Маски - Андрей Белый
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Что я такое себе?
Руки – врозь; головою махает в носки, будто видом бросает:
– Бери, каков есмь.
«Пох» – из трубочки:
– Спрашивал: «Киерко, вы – социалист?» А профессорша думала: в «Искре» пишу. И – писал-с: прошу жаловать!
Трубкой затиснутой и докрасна закипает; и кубово-белесоватые хлопья бросает косматыми лапами, напоминая лицом императора —
– бразилианского, —
– Педро!
– Что же ты: Никлалаич, – войну отрицаешь?
Профессор, как пес, с угрожающим грохом за ним вытопатывает.
– Да и я-с, говоря рационально…, к тому же пришел.
Николай Николаевич взмигивает.
– Отрицаю я – все!
И бросается голубоватым отливом коротенькой курточки-спенсера —
– из-за узориков в тени.
Профессор – за ним:
– Говори рационально, – правительство…
Брат, —
– Никанор, —
– как морской конек, в ярко-лимонных квадратиках, в аленьких лапочках синего ситчика, сигму завинчивая, между ними – бочком, тишменьком:
– Эдак-так: гниль правительство!
Легкими скоками —
– эдак-так, эдак-так, —
– взаверть: от них!
Перестегивает пиджачок.
Ярко-красный жилет из-за тени бросается в свет, точно тнгр на тапира.
И – цок:
– Гнилотворни – правительства, всяки: были и есть! А их тени на пестрых обоях летят друг сквозь друга. Смешно Серафиме!
Мяукая и расплеснув за собою зеленые пряди, как веер, сиренево-серой шалью, которую венецианскою шапочкою закрутила она на головке, из кухоньки выбежала на – шарчащих, взъерошенных, лающих, трех мужиков.
И ей весело пырскают в ноги от пестрого коврика алые брызни азалий и синие дрызни зигзагов —
– игольчатых, кольчатых,
– как —
– перещелк колокольчиков.
А энтропия[108]?
– Трудов!
– Э… э…
– Равенство.
– Э, – иготало: в бряк «брата» и в рявки профессора:
– Нет, брат, – шалишь, – брат: системы трудов не построишь на эквивалентах!
В лиловые лапки узориков ставила: одеколон, валерьяновы капли.
– И – лаяло:
– Только-с в поправочном, – ясное дело, – коэффициенте: к валентности.
– В несправедливости, – что ли? Э-э-э! – на черной завесе, пестримой бирюзеньким крестиком, брякало: брюками Дымного цвета.
Под тумбочку – (тумбочка в кубовых кубиках) – туфли!
На креслице – цвета расцветного переплетение веток – халат!
– Разрезалку, – пролаяло.
– Вот разрезалка!
Вложила в ладонь; и – подумала:
– Ну, разговор, – на часы!
А профессор, схватив разрезалку, кидался на красные крапы ей, точно мечом.
Куда – борную?
И… где… —
– уборная?
– Жизнь, – раздавалось из светлых колечек.
– Слова-с!
– Не скелет рычагов, говоря рационально; – лупил разрезалкой себе по ладони профессор, шарча от стены до стеньг, – жизнь – в толкающем мускуле, в силе химической.
С силой толкался.
– А не в плечевом рычаге, – эдак-так, – Никанор заюрчил меж носами спиралью свиваемой.
– Ты не мешай, в корне!
– Мненье имею и я, – улепетывал в ряби в рдянь брат от брата, откуда шарчил (руки – за спину) красный жилет из-под дымной завесы, в которой, как дальними пачками выстрелов, горлило горло:
– Э… э…
Голова закружилась: и пырсни, и пестри, и порх Ника-нора, и поханье трубки.
Как белочка, беглым бежком, с перевертом: рукой теневой – по теням, по носам теневым и по кубовым кубикам; переставляла предметы средь желтых горошиков, карих колечек, ковровых кругов!
И просила глазами Терентия Титыча Киерко (иль – Николай Николаича) прекратить этот, спор; даже: с юным задором к нему приступив, перетаптывалась, и смешная, и маленькая, вздернув круглую мордочку.
Где там?
В сердцах носом – в угол: казалось, что ситцы сорвет; и морщинки, как рожки, наставились с лобика в этот отчаянный лай:
– Равномерность трудов!
– Параллельность равно отстоящих и равных друг другу движений!
– Инерция?
– Ну-те-с: итог?
– Энтропия!
– А Киерко цели имеет какие-то!
Склоном лица с отворотом на руку, поставленную острым локтем на спинку, она замерла, как без чувств: в складки платья зеленого:
– Господи!
Обов-Рагах рявкал
– Жизнь… – с кулаками.
– Лишь там… – по носам.
– Где… – за носом летал разрезалкой, – комплекс!
– Не валентность, – за разрезалкой ноги бежали.
– Она – в перекрестном, – крест-накрест рубил он.
– А не в равномерном движеньи колес, параллельно разложенных! – лаял из пламенных лап.
Как вертящийся гиппопотам, затолкался плечом, прирастающим к уху, —
– в «так чч-то!».
– Не мешай!
Завертелись на черненьком ситце лиловые кольца из кубовых кубиков, – пырснь, на которой, хохлом, всучив руки в карманы, – и носом бросаясь на пятки свои, —
– Никанор – с пируэтцами фалды раскидывал; – и перекрикивал брата.
Но оба поперли: на Киерку!
Даже малютка присела, чтобы извизжаться: на Киерку!
«Дзан» – пал стакан; «кок» – враскок!
– Чорт!
Глаза – вкруговерт; в ротик – муха влетит.
– Это – к благополучию, – Киерко.
Точно кузнец, ударяющий молотом в кузне, без грома пришлепывал валенком он.
____________________
Но – схватился за грудь, чтоб ощупать конвертец: «открытие» прошелестело листками над сердцем!
Как сеттер, сторожкую стойку держа, скривив рот, свой зевок подавивши, профессору выбросил спор он; разглядывал их из-за спора; ведь спор кружит голову; точно подкрадывался, притопатывая, вобрав голову в плечи, награнивая двумя пальцами в пряжку подтяжки небесного цвета, но вглядываясь из-за спора в свое мирозданье, в котором не космосы с перьями певших комет, а тройными космами бросил седой Химияклич под бременем болей и лет свои вопли:
– Рабочему делу – рабочее дело!
К окну: синероды открытые выпить; о, – как полулунок несется, как звездочка искрится!
Как басовым, тяготящим, глухим, укоризненным гудом, не солнечной орбитой —
– Обов-Рагах, Бретуканский, Богруни-Бобырь, Уртукуев, Исайя Иуй и Ассирова-Пситова, Римма, – протявкали в уши:
– Что делаешь, – делай скорей!
И припомнился вечер, когда Химияклич в Лозанну чесал наутек и когда незначай лоб о лоб с Никанором столкнулись они в коридоре, когда друг, товарищ, «Старик», – в его сердце, как в люльку младенца, вложил: для рабочего дела «открытие» приобрести!
Оно выужено!
И когда б догадался «Старик», из-за бремени болей стенающий, – он усугубил стенания б, он разразился б глухим, проклинающим рявком:
– Предатель!
____________________
Открытие – выудить! Но – добровольно: простроенным спором; он – интеллигент с компромиссами!
– К делу!
Из красных квадратов и лап, притопатывая, залихватским щелчком – бросил: в кубовый угол.
Ум, что жучище; силеночка, что комаренок
– Постойте-е!
Застопорил; вытянув шею:
– Вы спорите же с механическим материализмом! Усы у профессора сделали:
– Ась?
– Ну по адресу!
Замысловато словами забил:
– Энтропия – понятие не социальное!
В синюю синь притопатывал валенком:
– Ваша материя есть переменное разных условий, а вовсе не вещь!
И предметы дрожали, а пятка не шлепала:
– В качестве этом она есть – ничто же!
Подбросились руки к небесного цвета подтяжкам:
– Не ваша материя – наша материя.
Между разрывами дыма оскалился:
– Наша – реальна: «в себе» ваша – в зубы буржую идея.
Профессор боднулся усами:
– Лоренц[109].
– Он – механик.
– Максвелл[110].
– То же самое…
– Прежде всего-с – мировые ученые-с!
– Не диалектики.
– Факты науки, – позвольте-с!
– Без логики – нуль; ну-те; механицисты сидят на бобах, подаваемых идеалистами; с ними материя в прятки играет.
– По-вашему, нет энтропии? – манжетками, как кастаньетами, щелкал из света на тьму Никанор.
Из расплещенных вееров Киерко голову – набок; а руки – разбросом:
– Максвелл, ваш механик, – с поклоном хохочущим, – к чортовой матери слал энтропию.
Из кубовых дымов жилетом малиновым в рукоплескание красочных пятен он бросился:
– Демончик эдакий-де сортирует молекулы; теплая, – щелк: есть, попалась; холодная – в нуль абсолютный лупи; эдак демончик, с рожками, копит энергии где-то: буржуй!
– Это же, – взлаял профессор, – простой парадокс!
– К парадоксу тогда прибегают, когда диалектики нет: просто гиль!
Серафиме же весело: —
– демончик —
– с рожками!
И приседая на юбки, плеснувшие в пол, завизжала, забила ладошами в кольца лиловые; прыгала в юбке, летающей кругом на кубовых кубиках, в желтых пепешинах. И Николай Николаевич ей:
– Перевертыш какой!
Там-то, там-то —
– Иван, брат, оттаскивал брата от Киерки; сам лез на Киерку; Брат, Никанор, – не пускал; а сам – лез:
– Диалектика? – носом запрашивали возбужденные братья.
