Маски - Андрей Белый
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Они – у себя там: так, эдак; а мы – у себя: эдак, так.
И – вдруг он:
– В доме – люк: и Цецос, и Мардарий приходят – проваливаться в этот люк; а выходят – из погреба: выкопали; и – прокопом проходят.
И стало ей жутко: казалось, что брат, Никанор, в этом месте попавший в капкан, сев в капкан, из капкана – капкану – капкан вырывает; и ей, Серафиме, союз воровской предлагает.
Она – соглашается, но – со стыдом.
Как – в старинную дружбу они собирались внести разделенье?
– Притом Леонора Леоновна: так чч-то, – «они» под забором сбегаются к ней; офицер и тот, черный.
Какой офицер, какой черный?
Молчала, уставясь на синие ситчики, жаром пылая и слушая, как за стеной забабахало, точно «они», перерушив предметы меж ними, обрушась друг в друга, друг друга обрушили, – в яростях дружбы!
Все ж – пребеспокойные синие ситчики: живчики, моли, горошины желтые; с пульсами: пульсами прыгают.
И две морщины, как рожки, из лобика выросшие, забодались на то, чего вовсе не знала, —
– что кралось, обхватывало, подбиралось, как злая, разлапая тень из-за шкафика, как баба, Агния, тяпавшая в коридорике; с этой старушкой она не осталась бы на ночь: вдвоем!
«Тилилик-тилилик» – раздавалось.
Сверчок?
В смежной комнате бахали доски столовые.
Моль —
– в горицветных, пунцовеньких, пляшущих
палочках, —
– в плещущих, востреньких,
пестреньких —
– лапах!
Профессор Коробкин уселся орлом
– Вот, – садитесь!
С серявой стены, на которой линяли дешевые розаны, бохавший столик сорвав, его Тителев бросил профессору, перетолкавши профессора в угол, к стулишку:
– Прошу.
И лицом забелев, а рукой продрожав, из-за пазухи вынул…
– Вы видите?
Серый и мятый конвертец.
– Чей почерк?
На драную скатерть локтями упал, забираясь ногой на постель, заходившую ржавыми ржаньями.
– Мой, – протянулся профессор дрожащею лапой за листиками.
– Чьи? – но Тителев эту дрожащую лапу отвел.
– Мои листики, – в перетабаченный воздух залаяло. Заколтыхали столовую доску.
____________________
– Постойте.
– Да нет же…
– Да – да же!
____________________
Сопели, прилипнувши лбами друг к другу.
– Мое!
И тащили конвертец, схватясь за конвертец.
Вдруг дико друг другу взблеснулись: глазами – в глаза.
– Наискались небось?
– Да-с!
– Берите ж…
С больным, угрожающим «ахом» под ржавые плачи постели откинулся Тителев.
– Коли открытие, – серая маска лица стала синею маскою, – ваше…
Как будто: спиной отваляся от столика, белыми валенками под зенит пересучиваясь, спину выгнув на пупы земные, на бледные бездны, представшие рядом подполий, открывшихся друг в друге люками, – через открытые люки, в которые Обов-Рагах, Бретуканский, Бобырь, Буддогубов, Трекашкина-Шевлих глухие свои, тяготящие рявканье бросали – скорбною орбитой рушился он!
А вселенная грохала тысячами типографских машин:
– Пере-пре-пере!
– Предал!
– Пере!…
– Передал!
____________________
Дико взлаяв усами, —
– бессмысленно взлаяв, —
– профессор с конвертцем своим, точно боров с затибренной тыквою, в угол оттяпывал, заколтыхавшись лопатками; Тителев, сбросивши столик, – за ним было: столик, подбросив столовую доску, и драною скатертцей цапнувшись в воздух, шатавшейся ножкой бабацнул Терентия Титовича по суставу коленному.
Угол перегородил, —
– где —
– усевшись с прикряхтом на корточки, ерзая вздернутой фалдой, за гвоздь зацепившейся, странно копаясь в рваном кармане, – профессор собою являл недостойный предмет с точки зрения рангов и славного поприща! Изобретатель, сидящий орлом!
Он конвертец запрятывал; и деловито с собою самим совещался с карачек – короткими фразами:
– Ясно!
– Весьма рационально!
– Но, —
– не рационально, неясно!
Терентий же Титович залепетал из угрюмых прокуров над столиком, ножкою вздернутым в воздух, как… —
– приготовишка!
Лицо Дона Педро
– Я… – видите ли – в это утро…: в то, самое… Ну-те, – когда вас свезли.
Мы напомним читателю: битого перевезли – в желтый дом.
– Забегал…
Но профессор, с карачек став боком и сев головою в лопатки, как путник у склона горы, защищался от Тителева прирастающим к уху плечом, ожидая, как видно, что будет прыжок через ножку стола с вырываньем конвертца: а может, и —
– всей бороды?
Он же – битый!
Нет – Тителев стул поднимал, стол оправил, бросая, как… приготовишка:
– И – вижу: пиджак перекомкан, жилет…; сами ж бросили; я – подобрал; и нащупал: зашито!
Уже не робевший профессор осмелился выпятить грудь, точно тачку с усилием рук и с пыхтением легких на гору тащимую; даже морщины, скрестясь, как мечи, поднялись.
– Я и выпорол… Мокрые ж были от крови пиджак и жилет… И промокло б.
Молчание, полное ужаса, переходило в молчание, полное тайны; тут Тителев хватко и глядко уселся за столик; но в том, как он руки сложил пред собою, была немота от усталости: нечеловеческой.
Видя все это, профессор утратил усы в бороде и спокойнейше сел перед ним, опухая глазными мешками.
Такая была тишина, —
– точно бомба упала на столик между четырех протопыренных рук, ожидающих звука разрыва.
____________________
Скорее провеяло, чем раздалось:
– Я… от имени партии, класса, для будущего, для всего человечества… и… справедливости ради…
Он так посмотрел, точно стул из-под зада профессора вырвет вот-вот: —
– не казалось, что он выбивался из сил,
– когда он выбивался; а он —
– выбивался из сил!
– Я прошу вас: отдайте открытие.
Как передернутый силою аккумулятор, зацапав стаканчик, могуче дрожал:
– Умоляю!
Профессор, вырезываясь в серо-розовом крапе белясых и кое-где дранных уже Никанором обой, не в себе, хрипло хрякал:
– Ссудить?
– Не могу-с!
С нежным хрустом распался стаканчик меж пальцами Тителева; и закапала ясная кровь: между пальцами; Тителев дико надменным испанцем поднялся.
Лицо —
– императора: Педро.
– Ссудить?
И за горло – рукой:
– Так…
С жестоким сарказмом на ногу упал, свое выгнув плечо:
– Нас не можете?
И погрохатывал, как артиллерией, – горлом:
– Xoxоxo!
Отсасывал палец:
– Вы сами-то – что? Весь в долгу у рабочего класса, создавшего технику, средства!
Осколок визжал под ногою:
– Я вам предъявляю лишь вексель – не свой, а чужой.
И глаза, просияв укоризной, сияюще плакали.
– Этот поступок граничит с нечестностью…
Стол дубовато столовой доскою бубнил.
– Таким были… Таким и остались.
Профессор, морщиною, точно глазами, играл, бросив руки по швам и плеснув бородою, которая стала, как слиток серебряный; свои ладони развел, прижимаясь локтями к бокам:
– Дать открытие – значило бы: наплевать на убийство; а – я…
Глаз – топаз:
– Не плюю!
Ослепительный глаз, – но – слепой!
– Я, – лицо растянулось в исполненное выражение тело, – я – сжег его…
– Вы на убийство уже наплевали тогда, когда вы расписалися в бойне: со всей корпорацией!
Не расписался ж, – сидел в желтом доме: другие – расписывались!
– Вы, – и Тителев бросился корпусом, – нас не «ссужаете».
Свистнул по воздуху твердым стальным кулаком;
– Мы вас – судим! Лицо спрятал в руки:
– Боролись Либкнехты, – не вы.
Оборвался руками от лба; и пять пальцев приплясывали на коленке качавшейся:
– Где сожгли? Как?
– В голове.
– Не юродствуйте, – Тителев взвизгнул, – и плюйте, но – цельтесь: у вас не плеванье – самооплеванье.
Профессор глядел на него утомленным лицом, сжавши Пальцы в томлении, – в неумолчном, громком.
Отер капли пота:
– За что?
И слова барабанили, как барабанными палками, по барабанной его перепонке:
– Нет, где человечность у вас? Где у вас справедливость?
– Я вам говорил-с: справедливость есть «средняя» только конкретных любвей!
– Разве что!
Нет же —
выписал брата, одел, приютил, накормил; пожалевши, отдал, что важней справедливости, этот линючий конвертец; лишил себя чести… —
– И это есть «средняя»?
– Коли вы брезгуете справедливостью, – вспыхнул глазами кровавыми.
Полудугу описал: и – с упругим голопцем, рванув Никаноровы рвани, – к профессору:
– Все человек превозможет!
Как раненный насмерть, страдающий тигр, протянулся рукой за пакетцем на рваный карманик:
– Пускай погибает в вас личная истина в истину класса: нет, вы – отдадите!
Профессор, найдя разрезалку, случайно зацапанную, в своем рваном кармане, усищами сделавши —
– «Ась?» – – подбородком вдавился в крахмалы, как зубы защелкавшие.
Он хватил разрезалкой товарища старого, чтобы в борьбе обрести свое право, и – полудугой – мимо Тйтеле-ва, – сорвав скатертцу, бросив ее пред собою, и – головая, – дернулся с громким расплохом на двери, которые выкинулись, точно руки из недр.
