Сафьяновая шкатулка - Сурен Даниелович Каспаров

Никто не посмотрел на нее, когда она вошла. И она ни с кем не поздоровалась. Нора в этой семье была отрезанным ломтем… Она молча прошла в свою комнату, разобрала постель и тут только заметила на туалетном столике запечатанный конверт. Обратный адрес — небольшое горное село в Армении. От Славы. Она быстро разорвала конверт, легла в постель и стала читать.

Слава и в письме не изменял себе. Он шутил и между делом сообщал о себе: работает на стройке, живет в деревянном бараке, читает при свете «чадилки», поит своей кровью комаров. «А в общем, жить можно. Горы — это вещь! Все остальное мура. Здешние, правда, уверяют, что это у меня красномордая романтика и со временем пройдет — вот только схлопочу пару шишек в лоб, как ветром сдует! Тут, правда, есть одно неудобство: иногда охота бывает покачаться на качелях, да не с кем… Здешние девчата по большей части из соседних горных деревень. Они ужас до чего строги в делах нравственности! Сплошная патриархальщина! С одной я завернул было романчик, так она потом норовила женить меня на себе. «Ты, говорит, покусился…» А я всего-то ей руку пожал, правда повыше локтя, даже поцеловать не успел… А ты как живешь? Я убедился, что самое главное в жизни — это не вешать носа ни при каких обстоятельствах, ты уж поверь мне, отпетому неудачнику…»

Нора дочитала письмо, затем выключила свет и легла. И долго еще лежала в темноте, широко раскрыв глаза и уставившись взглядом в фиолетовый квадрат оконного проема. Сумбурное Славино письмо — первое со дня его отъезда — словно бы растопило ледяной панцирь, сковавший ее тело и душу. И она заплакала, уткнувшись в подушку. Она плакала и впервые в жизни чувствовала, как благотворно, облегчающе действуют на нее слезы. И она отдавалась слезам всем своим существом, наслаждаясь ими, радуясь им…

В последних числах ноября неожиданно наступила такая оттепель, что казалось, лето, сделав огромный крюк, вернулось по собственному следу в тот же город. Ослепительно яркое солнце вновь набрало силу, небо расчистилось от туч и висело над городом — громадное и пронзительно синее.

В помещении проектного бюро было душно, как летом, но, когда кто-нибудь открывал окно, остальные в один голос начинали возмущаться: все-таки ноябрь оставался ноябрем: через несколько минут холод незаметно пробирал до костей. Нора, зябко кутаясь в шарф, склонилась над своим столом, рейсфедером выводила замысловатые линии какого-то сложного чертежа.

Был уже конец рабочего дня, когда ее вызвал начальник бюро. Он сидел в том же помещении, в закутке, отгороженном деревянной застекленной перегородкой. Нора отложила рейсфедер и прошла к нему.

Начальник сидел, обложенный справочниками, папками с документами и всевозможными бумагами. При виде Норы он поднял голову и показал на стул по другую сторону стола.

— Садись.

Нора села.

— Перейдем прямо к делу. Ты бы хотела поехать в Москву на месяц?

— В Москву? Зачем?

— По делу, конечно, в командировку. — Начальник внимательно посмотрел на нее и добавил: — Признаться, я думал, ты будешь рада.

Нора не знала даже, радоваться ей или не радоваться. Первой ее мыслью было: а как же Фрид? Он должен оставаться один. А как я без него?

И уже хотела отказаться. Но явилась другая мысль: в Москве много врачей, там самые лучшие врачи. Взять документы Фрида, его рентгеновские снимки и все, что надо, и показать им…

Эта мысль оказалась сильнее, чем даже месячная разлука с Фридом.

— Я согласна, Андрей Михайлович!

— Я тебя не тороплю, подумай хорошенько. На худой конец, я могу другого послать. Но все они уже по нескольку раз бывали в Москве, а ты еще нет. Вот я и хочу, чтобы ты поехала.

— Спасибо, я согласна, — сказала Нора.

— Ну вот и отлично, — сказал Андрей Михайлович.

— Когда ехать?

— Во вторник. Выпишу тебе командировочные и все, что надо. А теперь перейдем к деталям. — Он придвинул к себе папки, раскрыл верхнюю…

Нора вышла с работы немного растерянная, она не знала, как отнесется Фрид к ее поездке, одобрит или не согласится. Она шла по улице и думала о том, что в конце концов если Фрид не захочет, то отказаться можно в любую минуту. Тем более что целый месяц не видеть Фрида… Она не представляла себе, как это можно выдержать. Но все же успокаивала мысль о врачах: не может же быть, чтобы даже они ничего не могли сделать! Ну хоть сделать так, чтобы ему не стало хуже, чтобы все осталось, как есть, большего и не надо! Фрид, конечно, посмеется над ее наивной верой в умение московских врачей творить чудеса, но ничего, пусть себе смеется!

И она поехала к Фриду.

В садике под яблонями и в трещинах асфальта проклюнулась молодая травка, отливавшая нежной малахитовой чистотой. Должно быть, она доверилась обманчивому теплу зимнего солнца. Значит, недолго ей жить… Дед Акоб с садовыми ножницами в руке ходил между деревьями, выбирая ветки, которые надо было срезать.

Возле гаража стояла машина с открытым капотом, Алексей Коробов копался в моторе, а несколько в стороне от него сидел на раскладном стуле Фрид с закатанными по локти рукавами теплого свитера и чистил тряпкой какие-то кольца и шестеренки, доставая их из тазика с бензином.

Нора подошла, поцеловала Фрида, сказала:

— Алексей Иванович, дядя Акоб, добрый день!

Коробов выпрямился, кивнул ей и стал вытирать паклей промасленные руки.

— А у меня новость! — сказала Нора с деланно оживленным видом.

Фрид отложил в сторону очередную шестеренку и обернулся к ней:

— Хорошая новость?

— Меня посылают в Москву! Фрид, ты должен дать мне все свои бумаги и снимки,