Гибель «Русалки» - Фрэнк Йерби

– Спасибо, монго, я обязательно подумаю… – ответил Гай.

Возможно, если бы первый обратный рейс хоть сколько-нибудь походил на последующие, Гай сразу бы отказался от всего, что связано с работорговлей. Но рейс оказался исключительно удачным. Негры были послушны, погода превосходной. Никто из рабов не пытался совершить самоубийство, удушив себя, или выбросившись в море, или прибегнув к какому-нибудь более сложному способу вроде отказа от пищи. Не возникло и какой-либо ужасной болезни, из тех, что уничтожают половину груза. Все это вместе взятое и обмануло юного Гая Фолкса.

На судне быстро установился обычный распорядок. В десять утра и четыре дня людей выводили на палубу и кормили. Их разбивали на группы по десять человек и заставляли мыть руки в соленой воде. Затем под крики «viva la Havana![45]» и громкое хлопанье в ладоши перед каждой группой, в зависимости от того, к какому племени она принадлежала, ставили общий бачок с рисом, маниокой, картофелем или бобами. Матрос, вооруженный плетью-девятихвосткой, стоял рядом. После первого щелчка плети неграм разрешалось погрузить руки в бачок. Другой щелчок – они подносили еду ко рту и глотали. «Если бы не такой порядок, – объяснил Гаю старый моряк, – все пожирали бы самые жадные, а медлительные оставались бы голодными».

Дважды в сутки каждому негру выдавалось по полпинты воды. Во время прогулок по палубе между мужчинами и женщинами бродили мальчики с трубками, набитыми табаком, давая и тем и другим сделать одну-две затяжки, чему они, казалось, были безмерно рады. Трижды в неделю их рты промывались уксусом, и его же заставляли пить по глотку каждое утро, чтобы предотвратить цингу.

Раз в неделю цирюльник скреб им подбородки и срезал ногти до мяса, что предохраняло от серьезных ранений во время драк, случавшихся по ночам, когда, стараясь отвоевать себе как можно больше места для сна, рабы яростно сражались за каждый дюйм палубы, на которой они лежали мокрые от своего и соседского пота.

Днем мужчинам и женщинам разрешалось разговаривать друг с другом, но строгое наблюдение мешало им завязывать более близкие отношения. На ночь мужчин с руганью и щелканьем плети загоняли вниз, и матросы могли беспрепятственно развлекаться с женщинами. Как почти всем прочим, Гаю приходилось ночевать на палубе, поскольку помещения для младших офицеров и для членов команды были теперь заняты женщинами, и только через неделю или две он научился крепко спать, не обращая внимания на тесно сплетенные в каких-то двух футах от себя тела и производимый ими шум.

В течение всего рейса не прекращались и бесконечные уборки судна под руководством боцмана. Матросы ежедневно окатывали водой и драили палубу, поливали негров из шлангов. Группа рабов скоблила и терла пемзой невольничью палубу, когда их товарищи по несчастью были наверху. И все же оттуда шло отвратительное зловоние, хотя со временем Гай к нему притерпелся и не замечал больше.

Да и к жизни этой новой он привык, на свою беду. И если раньше, еще до того как он вышел в море на борту «Сюзанны Р.», его иногда еще мучили угрызения совести, а воспоминания о Фиби вызывали жалость к неграм вообще, то в этом первом плавании сомнения и жалость все реже и реже посещали его. Он видел, как чернокожие, которым давали кнут и назначали надзирать ночью за собратьями-рабами, награждая за этой старой рубашкой и парой матросских штанов, стегали своих товарищей по несчастью с такой жестокостью и удовольствием, что было противно смотреть. Он узнал, что два или три негра, закованные в цепи, – свободные люди, которым заплатили, чтобы они играли роль рабов и сообщали бы команде о малейших признаках мятежа. Он видел услужливость чернокожих женщин, их всегдашнюю готовность удовлетворить похоть матросов, а подчас и сознательное стремление разжечь ее.

К тому времени когда они достигли берегов Кубы, он уже не испытывал к негритянской расе ничего, кроме презрения. А самое печальное – он смирился со своим новым местом в жизни. И, хотя ему минуло восемнадцать – а это случилось на пути в Африку и осталось никем не замеченным, – он все еще был слишком юн и неопытен и не мог понять, что путает причины и следствия. И не его вина была в том, что он судит о целом народе по тем его подонкам и отбросам, с которыми вынужден был общаться. Для него негр всегда оставался негром: Гай не делал никаких различий между гордыми, благородными масаи, кафрами, дагомейцами и ашанти и племенами вайдах, эбоу, конго, фулах, вей и фольджи, которые испокон веков пребывали в рабстве и настолько усвоили непременные признаки рабского состояния – жестокость, трусость, отсутствие расовой солидарности и сплоченности, что за триста лет рабовладения в Америке ни одна из многочисленных попыток восстаний не привела хотя бы к частичному успеху.

Если бы юный Гай Фолкс был более беспристрастен, он мог бы понять, что этику человеческих отношений нельзя свести к алгебраическим формулам, нельзя, приравняв одно зло к другому, взаимно их нейтрализовать. Какими бы ни были люди, которых Гай помогал покупать и продавать, – жадными, корыстолюбивыми, эгоистичными, неверными, лишенными собственного достоинства (что превосходно сочеталось с той ролью двуногих вьючных животных, для которой они были предназначены), факт остается фактом: нет никаких оправданий тому, что Гай Фолкс на целых четыре года, с восемнадцати до двадцати двух лет, подавил в себе милосердие, заглушил угрызения совести, стал бессердечным как камень, отверг саму идею братства между людьми, погряз в жестокости и равнодушно взирал на самые немыслимые человеческие страдания…

Итак, обратный рейс был на редкость успешным. Только три негра умерли и были выброшены в море. А самое главное – капитан Раджерс не вычел из жалованья Гая деньги, предназначенные Ласкалю, так что, направляясь из Реглы в Гавану, он слышал звон серебра в карманах и знал, что он наконец на верном пути…

Глава 13

В третий день сентября 1842 года клипер «Марта Джин» отчалил от берегов Африки и вышел в море, увозя из родных мест восемьсот рабов-вайдахов, так что на невольничьей палубе на каждого приходилось шестнадцать дюймов в ширину и пять футов два дюйма в длину. Эти цифры заслуживают внимания, ибо говорят о плотности загрузки, необычной даже для невольничьего судна, что и вызвало решительный протест второго помощника Гая Фолкса.

Однако словно вытесанные из камня капитаны Новой Англии, плавающие на клиперах балтиморской постройки, не слишком расположены выслушивать легкомысленные советы младших офицеров, тем более когда речь идет о молодом человеке двадцати четырех лет.