ГИТЛЕР, Inc. - Гвидо Препарата

Правда заключалась в том, что 190 миллионов долларов едва ли могло хватить на стартовый рывок немецкой экономики; де­сятью годами раньше, в 1913 году золотой запас рейхсбанка оце­нивался в 280 миллионов долларов. 7 апреля 1924 года, чтобы не подвергать опасности денежный запас и «покрытие», Шахт, у которого, по существу, не оставалось иного выбора, завернул все краны. Он с удовольствием поднял бы дисконтную ставку, но поскольку последняя и без того превысила все мыслимые от­метки из-за гиперинфляции — в тот момент она стояла на уров­не 100 процентов, — ему оставалось только одно — распределять новые банкноты, оценивая их по собственному усмотрению. Он раздавал их благополучным концернам, предоставив неблаго­получным обанкротиться — вместе с изрядной долей занятого на них населения: весной 1924 года число банкротств возросло на 450 процентов (81). Но эти строгости были вызваны не при­родной жестокостью: просто одолженных денег явно не хвата­ло на восстановление и оздоровление экономики. Но откуда же могли прийти эти недостающие средства? Прекращение креди­та, Kreditstopp, стал решающим фактором, открывшим «дверь интернационализации немецкой денежной системы»: то, чего недоставало в первых платежах, должно было поступить в виде дополнительных иностранных заимствований (82). В системе денежного обращения Германии не было ни единой капли ее собственных денег; в течение всего срока «золотой помощи» она дышала на одолженной крови. Теперь, когда мельница была запущена, Германии предстояло жить за счет «потока», как об­разно выразился Дауэс в своей парижской речи.

В 1925 год)7, в знак благодарности за его финансовое посред­ничество, клубы назначили Чарльза Гэйтса Дауэса вице-прези­дентом Соединенных Штатов.

«И. Г. Фарбен» и первая немецкая пятилетка

В финансовые жилы Германии неудержимым потоком хлынула американская кровь.

Эксперты обнаружили, что сам по себе корабль находится во вполне приличном состоянии, о чем и доложили руководству. На корабле было все необходимое, чтобы удержаться на воде, в этом можно было быть совершенно уверенным. Оказавшись на плаву, этот корабль сможет вынести бремя репараций в 625 миллионов долларов в год... В этом заключался, по сути, план Дауэса, и для того, чтобы заставить его работать, герман­ское правительство заняло 200 миллионов золотых долларов у Великобритании, Франции и Соединенных Штатов, чтобы начать проведение политики исполнения (83).

Своры брокеров, выступавших от имени американских банков, буквально наводнили коридоры германских правительствен­ных и деловых учреждений. Банковские ставки в Берлине были очень высоки — в среднем в течение «золотых лет» они равня­лись девяти процентам; компания Моргана, истекая слюной, приобретала толстые пачки германских облигаций, намерева­ясь продать их «американской публике». И когорты просто­филь из среднего класса, обуянные жадным желанием увидеть, как их деньги начнут «работать на них», поделились частью сво­их сбережений, чтобы купить многообещающие немецкие цен­ные бумаги.

Именно американской публике следовало продать основную часть германских репараций, и чтобы достичь этой цели, по­надобилась систематическая фальсификация исторических, финансовых и экономических фактов. Это было необходи­мо, чтобы создать в Америке такое настроение, которое сде­лало бы успешным продажу немецких облигаций (84).

До 1930 года в Германию поступили приблизительно 28 мил­лиардов долларов; 50 процентов этой суммы в виде краткосроч­ных кредитов; половина всей суммы поступила из Соединенных Штатов. Только 10,3 миллиарда долларов пошли на выплату ре­параций; остальное растеклось по множеству весьма интерес­ных направлений. Другими словами, начиная с 1923 года Герма­ния не заплатила из своего кармана ни одного цента репараций (85).

Наконец, когда Германия возобновила выплаты репараций Франции, умиротворив ее вкупе с американцами, бросившими Франции свою кость, франко-бельгийские войска были выведе­ны из Рура*.

* Последние подразделения были выведены в июле 1925 года.

Так был инициирован абсурдный веймарский цикл «золотых годов»: золото, которое Германия платила в виде военных репараций, продавалось, закладывалось и во время инфля­ции исчезало в США, откуда в виде помощи по плану Дауэса, возвращалось в Германию, которая затем, отдавала его Фран­ции и Британии, которые в свою очередь оплачивали им воен­ный долг Америке, а последняя, обложив его дополнительными процентами, снова направляла его в Германию, и так далее по кругу (86).

В Германии одалживали все и всё: рейх, банки, муниципалите­ты, земли, предприятия и частные домашние хозяйства. Деньги тратили на строительство домов, оборудование и организацию общественных работ. Веймарская республика воздвигала храмы из стекла и стали, планетарии, стадионы, велотреки, фешене­бельные аэродромы, развлекательные парки, современнейшие морги, небоскребы, титанические плавательные бассейны и подвесные мосты. Однако мир и даже американские кредито­ры все чаще спрашивали своих политиков: «Во имя чего мы так рьяно помогаем Германии?» «Она наш союзник в борьбе с комму­низмом», — отвечали политики, и их веймарские клерки спеши­ли истово поддакнуть, держа строй (87). Трудно сказать, кто вы­зывает большую тошноту своей ложью — союзники или сами немцы. Если бы все обстояло именно так, то деньги продолжали бы литься рекой, и если бы никто не остановил этот поток, то Германия в скором времени превратилась бы в настоящую ко­лонию Уолл-стрит (88).

Однако не потребовалось много времени, чтобы понять, что вся сооружаемая конструкция есть нечто иное, как карточный домик: стоит только Уолл-стрит отозвать свои займы, как Герма­ния потерпит полное и необратимое банкротство. Что дальше? Никто не желал дать себе труд внимательно разобраться в такой перспективе. Предопределенным оставалось только падение. Оно должно было произойти наверняка. Это был лишь вопрос времени.

Вся страна политически и экономически все больше и боль­ше попадает в руки иностранцев... Один булавочный укол, и весь этот мыльный пузырь немедленно лопнет. Если одол­женные деньги будут истребованы назад в большом количе­стве, то мы разоримся — все мы — банки, муниципалитеты, совместные компании, а с ними и весь рейх (89).

Но мало кто думал о завтрашнем дне в те «золотые годы»: были хлеб и работа, за работу платили хорошие деньги, и было не важно, откуда они берутся; СДПГ и профсоюзы, ведомые солид­ными марксистами, были восторженными приверженцами зай­мов Дауэса (90).

Что же касается «интересных» способов использования ино­странных денег, то значительная их часть продавалась Рейхс­банком в обмен на золото для русских коммунистов, совместно с которыми Германия проводила программу быстрого перево­оружения, что позволяло Советам косвенно выходить на запад­ные рынки, делая там необходимые приобретения (91).

Но куда более значимой была в то время реорганизация кон­церна «И. Г. Фарбен» в один из тех гигантских конгломератов, которые грезились Шахту в записке, направленной им Джону Фостеру Даллесу в 1922 году.

История «И. Г Фарбен» началась в начале девятисотых годов с производства красок (краска по-немецки Farben). Промышлен­ность, производящая лакокрасочные материалы, состояла тогда из ядра основных, отважно рисковавших компаний, которые вкладывали большие деньги в изыскания но созданию новых цветов и красителей. BASF, самая отважная из этих компаний, «символ, перед которым благоговели другие корпорации, очень рано овладел секретом производства красных и желтых красите­лей. Но раскрытие секрета синей краски оказалось более слож­ным» (92). Со временем, когда удалось решить проблему созда­ния синтетического индиго, и это достижение было внесено в список основополагающих открытий, несколько компаний ве­ликой немецкой химической оси, так называемое большое трио — BASF, «Байер» и «Хехст», вместе с другими более мелки­ми сателлитами слились, образовав в 1916 году картель. Таким образом, из этих компаний получилось рыхлое, но весьма круп­ное соединение, интересы которого совпали с таковыми руково­димого Ратенау ведомства военных ресурсов, где картель нахо­дил своих самых деятельных помощников (93). «Всю эту структуру начали называть просто I. G. (Interessen Gemeinschaft Объединение Интересов) (94). «Объединение стояло как индус­триальный колосс... возвышавшийся над всей мировой химичес­кой промышленностью... Немного нашлось бы университетов, которые могли бы поспорить с этим гигантом по числу лауреа­тов Нобелевской премии» (95).

В конце войны авторы Версальского договора приказали со­юзническим инспекторам оставить в покое «И. Г.».

В отличие от французов, американцы и британцы проявля­ли большую деликатность и не тревожили руководителей «И. Г.». Со стороны англо-американцев были даны уверения в том, что инспекторы не будут «проявлять любопытство к коммерческим тайнам, когда будет установлен мир». Кон­церну не придется раскрывать секреты технологии или отве­чать на соответствующие вопросы, если они не касаются производства оружия или военного применения имеющихся технологий. «Эти уверения, —докладывал начальству офицер из Службы ведения химической войны американской ар­мии, — позволили нам установить с ними более или менее сердечные отношения» (96).