Гибель «Русалки» - Фрэнк Йерби

– Черт бы вас побрал, мистер Фолкс, салага вы этакий! – загремел капитан Пибоди. – Еще хоть одно словечко, и я прикажу заковать вас в кандалы. Ни слова более, или вам придется попробовать вкус плети!

– Хорошо, сэр, – сказал Гай твердо. – Но прошу меня простить, сэр, я не ставлю под сомнение ваше знание морского дела. Если бы я это сделал, то заслужил бы наказание. Вы – лучший капитан из всех, с которыми мне приходилось плавать, а их было немало. Речь идет о ремесле работорговца. Я занимаюсь этим делом уже шесть лет, а вы, насколько мне известно, в первый раз командуете невольничьим судном…

– Мистер Фолкс, – проговорил капитан угрожающе тихим голосом. – Я даю вам еще пять минут, чтобы высказаться. На этот раз я вас выслушаю. А после, если хоть одно слово, за исключением слов «есть!», «есть, сэр!», сорвется с ваших губ, не считая, конечно, ответов на непосредственно к вам обращенные вопросы, вы будете закованы в кандалы! Я ясно выразился?

– Вполне, сэр, – сказал Гай. – Я с удовольствием приму эти условия. Допускаю, что восемь долларов за человека – страшный соблазн, но то же можно сказать и о двух долларах за негра, что имеем мы с боцманом. Я только хочу вас убедить, что лучше взять меньше ниггеров, но доставить их живыми. Поступая таким образом, вы сохраните доброжелательное отношение к себе со стороны рабовладельцев и достаточно долго сможете заниматься этим бизнесом, чтоб накопить приличную сумму денег…

– Ладно, – проворчал капитан Пибоди. – Вам дали высказаться. Я здесь хозяин, и разрази меня гром, если потерплю, чтобы мои слова ставились под сомнение! Я облечен властью, я и отвечаю за все. А теперь будьте так любезны, укажите рулевому курс корабля. Время не ждет, так что поторапливайтесь!

– Есть, сэр! – сказал Гай и отправился на корму.

Они вышли в море при почти полном безветрии и сияющем небе. Ветер был слаб весь день, и клипер, чтобы наполнить паруса, шел под большим креном, вспенивая воду за кормой, двигаясь в сторону заходящего солнца. Наступила безоблачная ночь, небо было усеяно звездами, взошел серп молодого месяца. В такие светлые ночи все море серебрится, а стремительное движение красавца клипера в темноте вызывает восторг, граничащий с опьянением. Однако капитан Джосая Пибоди, прогуливаясь по палубе, наткнулся на боцмана, лежащего с негритянкой. Он высек женщину кнутом, а боцмана велел заковать в кандалы. К утру «Марта Джин» была обречена, и все на борту знали это.

Сбродом подонков, составляющих команду невольничьего судна, необходимо было управлять твердой рукой, но дисциплина, которая была бы вполне уместной на борту военного корабля или первоклассного торгового судна, здесь не годилась. Капитаны невольничьих кораблей это знали, а кто не знал, очень скоро доходил своим умом. Поэтому они закрывали глаза на пьянство и распутство и уделяли больше внимания чистоте судна, чем морскому делу, что помогало им благополучно приводить корабли в родные гавани, несмотря на то что их команды состояли из головорезов, воров, пьяниц и сумасшедших. Но капитан Пибоди был чрезвычайно упрямый и, пожалуй, слишком хороший человек, чтобы заниматься тем делом, за которое он теперь взялся. Хуже того, по складу характера он был сторонником строгой дисциплины. И вот, когда над кораблем взошло ослепительное солнце, команда была на полпути к бунту: мрачные матросы недовольно ворчали. А тем временем на нижней палубе восемьсот африканцев обливались жарким потом, целые лужи его перетекали от одного к другому, повинуясь качке. Боцман был закован в кандалы, а никто другой не подумал, что надо установить виндзейли для подачи воздуха вниз, туда, где лежали рабы.

Уборки в то утро не было: она также входила в обязанности боцмана. К полудню сотни негров барахтались в собственной моче и экскрементах, а вонь стала невыносимой даже для людей, притерпевшихся к ней за долгие годы, проведенные в тропических широтах.

Один из матросов подошел к капитану и отдал честь.

– Прошу прощения, сэр! – сказал он. – Негры там внизу подняли ужасный шум.

Капитан Пибоди задумался. Он был упрямый человек, но вовсе не дурак.

– Пусть мистер Роджер и мистер Фолкс сию же минуту явятся сюда! – проворчал он.

Оба помощника тотчас явились и отдали честь, целиком обратившись во внимание.

– Что, черт возьми, происходит? – вопросил капитан Пибоди.

– Видите ли, сэр, – неуверенно начал Джеймс Роджер, – многое не было сделано…

– Гром и молния! В чем же причина?

– Это обязанности боцмана, сэр, – решительно сказал первый помощник, – а вы приказали заковать его в кандалы, сэр!

– Да, приказал, и так будет, пока я не сочту нужным освободить его! Скажите, мистер Фолкс, что не было сделано из того, что надо было сделать?

– Прежде всего, сэр, – неторопливо проговорил Гай, – не были установлены виндзейли, и ниггеры, вероятно, умирают от удушья. Во-вторых, сейчас полдень, а их обычно кормят в десять утра. В-третьих, если невольничью палубу не мыть, не скоблить и не драить пемзой каждый день, они все умрут от болезней, вызванных грязью. В-четвертых, днем их обычно выпускают размяться на палубу. В-пятых…

– Достаточно, мистер Фолкс! Какого же черта, вы, зная обо всем этом, не приказали это сделать?

– Прошу прощения, капитан, – сказал Гай мягко, – но, поскольку я являюсь третьим офицером на корабле, мне едва ли надлежит отдавать приказания, не относящиеся непосредственно к моим обязанностям, пока оба старших офицера живы и находятся на борту судна…

– Ах вы, дерзкий молокосос! А вы, Роджер, почему вы не отдали приказ?

– Я счел это нескромным, сэр, – сказал Джеймс Роджер. – Почти все из того, что надо было сделать, выполняется под руководством боцмана, поэтому мне пришлось бы просить вас освободить его или назначить кого-то другого на его место. А честно говоря, сэр, видя, в какую вы пришли ярость из-за такого пустяка, как шашни с негритянкой, я просто не осмелился…

– Пустяк! – прорычал Пибоди. – Так знайте же вы оба, что я не позволю, чтобы мой корабль превращали в плавучий бордель! С этого дня любой офицер или матрос, которого я поймаю с негритянкой, получит тридцать плетей!

– Тогда, сэр, – решительно сказал Гай, – бунта не избежать.

– Бунт! Какой бунт? Фолкс, мне кажется, я приказал вам говорить только тогда, когда вас о чем-то спрашивают. Бунт! Да скорее все это сборище козлов и обезьян провалится в ад, чем кто-нибудь из них осмелится поднять на меня руку!

– Прошу прощения, сэр, – сказал Роджер, – но мистер Фолкс прав. Я много раз ходил с вами в море, сэр, но я также сделал два рейса на «Королеве Конго», когда вы были прикованы к постели, и мне довелось кое-что узнать. Матросам на невольничьем судне всегда предоставлена полная свобода в отношении женщин. Это одна из их старейших привилегий. Они ведь не первоклассные матросы, сэр, не военные моряки. Было бы разумнее смириться с их человеческими слабостями, чем сдерживать всю эту шайку…