Екатеринбург – Владивосток. Свидетельства очевидца революции и гражданской войны. 1917-1922 - Владимир Петрович Аничков

Наконец подъехали к Екатеринбургу. Поезд остановился на каком-то полустанке верстах в восьми от города. Шла дислокация войск, и путь был занят.

Пришлось нанять розвальни у станционного сторожа и, погрузив в них вещи, как свои, так и семи пассажиров, двинуться в двадцатипятиградусный мороз к Екатеринбургу пешком.

Недели через две после моего возвращения в Екатеринбург пожаловал адмирал Колчак.

К этому приезду готовились, и прием адмирала решили устроить в особняке Тулуповой, что на Соборной площади. В нем находились наиболее сильные общественные организации того времени: Биржевой комитет, Культурно-экономическое общество, Союзы горнопромышленников и железнодорожников Урала.

Торгово-промышленный класс решил поднести адмиралу чек в один миллион рублей. Сумма как будто большая, но если перевести его по курсу на золотые рубли, то она вряд ли превышала шестьдесят-семьдесят пять тысяч.

Для подношения чека назначили торжественное заседание, после которого решено было подать легкий завтрак а-ля фуршет.

Мы собрались заблаговременно, и ровно к назначенному часу – в десять утра, не запоздав ни на минуту, в сопровождении небольшой свиты военных и двух телохранителей пожаловал адмирал.

Поздоровавшись со всеми общим поклоном, он занял место за накрытым зеленой скатертью столом, а позади Колчака стали два телохранителя: казак с большой окладистой бородой, одетый в черкеску и высокую папаху, и башкир в национальном красного цвета костюме.

Как мне сказали, оба молодца были преподнесены оренбургскими казаками и башкирами в полную собственность Верховного Правителя России.

Зрелище было красивое, но всего эффектнее изящная фигура самого адмирала Колчака. Особенно выразительны его глаза. Такие глаза мне редко удавалось встречать. В них отражались и ум, и энергия, и благородство.

Начались доклады. От торговопромышленников выступил П.В. Иванов, засим от горнопромышленников – Европеус, а от железнодорожников – Топорнин.

Эти серьезные доклады, несмотря на крайнюю сжатость, длились более двух часов, во время которых Колчак не проронил ни единого слова, напряженно слушая.

Когда выступления кончились, адмирал сказал, что доклады интересны и он возьмет их с собой для детального ответа по всем заинтересованным ведомствам. Однако, он считает возможным вкратце ответить на все три доклада вместе теперь, ибо они имеют общие точки соприкосновения. Благополучное разрешение затронутых вопросов в значительной степени зависит от положения железнодорожного транспорта.

– Вы сами, господа, знаете главную причину расстройства работы транспорта: тяжелая братоубийственная война. Если бы были средства и мы смогли купить подвижной состав, то и тогда не все раны транспорта были бы залечены. Достаточно упомянуть о разрушении мостов и самого железнодорожного полотна… Все сложные проблемы, затронутые в докладах, исходят отсюда.

Существуют претензии иностранцев, и особенно американцев, желающих получить концессию на Сибирскую железную дорогу. Если ее дать, то вряд ли работа транспорта от этого быстро улучшится. А кончится война – тогда мы и сами сумеем справиться с восстановлением работы транспорта. Что же касается обеспечения заводов топливом, то все сводится к решению земельного вопроса. Таковой же должен быть разрешен не мной, а Учредительным собранием. Здесь я могу только предположительно сказать, что невозможно ожидать постановления, которое лишило бы заводы дешевого топлива.

Все это сказано было так просто и в то же время так умно и авторитетно, что я лично и почти все присутствующие остались как от заседания, так и от ответа адмирала в полном восторге.

Зтем Колчаку поднесли чек, после чего всех пригласили к скромному столу, заполненному холодными закусками.

Отъезд адмирала был весьма торжествен. Кортеж состоял из нескольких автомобилей, из коих последний, в котором сидел Колчак, окружал конный конвой. Особенно выделялась красивая фигура принца Кули Мирзы в черкесской форме, стоявшего на предпоследнем автомобиле спиной к шоферу и впившегося глазами в автомобиль Верховного. Сам Кули Мирза принадлежал к персидской династии, состоял в свите его величества покойного государя, а теперь сопровождал Верховного Правителя. Глядя на эту живописную картину, я не сомневался в том, что Колчак займет место Романовых…

Кто мог тогда думать, что он будет казнен и от Омского правительства не останется и следа?..

Профессор Грум-Гржимайло

Приблизительно в эти дни у меня в квартире появился известный профессор металлургии Грум-Гржимайло. Он состоял консультантом Алапаевского округа, и я с ним часто виделся на заседаниях дирекции. Профессор, захваченный большевиками, находился у них на службе несколько месяцев и, конечно, не был назначен по специальности, а строил лесообделочный завод, кажется, на Часовой. Когда же наши войска заняли город, он приехал в Екатеринбург.

Он рассказал мне о своей службе у большевиков, называя их глупыми и наивными детьми.

– Я бы, профессор, прибавил «и злыми детьми».

– Да, – ответил профессор, – с этим добавлением вполне согласен, но при условии еще большего обобщения. Я не могу делить наш простой народ по злости и жестокости на белых и красных. По-моему, жестокость и злобность присущи всему нашему народу в одинаковой степени, вне зависимости от политических воззрений.

– Не знаю, профессор, насколько вы правы… Но то, что мне пришлось видеть самому и слышать от других, говорит о невероятной жестокости именно большевиков.

Я рассказал ему о похоронах девятнадцати интеллигентов, расстрелянных без всяких оснований. Рассказал о семидесяти трупах рабочих Верх-Исетского завода, найденных в подвалах Г.П.У. Рассказал, наконец, во всех подробностях о расстреле Царской семьи и о казни великих князей в Алапаевске.

– Да, все то, что вы поведали мне, ужасно, невероятно жестоко и отвратительно… Но позвольте и мне, справедливости ради, рассказать вам виденное собственными глазами.

Это было как раз на другой день после того, как белые войска заняли лесообделочный завод, где я служил у большевиков.

Я шел по заводу и увидел толпу людей, стоявших у ворот. Я подошел ближе и заглянул на двор. На дворе, несмотря на мороз в двадцать пять градусов, была выстроена в одном белье и без сапог шеренга людей. Они были синие от холода и еле перебирали отмороженными за ночь ногами. В таком виде они провели всю ночь в холодном сарае и теперь над ними шла казнь.

Казнь состояла в том, что какой-то солдатик из белой армии прокалывал животы арестантов штыком. Один из толстых солдат схватил руками штык, воткнутый в живот, и неистово завизжал от боли, приседая на корточках. Другие лежали на снегу в крови и переживали предсмертные судороги, иные уже заснули вечным сном.

Картина была так ужасна, что я чуть не упал в обморок…

Но всего непонятнее и ужаснее было то, что толпа отнюдь не падала в обморок от ужаса,