ГИТЛЕР, Inc. - Гвидо Препарата

Кредитные линии протянутся от банковской решетки союз­ников и, словно железными клещами, захватят заново создан­ную денежную систему Германии. Но прежде чем начать это прямое переливание, надо было найти местного, германского адъютанта, принадлежавшего к великому банкирскому братству и должным образом воспитанного, чтобы наблюдать за испол­нением плана.

План Дауэса и гиеродул Шахт

Ялмар Горас Грили Шахт родился в 1877 году в Шлезвиг-Гольш­тейне. Его отец Вильям питал настоящую страсть к Америке. За один год до рождения Ялмара Вильям Шахт вернулся с Манхэттена в Шлезвиг-Гольштейн, имея за плечами массу неудач, членство в масонской ложе и знакомство с влиятельным издателем «Нью-Йорк трибюн» Горасом Грили, перед которым Виль­ям просто благоговел. Грили в эру Линкольна слыл ярым обли­чителем рабства. Из этих трех весьма скромных приобретений Ялмар нес отметину третьего (в имени), унаследованные семе­на второго (франкмасонство) и не желал иметь ничего общего с первым (неудачи).

Еще юношей Ялмар ощутил в себе призвание к «великим де­лам», и его тяга к тайнам решетки, которая в Германии конца де­вятнадцатого века приобрела форму сладострастного объятия между магнатами тяжелой промышленности и представителя­ми космополитического торгово-банковского братства, была непосредственной и сильной. Пора ученичества, продолжавше­гося 13 лет (1903-1915), закончилась в, стенах «Дрезднер-банка», одного из ведущих берлинских банков, где — как Норман в «Браун Шипли» — он познакомился со всеми аспектами бан­ковского дела. Когда началась война, он короткое время (с октя­бря 1914 но июль 1915 года) работал руководителем банковской администрации в оккупированной Бельгии (53).

Проблема, которую ему было поручено решить, заключалась в том, как заставить бельгийцев возмещать наличными деньга­ми оккупационные издержки (54). В Бельгии Шахт применил рутинную банковскую методику, которой он будет систематиче­ски пользоваться всю свою профессиональную карьеру как в Веймарской республике, так и в Третьем рейхе, и с помощью которой он выжимал деньги из банкирской решетки.

Шахт предложил заем. То есть предложил бельгийским муни­ципалитетам выпустить облигации. Эти облигации должны бы­ли, по мысли Шахта, приобрести состоятельные бельгийцы. Собранные таким образом деньги через оккупированные муни­ципалитеты пойдут на нужды немецких солдат, а бельгийскому народу оставалось рассчитывать на «продажу» товаров немец­кой армии и уплату налогов, а эти последние бельгийские влас­ти могли использовать на возмещение убытка состоятельных граждан. Это была умная схема, но, однако, она не сработала, так как прусские генералы, проявив свою обычную алчность, не стали проявлять мудрое терпение, а принялись тупо печа­тать деньги. Бельгийский опыт оказался не слишком благо­приятным для Шахта: по возвращении в Берлин он был обви­нен в фаворитизме и хищениях, имевших целью обеспечение своего работодателя — «Дрезднер-банка» — большим количест­вом «бельгийских оккупационных банкнотов» со значительной скидкой. Шахт защищался и сумел выбраться из неприятного положения, воспользовавшись соучастием в махинациях множества высокопоставленных лиц. Дело было закрыто: «А 1а guerre comme a la guerre».

В конце войны он вместе с Ратенау стал одним из основате­лей Германской демократической партии, но в отличие от Рате­нау Шахт был не слишком разборчив в выборе подходящего средства удовлетворения своей нечеловеческой гордыни — глав­ное, чтобы это были победители. Сгодилось все — Веймарская республика, союзники, а потом и нацисты.

Итак, при Веймарской республике он рассудительно добавил к своим «интересам» таковой «мелкого чиновника, созданного союзниками немецкого банковского аппарата» (55). 22 марта 1922 года он подчинился меморандуму Джона Фостера Даллеса, влиятельного адвоката из уолл-стритской фирмы Салливена и Кромвеля. Именно он выступил в Версале с мелочными при­дирками, благодаря которым бремя расходов на военные пенсии союзникам было бесчестно добавлено к окончательному итогу суммы репараций. Будучи все время повитухой немецкого «про-буждения», находился теперь в Берлине и наблюдал — среди все­го прочего — за деятельностью немецкой банкирской решетки.

По его предложению Шахт представил «решение проблемы репараций» — утопический проект, согласно которому союзни­ки, вместо того чтобы одалживать деньги расточительным вей­марским министерствам, будут отдавать средства нескольким огромным конгломератам, специально созданным для этой це­ли. Шахт предлагал образование гигантских промышленных картелей, которые должны были стать реципиентами кредито­ванной американцами наличности, а также обладателями спе­циальных экспортных лицензий, предоставленных им веймар­скими властями. Эти лицензии должны были позволить картелям в течение, скажем, десяти лет расплатиться с долгами и приступить к восстановлению германской экономики.

Это было из области научной фантастики: правдоподобный сценарий (картели), сконструированный на незрелых фанта­зиях (конкретность репараций). Эта фантастика привела Дал­леса в полный восторг: казалось, англо-американские клубы, наконец, нашли «своего человека». Даллес незамедлительно отправил памятную записку Томасу Лэймонту, главному дове­ренному лицу «Дж. П. Морган и К°», в которой и выразил свой восторг: «Доктор Шахт является одним из самых способных и наиболее прогрессивных молодых немецких банкиров, и мне думается, что его план, возможно, содержит некоторые мыс­ли, обладающие определенными достоинствами». Две недели спустя Даллес с большим энтузиазмом отвечает на предложе­ния Шахта: «Если окажется возможным поддержать политиче­скую стабильность, то я не сомневаюсь, что облигации и цен­ные бумаги, выпущенные теми монопольными корпорациями, о которых вы упоминаете, смогут заслужить доверие инвесто­ров» (56).

Теперь, когда Германия была «избавлена» от своей валюты, Шахт мог приступить к делу и заняться «реконструкцией». Бук­вально ниоткуда, спустя всего пять дней после гитлеровского путча, 13 ноября 1923 года, Шахт, словно «бог из машины» по­явился на политической сцене в роли уполномоченного по на­циональной валюте. В его задачу входило провести Веймарскую республику по шаткому мосту от убитого старого рейхсбанка к новому, обреченному на плен германскому банку.

Сидя за пустым столом, на котором стоял только телефон, Шахт в течение недели день и ночь обзванивал своих братьев по решетке. Наконец, отказавшись давать кредиты спекулян­там во временной валюте, выпускаемой в течение переходного периода, он подписал смертный приговор старой марке, за­фиксировав окончательную покупную цену на уровне 4,2 трил­лиона марок за один доллар. Таким образом, марка была стаби­лизирована на фатальном золотом стержне, один доллар равен 4,2 золотой марки, при этом двенадцать нулей были стерты. «20 ноября, — говорил Шахт, — можно считать вехой в истории стабилизации марки...» (57)

В этот же день президент рейхсбанка Рудольф Хафенштейн, управляющий, фактически растоптавший Капповский путч, по­терявший на инфляции половину золотого запаса банка и жал­ко смирившийся с крахом своей валюты, умер от сердечного приступа. В начале того года с ним встречался Норман. Это слу­чилось, когда немецкий банкир приполз к нему на коленях, ища сочувствия, и «человек-паук» нашел его «весьма симпатичным, но очень грустным человеком» (58).

Однако директора рейхсбанка, эти прирожденные фронде­ры и «злонамеренные, изъеденные молью паши» (59) едва ли да­ли ослепить себя дешевыми финансовыми проделками Шахта, и отнеслись к Шахту неприязненно. Они хотели старого доб­рого Гельфрейха, твердолобого националиста, бывшего импер­ского вице-канцлера и министра финансов, и главного пар­ламентского убийцу Эрцбергера и Ратенау: истинную, не подверженную предательству опору старого порядка. Однако те­перь в Веймаре все решали не немцы, а англо-американские клу­бы. Даллес рекомендовал Шахта Моргану и компании, Морган и компания Норману, а Норман правительствующим веймар­ским марионеткам. «В течение лета и осени [1923 года Норман] впервые услышал о докторе Ялмаре Шахте как о восходящей звезде германского финансового мира, человеке с парадоксаль­ным умом и незаурядной самостоятельной волей» (60).

22 декабря 1923 года Ялмар Шахт был избран управляющим Центральным Банком Германии. Гельфрейху, свободному те­перь от всяких хлопот, оставалось наслаждаться жизнью всего несколько лун: в апреле следующего года он погиб в железнодо­рожной катастрофе. Решительно, даже боги были на стороне доктора Шахта. Норман сгорал от нетерпения скорее встре­титься с Шахтом; своим сотрудникам он признался: «Я хочу с ним подружиться» (61). Он хотел этого так сильно, что в канун нового, 1924 года позвонил немцу и пригласил его в свой каби­нет в банке на следующий день в одиннадцать часов утра; «Наде­юсь, мы станем друзьями» — сказал он Шахту, прежде чем пове­сить трубку (62). Они встретились и стали больше чем друзья­ми; со времени их первой встречи все называли их не иначе как «близнецами».