Чужой праздник (СИ) - Ломтева Анна

Когда Светка выпрямилась и сунула ручку за ухо, чтобы размять руку, судно уже вовсю бежало по водам Босфора. Она умудрилась не заметить отход от пристани. Акса и Кара о чём-то шептались, а Ёзге внимательно её рассматривала. Светка нечаянно встретилась с ней взглядом и смутилась.

— Doyoudraweverytime? — спросила женщина.

— I… think… yes, — ответила она, подумала немного, собрала в кучку всю известную ей грамматику и добавила:

— It makes me calm.

— Isee, — сказала женщина, потом протянула руку к блокноту:

— Can I?..

Светка поколебалась секунду, не больше, и потом всё-таки дала ей блокнот. Там не было, в конце концов, ничего особенного, ничего, кроме вот таких быстрых корявых скетчей последних дней. Блокнот был изрядно истрёпан и в нём осталось мало чистых страниц. Ёзге листала его неспешно, поворачивая туда и сюда, иногда задерживаясь на странице, а иногда едва скользя по ней взглядом. Долистав до последних набросков, она, конечно, обернулась и отыскала взглядом и мужчину с газетой, и женщину с малышом, и бабок в платках. Потом закрыл блокнот, молча отдала и задумалась, взявшись рукой за лицо и уставив взгляд куда-то вниз.

Ну, не о чем, значит, и говорить. Рисовать больше не хотелось. Светка сунула блокнот в задний карман, вернула ручку на хлястик и стала смотреть в окно. Там была вода, чайки, другие корабли и где-то в отдалении — вроде бы, берег.

Довольно скоро они доплыли до первого острова, но никто из спутниц и не шелохнулся — видимо, плыть надо было дальше. Кто-то из пассажиров сошел, другие взошли на борт, калошка, покачиваясь, отвернулась от пристани и, постепенно разгоняясь, пошла дальше.

Плыть пришлось почти час; миновали ещё два острова. В салоне становилось всё жарче, всё сильнее пахло разогретыми человеческими телами, косметикой, едой — открытые всюду окна не помогали. Налетающий в них ветер был тоже тёплым и нёс свои ароматы: соль, водоросли, солярка, ржавчина… Девочки сначала шептались, потом прислонились друг к другу и вроде бы задремали. Светка маялась, ей не удавалось ни толком проснуться, ни задремать. Воздух плыл слоями, которые почти зримо искажали видимое вокруг. Она закрывала глаза, снова открывала, жмурилась и зевала, всё глубже проваливаясь в состояние морока. Гудел мотор кораблика, перекрывая разговоры и шум воды, обматывая её голову невидимыми мотками колючей, мелкой сетки, наслаиваясь и рябя темными точками перед глазами.

Наконец, Ёзге, которая всё это время не выходила из глубокой задумчивости, подняла голову и посмотрела в окно.

— Wearearriving. — и, не поясняя, встала и пошла к выходу, на корму кораблика.

— Давай, пошли! — Акса вскочила и схватила Светку за руку, — Быстро давай!

Торопиться смысла не было, у выхода уже образовалась толкучка, а кораблик ещё колыхался и бурчал двигателями, медленно пристраиваясь к пристани, но одна тянула за собой, другая пыхтела в спину, толкая в рюкзак, так что Светка просто повиновалась и топала среди тянущихся к выходу пассажиров, зевая от недостатка кислорода.

Минуты прибытия тянулись, как жвачка. Вот кораблик, колыхаясь, поворачивается боком к пристани. Вот медленно, взбивая воду у борта, подползает ближе, и видно из окна, как зажаренный до кофейного цвета мужчина в застиранных белых шмотках поднимает откуда-то из-под ног петли каната и швыряет его — куда, не видно, но Светка видит, как расправляются, распрямляются в полёте эти петли. Вот где-то там, снаружи, громыхает железо о бетон, и спустя ещё одну бесконечную, горячую и вязкую, как сироп, минуту люди начинают потихоньку выбредать из душного, пропахшего потом салона кораблика.

Когда они оказались на сходнях, Светку едва не унесло вбок — она успела выровняться, схватившись за канатный поручень. Небо, ветер, шум волн и запах моря шлепнули её разом огромной прохладной ладонью по лицу — нет, по всему телу. Кара, которая шла позади, с громким воплем вцепилась в рюкзак, а у Светки не было сил протестовать. Она просто пошла дальше, стараясь ровно ступать по сглаженным чужими ногами доскам, которые были почти белыми от старости и воды и, казалось, сверкали под солнцем.

На берегу её перехватила Ёзге, оттащила на пару метров в сторону по бетонной набережной и бесцеремонно облапала — лоб, веки, шея. Она не успела понять, что к чему, как её уже усадили на бортик и облили шипящей газировкой из бутылки. Светка сделала судорожный, хриплый вздох, замерла на пару секунд, но смогла выдохнуть. Ёзге тут же сунула ей в руку бутылку с остатками воды, и она, не дожидаясь указаний, стала пить.

Близнецы таращились на неё, как на диковинное насекомое. Акса что-то тихо спросила по-турецки, её мать так же тихо ответила. Светка допила воду, отдышалась и сказала:

— Thank you a lot.

— Youarewelcome, — ответила Ёзге, вынула из руки пустую бутылку и почти не глядя зашвырнула в урну в нескольких шагах. — Weneedtogoimmediately.

Последнее слово Светка не знала, но контекст и интонация творят чудеса, так что она встала, убедилась, что её больше не шатает (сестры тут же пристроились с боков) и пошагала вслед за Ёзге прочь от набережной. Женщина держала курс на пологую улицу, поднимавшуюся удручающе прямой и длинной линией, прочерченной, практически прорезанной по склону холма. Холм был один, весь остров был как черепаший панцирь, округлый и почти ровный, мягко поднимающийся и плоский на верхушке.

Ёзге не торопилась, но и не делала пауз. Поначалу они шли между двумя рядами маленьких домиков с крошечными садиками и верандами, и подъем затеняли плодовые деревья и акации. То и дело приходилось переходить полосы дороги, покрытые разнообразной падалицей. Тут асфальт усеивали расквашенные желтые сливы, там мелкие полопавшиеся от удара о землю яблочки, чуть дальше растекались глянцевые лужи инжирного сока, надо которыми роились пчелы и осы. Турчанки на насекомых не обращали внимания, знай перешагивали через самые заляпанные места, а Светка шла, похолодев вопреки жаре, и каждую минуту ожидала нападения.

Они поднимались всё выше, домики кончились, и по сторонам от дороги пошёл неровный и кое-где дырявый сетчатый забор, за которым видны были заросшие поляны, поломанные или недостроенные домики и редкие незнакомые деревья, очень высокие, с жидкой, почти не дающей тени листвой. Светка успела отчаяться, облиться три раза потом и потерять дыхание, когда они наконец одолели прямой участок пути и оказались на поворотной площадке. Ёзге остановилась, подошла к краю дороги, и девочки подошли вместе с ней.

Отсюда было видно море. Светка стояла, смотрела на него, дышала так, что трещали рёбра, и не могла насмотреться. Синее, бирюзовое, голубое, жемчужное и, наконец, растворяющееся у горизонта жидкое, нежное, тающее серебро. От яркости было больно глазам, а в груди сжималось, подпирало куда-то вверх, бесконечно поднимая напряжение, невыносимое чувство идеального.

Эти минуты были по-своему так же бесконечны, как ожидание на кораблике.

И слишком быстро Ёзге сказала:

— Go, girls.

Они поднялись за поворот дороги, и их приняла тень сосен.

Верхушка острова была покрыта средиземноморскими соснами. Светка видела их впервые, поэтому тут же оказалось, что она идёт, ошалело оглядываясь, дыша открытым ртом и едва не спотыкаясь. Тут же её толкнула в плечо Акса:

— Иди, да? Понятно? Чего смотреть?

— Сосны, — ответила она ошалело, — И запах!

— Theysmellgood, — сказала, не оборачиваясь, Ёзге, — Didn’tyouknow? Very good for health.

Светка сделала вид, что отдувается с невнятным согласным звуком, подумав: «Ей-богу, вернусь домой — займусь опять английским. Вот честное самое расчестное. Вот прямо…». Ей в тот момент не пришло и в голову, куда именно она вернётся. Как будто было некое абстрактное «домой», где закончатся её злоключения.

Показалась верхушка холма, на которой торчали, словно искусственно воткнутые, несколько небольших живописных скал, а вокруг громоздились округлые, окатанные валуны размером от небольшого кресла до микроавтобуса. Чуть вдалеке была видна небольшая постройка, окружённая верандами, а прямо по центру, на самой маковке, стояла каменная церковь, больше похожая на домик из Диснейленда, чем на настоящий храм. Маленькая, ладная, с двумя парами круглых полуколонн по сторонам от темной и высокой деревянной двери, занимающей почти две трети фасада. Треугольный фронтон с простой розеткой, застеклённой прозрачными и красными стёклами. Черепичная крыша и прозаический громоотвод на коньке.