Удивительные приключения рыбы-лоцмана: 150 000 слов о литературе - Галина Юзефович

Рассказывая о Сталине, автор выстраивает свое повествование одновременно с двух концов. Первая линия (нумерованные главы, шрифт с засечками) – это последовательное изложение биографии Сталина от детства в Грузии до старости в Кунцеве. Вторая линия (отдельные эпизоды, шрифт без засечек) – последние дни вождя на «ближней» даче и расстановка сил накануне его смерти. Постепенно сближаясь, две эти линии образуют между собой вполне ощутимое электрическое поле, превращая книгу помимо прочего еще и в увлекательный читательский аттракцион. А подробные постраничные сноски, поясняющие, кто есть кто в чудовищном сталинском зазеркалье, делают книгу доступной даже для тех, кто не силен в именах и датах. Словом, выдающийся труд, с какой стороны ни глянь. И если бы у меня была возможность прочитать о Сталине всего одну книгу, я бы без колебаний выбрала эту – необходимую и достаточную.

Ольга Эдельман

Сталин, Коба и Сосо. Молодой Сталин в исторических источниках

[123]

Компактная книга историка-архивиста Ольги Эдельман задумывалась, вероятно, как наш ответ «Молодому Сталину» Симона Монтефиоре – международному бестселлеру, изобилующему, тем не менее, грубыми ошибками, натяжками и передержками. Однако то, что получилось в результате, едва ли сможет потеснить в читательском сознании созданную Монтефиоре веселенькую картинку – в первую очередь, конечно же, потому, что является ответом на совершенно другой вопрос. В отличие от британского историка, честно (окей, более или менее честно) фокусирующегося на фигуре Сталина, Ольга Эдельман интересуется не столько самим героем, сколько тем, как формировалась повествующая о нем традиция. Или, если совсем грубо, ее задача – понять, кто, что и почему врал или недоговаривал про дореволюционную биографию Сталина.

Вопреки расхожему мнению, источников о юности Сталина не так уж мало – беда историка состоит в том, что все они тем или иным способом тенденциозны. Официальные прижизненные публикации отличаются крайним лаконизмом, а в персональных свидетельствах людей, знавших вождя в его молодые годы, невольные ошибки и неточности накладываются на вполне намеренные и осознанные искажения. Сталин в описании современников предстает одновременно трусом и организатором дерзких «экспроприаций», агентом охранки и банальным уголовником, бескорыстным фанатиком и циничным прагматиком…

Разбор и сопоставление этих точек зрения составляет основное содержание книги «Коба, Сталин и Сосо». Некоторые аберрации объясняются сравнительно просто – так, очевидно, что вышедшие после 1953 года из лагерей старые большевики предпочитали видеть в Сталине воплощение мирового зла и пытались найти признаки грядущего отступничества от светлых ленинских идеалов уже в ранних годах его жизни. Однако есть сюжеты и более затейливые: к примеру, в интервью немецкому писателю Эмилю Людвигу Сталин фактически проговаривается – он признаёт, что не хочет говорить публично о своей карьере революционера-подпольщика, дабы его опытом не смогли воспользоваться «враги советской власти». Иными словами, часть прошлого вождя сознательно замалчивалась, чтобы не наводить советских граждан на нехорошие мысли об активном сопротивлении режиму.

Отправляясь в странствие по бесконечному «саду расходящихся тропок», в котором из каждой достоверно установленной исторической точки в разные стороны разбегаются десятки взаимоисключающих версий и домыслов, Эдельман не пытается доискаться абсолютной истины повсеместно. Скорее для нее важно зафиксировать то, что подлежит надежной фиксации, а по поводу остального обозначить границы возможного. Как результат, «Коба, Сталин и Сосо» (в отличие от книги Монтефиоре) едва ли смогут послужить основой для яркой экранизации – да и международным бестселлером определенно не станут. Однако если вам правда интересно, что же мы на самом деле знаем о годах становления кровавого диктатора и «эффективного менеджера», то вам определенно сюда.

Захар Прилепин

Подельник эпохи: Леонид Леонов

[124]

Моду писать биографии известных писателей, рассказывая при этом не только о них, но и о себе (иногда – в первую очередь о себе), завел среди сегодняшних литераторов, конечно же, Дмитрий Быков – автор нашумевших «Пастернака» и «Окуджавы». В этом контексте жизнеописание Леонида Леонова, вышедшее из-под пера одного из самых приметных авторов нашего времени Захара Прилепина, выглядит вполне ожидаемо. Конечно, кто как не Леонов – не понятый в советское время и забытый сегодня, до мозга костей антиинтеллигентский, молчаливый, загадочный и брутальный, может послужить нацболу Прилепину если не ролевой моделью, то уж во всяком случае идеальным экраном для проецирования на него собственной, в высшей степени яркой и неординарной личности?

Отчасти сказанное соответствует действительности – автора в книге, пожалуй, немногим меньше, чем персонажа. Однако, по счастью, Прилепин наделен редкой среди писателей способностью глубоко и всерьез интересоваться чужой судьбой: он умеет полюбить другого именно как другого, а не только как проекцию собственных мыслей, чувств, ожиданий и разочарований. Именно поэтому в его «Леонове» баланс между отстраненностью и персональностью, между своим и чужим соблюдается с безукоризненной корректностью: биография у Прилепина остается биографией, ни в какой момент не превращаясь в эгоцентричную попытку «почистить себя» под Леоновым.

Формально судьба Леонида Леонова небогата событиями: детство в купеческой московской среде, участие в Гражданской войне (на стороне красных, разумеется), а дальше – более-менее благополучная и небывало долгая, без малого столетняя, жизнь советского писателя. Один брак – счастливый и на всю жизнь (с дочерью известного дореволюционного издателя Сабашникова), рождение детей, дискуссии с другими «совписами» первого ряда – Всеволодом Ивановым, Александром Фадеевым, Константином Фединым, публикации, премии, хвалебные отзывы в прессе, переделкинский отдых, зарубежные командировки… Увлечения – сплошь невинные и мало о чем говорящие: цирк, театр да резьба по дереву. Участие в общественной жизни – усредненно-советское, может быть, с легким оттенком деревенщицко-почвеннической фронды: так, уже в старости вместе с другими литераторами Леонов выступает против проекта переброски сибирских рек в Среднюю Азию. Мягкое полузабвение в конце восьмидесятых – начале девяностых и, наконец, мирная смерть во сне.

Ощущение судьбы неприметной и скучноватой усиливается еще и тем, что мало кто из друзей и знакомых писателя оставил о нем сколько-нибудь содержательные отзывы, да и сам он, рассказывая о своем прошлом, всегда оставался лаконичен и скуп. Однако то, что любой другой биограф счел бы непреодолимым препятствием в работе, для Прилепина становится вызовом, испытанием и манящей, волнующей тайной. Скудного имеющегося материала ему хватает для того, чтобы выстроить образ живой, сложный и в чем-то величественный. За недостатком фактографического материала в дело идут смутные полунамеки, которые Прилепин аккуратно выуживает из текстов самого Леонова и, подобно кусочкам пазла, аккуратно складывает в картину его внутреннего мира – сумрачного, эсхатологичного, глубокого и противоречивого.

Любовь, интерес и уважение к персонажу и вместе с тем радостная готовность разгадывать предложенные им загадки даже без надежды на окончательный успех, сквозит у Прилепина в каждой строчке, в каждой мастерски подобранной цитате. И результат полностью окупает вложенные усилия и затраченные чувства: от его книги трудно оторваться, а на выходе возникает настоятельное желание перечитать самого Леонова – «Русский лес», «Вора» или – чем черт не шутит – «Дорогу на океан». И это, пожалуй, лучшее, что в принципе можно сказать о любой писательской биографии.

Валерий Шубинский

Даниил Хармс. Жизнь человека на ветру

[125]

Книга Валерия Шубинского «Даниил Хармс. Жизнь человека на ветру» – текст, вызывающий глубочайшее почтение: так, как Шубинский, сегодня, казалось бы, уже давно не пишут. Во времена, когда персональные впечатления плюс немного википедической премудрости часто оказываются достаточной базой для пристойной биографии, а человек, в процессе работы над книгой единожды посетивший библиотеку (уж не говоря об архиве), немедленно включается в пантеон мучеников и страстотерпцев, Шубинский демонстрирует какую-то запредельную основательность. Восемь страниц библиографии (самым мелким шрифтом, и это только «основные публикации», без претензий на «исчерпывающую полноту»), двадцать страниц именного указателя, двести с лишним иллюстраций – большая их часть воспроизведена с архивных подлинников и опубликована впервые… Словом, не книжка, а памятник академической добросовестности.