить у вас разрешения. Но как только мы получим весточку от мастера Фредерика, я позабочусь, чтобы она уехала. Ах, благослови его Бог! Возьмите ваш чай, мэм, и доверьтесь мне.

Миссис Хейл действительно доверяла Диксон больше, чем своей дочери. Слова служанки успокоили ее на какое-то время. Маргарет молча налила себе чай. Она пыталась найти тему, уместную для разговора. Как назло, ее мысли замерзали на лету, воплощая фразу Даниеля О’Рурка, которую тот произнес в момент, когда человек с Луны велел ему убраться с лунного серпа: «Чем больше вы просите нас, тем дольше мы не пошевелим и пальцем». Чем больше она пыталась не думать об опасности, которой подвергал себя Фред, тем сильнее ее воображение развивало эту идею. Мать была увлечена разговором с Диксон. Наверное, она уже забыла о том, что Фредерика могли поймать и казнить. Она забыла, что это по ее желанию, а не по прихоти Маргарет его вызвали в Англию. Миссис Хейл относилась к тому типу безответственных женщин, которые с легкостью отбрасывают любые ужасные перспективы, плохие допущения и опасные варианты. Примерно так же ракета отбрасывает искры. Но если искры попадают на горючий материал, то они сначала тлеют, а затем возгораются пугающим пламенем. Поэтому Маргарет, выполнив свои дочерние обязанности, без сожаления покинула комнату, спустилась по лестнице и вошла в отцовский кабинет. Ей было интересно посмотреть, как мистер Хейл и Хиггинс поладили друг с другом.

С самого начала разговора порядочный, добросердечный и старомодный джентльмен своей вежливостью и утонченностью манер неосознанно пробудил в собеседнике до сих пор дремавшую вежливость. Мистер Хейл обращался с людьми одинаково – ему никогда не приходило в голову менять стиль беседы из-за социального статуса человека. Он предложил гостю кресло и настоял, чтобы тот сел. В течение всего разговора он неизменно называл своего собеседника «мистером Хиггинсом», а не «Николасом» или «Хиггинсом», к чему привык этот «пьяный неверующий ткач». Впрочем, его гость не был горьким пьяницей и стопроцентным безбожником. Он пил, по собственному выражению, только для того, чтобы «утопить в спиртном горе», и был неверующим, потому что не нашел пока той формы религии, которая покорила бы его сердце и душу.

Маргарет была немного удивлена и весьма довольна тем, что оба мужчины вели серьезную беседу. Несмотря на столкновение мнений, они обращались друг к другу с мягкой вежливостью. Николас – чистый, опрятный и тихо говоривший – казался ей совсем другим человеком, совершенно не похожим на того бунтаря, которого она видела в его доме. Он пригладил волосы, слегка смочив их водой, привел в порядок шейный платок и, позаимствовав у служанки маленький огарок свечи, до блеска отполировал свои ботинки. Теперь Хиггинс убеждал ее отца в каком-то мнении – с тем же сильным даркширским акцентом, – но он говорил, не повышая тона и с доброй искренней улыбкой на лице. Мистер Хейл с интересом слушал своего собеседника. Когда Маргарет вошла, он обернулся и тихо придвинул ей кресло, затем быстро сел и кивком извинился перед гостем за то, что перебил его. Хиггинс тоже кивнул, приветствуя Маргарет. Она же поставила на стол корзинку с рукоделием и приготовилась к участию в разговоре.

– На мой взгляд, сэр, вы не слишком верите в себя, если поселились в Милтоне, то есть если вы приехали сюда. Я прошу прощения, если использую не те слова, но вера для меня – это размышления, высказывания, афоризмы и обещания каких-то людей, которых вы никогда не видели. Они рассуждали о своей жизни в ту эпоху, которую ни вы, ни наши современники не застали. И вот теперь вы говорите, что это верные слова и правильная жизнь. А я спрашиваю: где доказательства? В нашем городе и в нашей стране живет множество мудрых людей. Они гораздо образованнее меня. Они полжизни провели в размышлениях, пока я зарабатывал себе на пропитание. И я видел этих людей. Их жизнь проходила перед моими глазами. Они реальные люди. И вряд ли они верят догмам Библии. Да, они могут говорить, что верят, – но это для проформы и приличия. Вы же не думаете, сэр, что они, просыпаясь по утрам, вопрошают: «Каким добрым делом мне заслужить вечную жизнь?» Скорее всего, они думают о другом: «Как бы наполнить мой кошель в этот благостный день? Куда пойти? Какие выгодные сделки заключить?» Монеты, золото и банкноты – это реальные вещи. К ним можно прикасаться. Их можно копить. Они – реальность. А вечная жизнь – это болтовня, которую могут использовать… прошу прощения, сэр… только священники, обирающие паству. Вот такая ситуация! Мне не хочется обижать человека, который находится в таком же положении, что и я. Но я все-таки задам вам вопрос. Только, сэр, не отвечайте на него, как это делают религиозные авторитеты, когда они раскуривают трубку, задумчиво дымят, а потом называют людей, не верящих в их Писание, дураками и необразованными дикарями. Если спасение души и грядущая жизнь являются правдой – не словами красноречивых людей, а болью человеческих сердец, – почему нам все время говорят о проблемах политической экономии? Почему нас так мощно оболванивают этой областью знаний? Ведь если вечная жизнь существовала бы, тут велись бы другие, более значимые беседы, верно?