Неизвестная Россия. История, которая вас удивит - Николай Усков

Конечно, приятнее было бы мне рассуждать про этот маятник, живя в эпоху блаженного и гармоничного равновесия. Еще десять лет назад порой казалось, что мы до такого доживем. Но, похоже, не случилось, а может, такого вообще никогда не бывает. Так или иначе, мы живем в эпоху реакции – и дай бог, чтобы не самой страшной из тех, через которые уже проходила Россия.

Можно, конечно, утешать себя Соломоновым «И это пройдет». Но от нас зависит, как именно оно пройдет. Пройдем мы по краешку или сорвемся в пропасть. Пустится ли маятник в обратный путь, достигнув крайней точки, или застрянет надолго, как в том же Иране или Северной Корее. Или вовсе сорвется со всех осей, как бывало пару раз даже в нашей истории.

Потом придет новое поколение людей и увидит все совсем не так, как это видим мы. И, возможно, упрекнет нас в том, что мы были недостаточно добры, мудры и аккуратны. А нам-то казалось, что мы недостаточно злы и непримиримы.

Очень не хочется разочаровать этих потомков. Наверное, кое-что придется просто перетерпеть. В конце концов, клеймить будут всего-то краской, а не каленым железом.

Время замерло в восхищении

У нас нет истории. Мы, как первобытный народ, до сих пор живем в пространстве мифа. Напластование романтических фантазий, злонамеренной лжи, фальсификаций, собственно, и составляет сегодня российскую историю. Десятилетиями она писалась в основном с одной целью: представить торжество самостийного тоталитаризма единственным смыслом всего тысячелетнего развития страны. Даже классово чуждые для советской науки Иван Грозный и Петр Великий, будучи выдающимися упырями-государственниками, обрели почетное место в пантеоне строителей сталинской империи.

Нет сомнения, что и затеянный Путиным новый учебник истории будет изображать многовековой путь страны как восхождение все к той же вершине – сильному государству «от Перми до Тавриды». Правда, министр культуры Мединский обещает придать учебнику и некоторые психотерапевтические функции. Учебник во всей красе отразит и наш комплекс неполноценности, и наш комплекс самозванца, и нашу манию преследования: «Если показать историю развития культуры, то мы убедимся в том, что предположения о вторичности российской культуры, о том, что все заимствовалось в других странах, неверны… Синхронизация (c историей других народов. – Н.У.) позволит лучше осознать роль нашей страны как полноправного, иногда и как основного субъекта развития мировой цивилизации… Вся история России связана с борьбой за существование и сопротивлением внешним агрессорам» (замечу a propos, что, сопротивляясь «внешним агрессорам», Россия ухитрилась стать самой большой страной в новой истории).

Нация, утратившая империю, разочарованная в себе, озлобленная на всех, особенно на более счастливых соседей, действительно нуждается в психотерапевтической мантре: «Мы основной субъект развития мировой цивилизации». Поэтому учебник обещает получиться подлинно народным. Это будет не только зеркало для власти. В не меньшей степени он станет и зеркалом для народа, униженного, оплеванного, тоскующего по величию, которое понимает исключительно как мышечную силу. И снова «тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман».

Беда в том, что в России до сих пор не появился другой заказчик истории, кроме государства и униженного народа, который до этого, кстати, с удовольствием кормился бреднями сторонников гиперборейской теории о Нарьян-Маре как прародине человечества. Кажется, история нам нужна исключительно для самоутверждения и самовозвеличивания, а не для самопознания и самообъяснения. По сути, наши исторические запросы остались где-то в XIX веке, ну или, точнее, в нацистских 30–40-х годах XX века, когда гопота и элита слились в единой пламенной любви к die Heimat (нем. Родина) и ее славной истории, едва не закончившейся 1945 годом. Именно после катастрофы Второй мировой войны, на фоне разочарования в идее государства и нации, в Европе стал формироваться новый запрос на историю, не вовлеченную в политику, не лечащую глубоких национальных ран, а рассказывающую, wie es eigentlich gewesen sei («как это было на самом деле» – Леопольд фон Ранке).

Россия до такой истории пока не дозрела. Снова наших детей будут пичкать байками о том, что варяги не имели отношения к генезису русской государственности, что отстали мы от Европы из-за татаро-монгольского ига, что иго это (сам термин общеупотребительным сделал, кстати, Сталин) существовало в реальности, что дорога от Киевской Руси к петровской империи была прямой и безвариантной, что Александр Невский остановил «натиск немцев на восток», а Дмитрий Донской покончил с татаро-монголами на Куликовом поле, что Сергий Радонежский стал духовным камнем, на котором был воздвигнут Третий Рим, что Иван Грозный – борец с сепаратизмом и оранжевыми революциями, что Петр отвоевывал у шведов «исконно русские земли», что Российскую империю разрушили либералы, что коммунисты, пока среди них было много «лиц еврейской национальности», допускали перегибы, но потом исправились, стали государственниками и антисемитами, что Сталин был эффективным менеджером, что пакт Риббентропа – Молотова был не переделом Европы на пару с Гитлером, а вынужденной мерой, что развал Советского Союза – это «геополитическая катастрофа», что Горбачев – предатель, 90-е – бандитские. И прочее, прочее, прочее.

История как форма общественного самопознания и самообъяснения возникла не во всех обществах. У древних индусов ее, например, не было. Так и прожили в мифе своей «Махабхараты», совершенно не интересуясь тем, что с ними происходило за последующие несколько тысяч лет. Кстати, некоторые идеологи гиперборейской теории полагают, что Пандавы схлестнулись с Куаравами не где-нибудь, а на Курской дуге, после чего началась новая эпоха кали-юга, четвертая и наихудшая, конец которой положил Путин. Но это уже, согласно Мединскому, конец истории. Время замерло в восхищении.

Конец прекрасной эпохи

Мне давно казалось, что все мы живем на «Титанике», который неумолимо движется навстречу своему айсбергу. Кавалеры во фраках, дамы в бриллиантах, а под наборными паркетами великолепных салонов – тесные каютки пассажиров третьего класса, чумазых, в штопаной одежде, но с надеждой на лучшую жизнь не для себя, так хоть для детей. Как говаривал Набоков, «фатальная нищета и фаталистическое богатство» – вот она Россия нулевых, которая, сияя огнями, звеня хрустальными бокалами, трубя в тромбоны и валторны, со всей дури налетела на айсберг. Корпус пробит сразу в пяти отсеках, вода заливает коридоры и каюты, по ним уже плавают первые трупы, но там, наверху, оркестр еще играет вальс, а нарядные люди уверены в незыблемости своего прекрасного мира. Через полтора-два часа все исчезнет. И наступит тишина.

Еще недавно многие грезили о новых временах, несмотря на то что никогда, за всю русскую историю, не было у нас более благополучной и беззаботной эпохи, чем нулевые. Я нередко писал об этом прежде и неизменно удостаивался гневных окриков: что за бездуховность? Простите, дорогие, я ни тогда, ни теперь не вижу никакой бездуховности в том, чтобы люди были материально благополучны: бытовая техника, машина, обои в цветочек – это, конечно, не Толстой и Цветаева, но лучше, чем нищета, коммуналки и алкоголизм, которые составляли фон замечательно духовной жизни в моем советском детстве.

Гламур минувшего десятилетия удостоился такого количества интеллектуальных разоблачений, что обрел несвойственный ему статус демонической идеологии. Наверное, только в России «лабутаны» и «бентли» могли похвастаться столь интенсивной накачкой смыслами. Даже рукола была у нас когда-то больше, чем рукола, – ни много ни мало, а statement, символ новой жизни, прогресса или, наоборот, бездуховности и потреблядства.

Радуйтесь, аскеты. Времена благополучия закончились. Нищета, коммуналки и алкоголизм скоро снова станут мейнстримом, а Толстого с Цветаевой вы будете покупать на макулатуру, если, конечно, их не запретят: Толстого за кощунство, а Цветаеву – за ЛГТБ. Мы очевидно живем в другой стране, где радости обычной человеческой жизни будут снова принесены в жертву чему-то большому и величественному.

Примерно 100 лет назад, с началом Первой мировой войны, закончился один из самых прекрасных и самодовольных периодов в истории Европы – belle époque. Провозвестником его краха стала та самая катастрофа «Титаника» в 1912 году – весьма сильная, хотя и банальная метафора хрупкости любого из наших миров. И вот мы снова на «Титанике». С точки зрения истории не так важно, выживем мы или нет. Но описать это удивительное состояние – за мгновения до столкновения с айсбергом – мне вдруг захотелось. Я вдруг почувствовал себя мальчиком из 1903 года, который пока что едет в роскошном спальном вагоне, где-то между «прежним Парижем и прежней Ривьерой». Я забрался коленями на подушку у окна и смотрю «на горсть далеких алмазных огней, которые переливались в черной мгле отдаленных холмов, а затем как бы соскользнули в бархатный карман». Автор этих строк – Владимир Набоков продолжает: «Впоследствии я раздавал такие драгоценности героям моих книг, чтобы как-нибудь отделаться от бремени этого богатства… Сдается мне, что в смысле этого раннего набирания мира русские дети моего поколения и круга одарены были восприимчивостью поистине гениальной, точно судьба в преддверии катастрофы, которой предстояло убрать сразу и навсегда прелестную декорацию, честно пыталась возместить будущую потерю…»