Княгиня - Петер Пранге

— Ни о каком нарушении обещания и речи быть не может, — умиротворяюще произнес Вирджилио Спада. — Его святейшество лишь стремится к тому, чтобы вы все силы отдавали сейчас работам над его епископальной церковью. Не забывайте, до юбилейных торжеств остается совсем немного.

— Если хотите знать, — вмешался Камильо, ухватив толстенькими пальчиками кусок торта с подноса, который предусмотрительно держал наготове стоявший тут же лакей, — это решение принимал не мой дядя, а моя мать. Она всегда и во все вмешивается, считает, что без нее никому не обойтись. Вот и мне надумала запретить жениться на княгине Россано.

— Какое мне дело до вашей женитьбы! — взорвался Франческо, бросив неприязненный взгляд на жирную, молочно-белую физиономию молодого кардинала, который в ответ на дерзкую фразу Борромини лишь пожал плечами, продолжая как ни в чем ни бывало уписывать торт.

— Пойдемте! — Франческо ухватил Спаду за рукав. — Пойдемте со мной! Я хочу вам кое-что показать.

Едва сдерживаясь, Франческо потащил монсеньера к столу, на котором лежал развернутый лист бумаги с нанесенными на него чертежами, испещренный пометками и значками.

— Но ведь это проект фонтана Бернини! — вырвалось у Спады. — Откуда он у вас?

— Пару дней назад мне принес их Луиджи Бернини. Они с братом давно на ножах.

Франческо не смог удержаться от злорадной улыбки.

— До сих пор я не придавал ровным счетом никакого значения этому — в конце концов, он был отлучен от участия в конкурсе, — но теперь…

— Почему вы решили показать мне этот проект?

— Потому что, если к нему приглядеться, то становится ясно: фонтан обречен. Так его нельзя строить на этой площади. Вот, смотрите сами! — Франческо постучал пальцем по чертежу. — Боги воды сгрудились у обелиска, будто у печи, желая обогреться. Вероятно, потому что Бернини сам понимает, но не может себе признаться, что фигуры явно велики. Речь ведь идет о пьяцца Навона, Боже мой, а не о фонтане! Фонтан всего лишь монумент, и задача его — выделить центр площади. Что и говорить, этот надменный индюк никогда не признавал взаимосвязи, никогда не имел чутья ни на пропорциональность, ни на размеры, главное для него — возможность лишний раз похвалиться своим детищем. Вместо того чтобы приспособить фонтан к площади и палаццо, получается наоборот — над всем будет царить его фонтан. Отсюда скученность, перегруженность деталями, неестественные, театральные жесты фигур, мешанина дельфинов, рук, ног, голов…

Произнося этот монолог, Франческо говорил громче и громче, но внезапно умолк на середине фразы. Потому что чем громче он говорил, тем никудышнее казались ему приводимые им доводы. Его критика была не чем иным, как выражением безграничной зависти. Сейчас он видел перед собой проект, который безуспешно пытался создать сам, — и в общей композиции, и в мельчайших деталях проект Бернини содержал в себе как раз то самое, неуловимое нечто, которое и отличает истинное искусство от ремесла.

— Я… я считаю, вы все увидели.

Франческо хотел было свернуть свиток, однако руки его дрожали так, что он оставил попытку. И тут же взял в руки молоток, чтобы унять дрожь.

— Его святейшество обещал мне возместить ваши потери, — тихо и сочувственно проговорил Спада, намеренно игнорируя вспышку раздражения Борромини. — Он намерен поручить вам расширение своего фамильного палаццо и возведение новой церкви Санта-Агнезе. Потерпите немного, вас ждет статус главного архитектора Форума Памфили.

Франческо продолжал упрямо смотреть в сторону, время от времени постукивая молотком по сжатой в кулак ладони левой руки. Разве может понять этот коротышка монсеньор, что творится сейчас у него в душе!

Дело в том, что Спада стал свидетелем его краха, его унижения, и осознание этого мучило сейчас Франческо едва ли не больше, чем отказ папы в пользу его извечного соперника Лоренцо Бернини, представившего к тому же вполне пристойный проект.

— Я не верю ни одному вашему слову, — резко произнес Борромини.

— Я готов поручиться за то, что говорю. Самое главное, чтобы вы в этой истории проявили терпимость и сговорчивость.

— Я тоже готов поддержать вас, — с полным ртом подал голос Камильо. — Моя мать назначила меня главным застройщиком Форума, и я использую все свое влияние, если вы пожелаете. Донна Олимпия захотела устроить галерею между залами для приемов и личными апартаментами. Разве это не шанс для вас?

Франческо не слушал кардинала, он наблюдал за своими каменотесами. И те, в свою очередь, чувствовали, что назревают неприятности. С преувеличенным усердием они ваяли херувима. Неужели они все-таки подслушали разговор? Если да, то на его авторитете можно поставить крест.

— Черт побери! — вдруг закричал Борроминн. — Да вы в своем уме?! Молотите по камню так, будто собрались истолочь его в пыль! Сколько раз вам говорить, что камень требует осторожности?

И, яростно топая ногами, направился к рабочим показать, как нужно обходиться с херувимом. Франческо самолично заготовил каждую фигуру, вложил в нее душу. Может, они думают, что если не Бернини, а он заготовил их, то и работать можно спустя рукава?

Спада попытался удержать его.

— Тут есть еще одна деталь, синьор Борромини.

— Что там у вас? — обернулся Франческо.

— Подача воды на пьяцца Навона.

— Да, ну и что? Что с этой водой?

— Воду возможно подавать в очень небольших количествах-давление Аква Венджине никудышное.

— Да-да, это мне хорошо известно.

— Если исходить из проекта, фонтан потребует очень большого количества воды, а ее просто неоткуда взять. И похоже, кавальере Бернини упустил это из виду и понятия не имеет, как справиться с проблемой.

— Представьте себе, вот как раз это меня и не удивляет! — иронически усмехнулся Франческо. — Помнится, наш кавальере — смотритель городских фонтанов и водопровода? Этим титулом он в свое время похвалялся на каждом шагу.

Спада не спешил заговорить, но взгляд Борромини выдержал. Франческо понимал, какой вопрос вертится сейчас на языке монсеньора. Неужели у него хватит совести задать и его?

У Спады на лице были написаны все тридцать три несчастья, он стеснительно переминался с ноги на ногу.

— Насколько мне известно, — начал он, — вы уже сделали расчеты нового водопровода. И с вашей стороны было бы весьма любезно передать их в наше распоряжение.

Вот уж воистину ни стыда, ни совести!

— Их… их… — пробормотал Франческо, — вы не имеете права требовать их от меня.

— Не мы их требуем, — вмешался Камильо, доев тем временем торт и подходя к ним. — Их требует моя мать.

— Пусть это станет проявлением доброй воли, — добавил Спада. — Подумайте, какую важную роль предстоит сыграть Форуму Памфили!

— Я полгода убил на расчеты… — От кипевшей в нем ярости Франческо не мог подобрать подходящих слов, язык с трудом повиновался ему. — А теперь… теперь я должен просто отдать их, так, по-вашему? Тому, кто стащил мной проект, вероломно, предательски похитил его у меня, чтобы навредить мне…

Франческо не договорил. Он чувствовал, что задыхается, и вынужден был призвать на выручку все свое самообладание, чтобы одолеть накатывавшийся приступ кашля.

— Прошу извинить, — коротко сказал он, — меня ждет работа.

И повернулся к ним спиной. Не мог он больше выносить присутствия здесь двух этих типов. Значит, все начинается сызнова, значит, в нем вновь предпочли видеть ремесленника, поднаторевшего в технических вопросах, а Борромини-художник, дескать, обождет. А ведь Бернини воспользовался именно его Борромини, проектом, и ничьим другим. Нет, надо убраться отсюда подальше, иначе сегодня он точно кому-нибудь глотку перегрызет! Франческо повернулся и стал уходить, сам не зная куда.

Не успел он сделать и десятка шагов, как у него за спиной раздался грохот, будто раскололся огромный камень. Франческо резко повернулся. Маркантонио, один из каменотесов, напарник Бернардо, до слабоумия смущенно ухмылялся. У его ног лежала расколотая надвое голова херувима, сорвавшаяся с высокого цоколя, на котором мастер работал над ней.

— Ты рехнулся, что ли?

Парень продолжал дурацки ухмыляться. Франческо пристально смотрел на рабочего, и глаза его ничего, кроме этой отвратительной ухмылки, не видели: маленькие глазки, узкие, словно щели, поджатые губы, ямочки на щеках. Нет-нет, он ошибся, в ухмылке этой не было и следа смущения. То была улыбка наглеца, дерзкого и самодовольного нахала, спесивой твари, добившейся своего. И Франческо будто озарило. Эта ухмылка была ему знакома, и еще как! Точь-в-точь ухмылка Лоренцо! Торжествующая ухмылка его соперника!

— Ну погоди! — взревел он. — Ты за это поплатишься!

С молотком в руке Франческо бросился на Маркантонио.