Замок из песка - Анна Смолякова

— Но надеюсь, что эти самые личные проблемы не помешают вам танцевать у нас?

Не зная, что ответить, я замялась.

— Да вы не пугайтесь, Настенька! — Он окинул всю меня с ног до головы вроде бы ласковым, но в то же время внимательным взглядом. — Я имею в виду только одно: у нас в труппе не приветствуется замужество. Понимаете, все мужчины, а в особенности мужья — по сути, собственники. Начнутся домашние скандалы, придирки: «Почему так поздно?», «Где была весь день?», «Куда это поехала после спектакля?» Ну, вы сами понимаете… Это театр, это балет, это труд по многу часов и до седьмого пота. Никуда от этого не деться. Еще проблема — удаленность от Москвы. Иногда девочкам приходится и на ночь оставаться, здесь у нас свой маленький интернат… Да и потом, я сразу должен предупредить, театр у нас необычный, публика элитная. После спектаклей бывают банкеты. И гости очень часто хотят видеть в числе приглашенных балерин.

Мне мгновенно представилось нечто на правительственном уровне. Толстые мужчины с серьезными лицами в первом ряду. Их жены — холеные, одетые с иголочки и увешанные бриллиантами. Непременная охрана — бугаи в штатском, зорко рыскающие глазами по залу.

— Но дело в том, что я приезжая и в Москве живу даже не у родственников, а просто у знакомой женщины! — проговорила я торопливо и испуганно.

— Это не страшно. Со временем снимем вам более подходящее жилье. А если вы тревожитесь насчет пресловутой регистрации, то это и вовсе ерунда…

Мне ни с того ни с сего вспомнилось: «Что твоя прописка? Главное, чтобы писка была». Но к данной ситуации это не подходило. Что и говорить: и дом, и хозяин производили чрезвычайно приятное и респектабельное впечатление.

Правда, закончился наш разговор на не совсем оптимистической ноте.

— Что ж, тогда до завтра? — сказал Константин Львович, поднимаясь с диванчика. Солнечный луч отразился в блестящей броши, скалывающей его шейный платок. — Вам нужно будет подъехать сюда к десяти утра. Желательно, пока со своими танцевальными туфлями, если, конечно, они есть. Вас посмотрит наш балетмейстер Раиса Николаевна. Если вы подойдете — начинаем работать. Если нет — все равно было очень приятно познакомиться… До дома вас довезут.

Попрощавшись, я вышла из гостиной. Но успела услышать, как хозяин негромко сказал Эвелине:

— Да, порода чувствуется. Жаль будет, если она окажется слабой танцовщицей…

Но, к счастью, Раисе Николаевне — сухощавой брюнетке, чем-то напоминающей директрису нашего училища, я понравилась.

— Будешь готовить Одетту, — спокойно заявила она, когда мы закончили. — К концу следующего месяца выпускаем второй акт. У тебя и техника подходящая, и внешние данные…

— Сразу Одетту? — Я немного опешила.

— Затем тебя и брали… Нет, если очень хочешь, то можешь встать в последнюю линию. Только не думаю, что тебе это будет интересно. А теперь пойдем, познакомишься с девочками…

Пока мы шли по длинному коридору, в моей голове вертелась одна неприятная мысль: «Вот сейчас меня представят тем самым девочкам из последней линии. Меня — выскочку, взявшуюся неизвестно откуда и сразу заграбаставшую главную партию». В Северске ситуация была несколько иной. Там все давно знали про «вундеркиндку» из экспериментального класса, вставшую на пуанты в семнадцать лет. И даже болели за меня, как болели бы за инвалида, бросившего костыли, за ребенка, пытающегося донести до рта первую ложку с кашей, за испуганную малышку-провинциалку, приехавшую на всероссийский конкурс «Утренняя звезда»… Что ожидало меня здесь, я не знала. Вполне возможно — ненависть, зависть, злоба. Еще в хореографическом я наслышалась историй про то, как балерины писают соперницам в пуанты и подсыпают туда битое стекло. Причем и рассказчицы, и слушательницы этих баек — все без исключения, — охали, представляя себя на месте талантливых и благородных жертв. Оставалось загадкой, откуда же тогда берутся те, кто гадит?

Стратегию своего поведения я выработать так и не успела. И даже на секунду зажмурилась, когда Раиса Николаевна толкнула дверь зала. А когда открыла глаза, то чуть не ахнула от удивления.

Зал был как зал, правда, совсем небольшой — мест на сто. И занавес был как занавес. И люстра под потолком как люстра. Но вот девочки… Они казались небывало, поразительно красивыми. Брюнетки, блондинки и шатенки в обычных гимнастических купальниках и толстых гетрах разогревались на сцене. Лица у всех были разные — у кого-то веселые, у кого-то серьезные, у кого-то сосредоточенные. Но все они были достойны украшать собой обложки самых крутых европейских журналов. Такого количества красавиц, собранных в одном месте, я не видела даже в телевизионных версиях конкурсов модельных агентств. Особенно поразила меня одна — брюнетка с фарфоровой кожей и чуть подтянутыми к вискам прозрачными зелеными глазами. Она-то и обернулась, когда Раиса Николаевна, повергнув меня в ужас, крикнула: — Юля! Десятникова! Вот эта девушка будет вместо тебя танцевать Одетту. Так что партию можешь не готовить.

К моему удивлению, Юля, похожая на Нефертити, не дернулась, не оскорбилась, не стала испепелять меня взглядом, полным бешенства. Она вроде бы даже не особенно огорчилась. А впрочем, скорее всего просто умела держать себя в руках.

— Девушку зовут Настя Суслова, — продолжала между тем балетмейстер. — Прошу любить и жаловать. Сегодня она просто посмотрит, а с завтрашнего дня подключится к урокам и репетициям…

Репетировали второй акт «Жизели»: выход Мирты и танцы «виллис». И тут мои первоначальные восторги немного померкли. «Виллисы» допускали такие вещи, за которые Георгий Николаевич нещадно лупил нас по ногам и по задницам. Да и Мирта, откровенно говоря, была тяжеловата. Конечно, при ее довольно высоком росте и вес был соответствующим. Но можно же было элементарно делать маленькое плие после больших прыжков! Тем не менее эта голубоглазая блондинка с нежным румянцем продолжала опускаться на прямую ногу и грохотать так, что делалось за нее неловко.

Раиса Николаевна взирала на это безобразие с олимпийским спокойствием. Замечания делала изредка и только в совсем уж вопиющих случаях. У нее был вид человека, отчаявшегося что-либо изменить и смирившегося с ситуацией.

Я опустила веки и посмотрела на сцену сквозь полусомкнутые ресницы. Силуэты танцовщиц сделались размытыми, краски приглушенными. Теперь картина не так раздражала. И мне вдруг подумалось, что человек, неискушенный в балете, может даже восхищаться этим зрелищем, так же как горе-меломан восторгается знакомой мелодией «Полонеза» Огиньского в исполнении неуклюжего приготовишки.