Кельтский круг - Карло Шефер

И тут он ударил ее ножом в живот. Судебные медики установили, что Людевиг благодаря «везению», какое часто сопутствует новичкам, угодил в брыжеечную артерию и перерезал ее. Кирстен Людевиг сделала после этого пару шагов и упала. Когда поток крови иссяк, супруг вытащил из раны нож и осторожно вымыл. На него самого не попало ни капли крови — он воспринял это как знак свыше. Однако на колесах инвалидного кресла удалось обнаружить следы крови, ею была залита и вся комната — тоже знак, но не космический, всего лишь кровь убитой женщины. Только после убийства жены он, по его словам, решил захватить с собой в Дом чувств нож и прибор ночного видения. Он не знал точно, в какое место едет, но понял со слов Кильманн, что там будет темно. Потом сообщил своим помощникам из социальной службы, что они могут вечером не приходить. И стал ждать.

Кильманн без обиняков сообщила, что собиралась его убить. Она производила странное впечатление. С одной стороны, держалась самоуверенно, как человек, лишь недавно освободившийся из долгого рабства, с другой — несла всякую чушь, говорила о жертвах, божественном провидении, кровавой дани. Внятно объяснила символику фетишей и их место на круге, но в целом получилось нечто нелепое и расплывчатое. Правда, бар «Невидимка» был выбран не только по культовым соображениям. Если бы не прибыла группа Тойера и, прежде всего, если бы Людевиг не обнаружил у себя новую способность — искусство обращения с ножом, все могло бы сойти Килле-Килле с рук. В ее замысел был частично посвящен только Эрвин, но он знал ее под вымышленным именем, а свой голос она, как опытная актриса, ловко меняла. Во избежание шума она намеревалась задушить Людевига. Предназначенный для этого пояс лежал в ее сумочке. Потом она просто растворилась бы в шуме и суете этого безумного заведения. В замок Кильманн проникла через вход для инвалидов, расположенный в задней части комплекса. Через него привезли и Людевига в инвалидном кресле. Когда следователи указали ей на то, что она, искусственно завершив круг, выдала себя, она сначала отвечала высокомерно, но вскоре присмирела. Тойеру она заявила, что ничего не помнит. Хитрость в ней уживалась с глупостью и непоколебимой верой в свою избранность, а позади была разбитая жизнь. Все вместе и привело ее к убийствам.

Начальник полиции Зельтманн, невероятно подавленный, признался, что уже много дней добивался свидания с Кирстен Людевиг, с которой поддерживал после ее свидетельских показаний частые и все менее формальные контакты. Неверная и подлая, да-да, именно это и привлекало его в ней. Впрочем, желаемого он так и не получил и, как бы это выразиться, едва ли смог бы получить, едва ли. И хотя его немного смутило то, что с вечера пятницы она не давала о себе знать, в субботу он все же приехал в условленное время. Поскольку фрау Людевиг ему не открыла, он прошел на половину ее мужа, в отношении которого не питал никаких подозрений. Да, это было легкомысленно с его стороны, ведь один из лучших его сотрудников, несравненный Тойер, подозревал калеку, но ах, любовь, она даруется нам свыше. И теперь, так сказать, он нуждается, несмотря ни на что, в понимании и сочувствии, как в общечеловеческом смысле, так и со стороны коллег. Ведь ныне он стоит, хотя и надолго обречен на постельный режим, перед руинами своего существования как в профессиональном, так и… в каком еще? Ах да, в личном плане.

Тойер вел допрос своего шефа со странным чувством. Еще несколько недель назад его бы воодушевила и порадовала сама мысль об этом, но теперь ему было не по себе. Его терзала непрошеная жалость.

— Знаете, дорогой мой Тойер… — Бледный, но уже вполне оправившийся от потрясения, начальник все тыкал пальцем в онемевшую правую руку гаупткомиссара, а убрать ее Тойер не решался — это могло обидеть лежачего больного. — Когда посмотришь в глаза смерти, многое воспринимается не так, как раньше… Многие вещи уже не кажутся такими важными. Другие, наоборот, обретают свой истинный вкус. Да, жизнь — это лакомство, ее ощущаешь вкусовыми рецепторами… короче, что я хотел сказать…

— В прошлом году, — задумчиво сказал Тойер, — я оказался на волосок от смерти и буквально чудом избежал ее. Да и на этот раз я опять рисковал головой; во всяком случае, мне так показалось. Я почти уже прощался с жизнью, так сказать, подводил ее итоги, но итоги получались неутешительные. Оба раза больше всего меня терзало то, что итогов особых у меня и нет, что жизнь прожита впустую. Что я просто исчезну без следа, улечу в пустоту, в мир, похожий на тот бар «Невидимка». Какие мы с вами разные, господин начальник полиции!

— Страх ведом и мне! — весело промурлыкал Зельтманн. — Кто знает, как сложится дальше моя служебная карьера…

— Ах, Господи, мне жаль, — вздохнул Тойер, — но вас не выгонят с работы. Ведь вы ничего не нарушили, не совершили никакого должностного преступления. Разве что переведут на другую должность, хотя лично я с трудом это представляю.

— Дети ушли из дома! — сообщил Зельтманн как о чем-то второстепенном. — Да и жена моя еще та стерва — вещи уже пакует…

Тойер устало поднялся и забрал из вазы букет летних цветов, который только что принес.

— Вы, Зельтманн, все-таки страшно похотливый и жадный тип, жадный до всего, что хоть чего-то стоит в жизни, даже если это ваше собственное увольнение. Я терпеть вас не могу! Тем не менее желаю скорейшего выздоровления…

Ошарашенный больной молчал. Тойер угрюмо покинул палату.

— Вода с букета капает! Вы нам весь пол зальете!

— Что вы себе позволяете? Тут ведь ходят старики, они еле держатся на ногах!

— Откуда вообще у вас букет?

— Кто вы вообще такой?

— Наконец-то ушел. Идиот.

Людевигу было нетрудно вычислить намерения влюбленного Зельтманна — блудливый взгляд и огромный букет роз говорили сами за себя.

Не успел начальник полиции, вырядившийся в яркую гавайскую рубашку, сообразить, что к чему, как Людевиг ударил его ножом. В сущности, как бы дико это ни звучало, обоим повезло. Паралитик, с его слабыми руками, во второй раз сумел нанести роковой удар своим врагам, а Зельтманн остался жив. Его не слишком приятная способность трансформировать пережитое в выдающееся событие, возможно, облегчила ему те восемь часов, которые он беспомощно пролежал в луже собственной крови, в десяти метрах от спасительного мобильника, оставленного на сиденье автомобиля. К тому же большую часть этого времени он находился без сознания.

(Тойер несколько раз извинялся перед обманутыми престарелыми йогами, прислал им конфеты из кондитерской «Шафхойтле» и торт из сахарной лавки.)

В городе бушевало лето. Тойер не имел понятия, дома ли Ильдирим.

Она была дома, женские дела, боль в животе, а кроме того, приступ тиннитуса — шума в ушах. Немного полегче? Совсем немного…

— Ты чего пришел? Цветы ведь уже где-то стояли в воде, да? Ладно, все равно спасибо…

Ильдирим была в желтом бикини, загорелая. Они с Бабеттой несколько раз плавали в открытом бассейне. Его буквально трясло от неудержимого желания, но за кухонным столом сидела девчушка в маечке с тонкими лямками и корпела над умножением дробей.

Так что визит прошел впустую, и вообще…

— У меня вот что не идет из головы… — Ильдирим смотрела на стену. — Мамаша Бабетты дрянная баба, но ведь она пытается забрать к себе дочь. Хотя без девочки ей легче. Я уговариваю себя, что она делает это ради самоутверждения, но может, это любовь или то и другое поровну. — Они подошли к Бабетте. Малышка подросла, вытянулась и уже не казалась такой пухлой и беззащитной.

— На второй год она не останется, — шепнула приемная мать. — Если завтра напишет контрольную по математике хотя бы на 2,5 балла, ей поставят годовую тройку. Я горжусь нашими успехами.

— Что делает Терфельден?

— Ужас что! — Ильдирим тут же схватилась за правое ухо. — Теперь он предложил совершенно нереальные условия посещения. Через Бойтельсбахер, ту самую засранку из адвокатской конторы.

— Полный идиотизм! — ради солидарности подтвердил Тойер. — Нам надо что-то предпринять.

— Кому это — нам?

Собиралась гроза. Лето выдалось неважное, после недолгих жарких дней зарядили нескончаемые дожди. Из-за болезни Зельтманна меры по реструктурированию были проведены столь кардинально, что все снова вернулось на круги своя и сотрудники опять сидели в своих следственных группах. Лейдиг занимался телефонными звонками, у каждого нашлись дела, а Тойер и Штерн вели отчетность. Хафнер чаще всего, дрожа, извлекал из фольги аспирин «С».

— Нашли Плазму, — как-то сообщил Лейдиг. — Он повесился. На территории кардиологической клиники Креля. Наверняка знал ее с детских лет, ведь там работал его отец. Тут Гросройте и обитал, после того как была обнаружена его берлога в Виблингене. Потому что там было где спрятаться.