Княгиня - Петер Пранге

— На карту поставлена его жизнь!

— И жизнь, и спасение души, — кивнув, добавил Вирджилио Спада. — И нам предстоит сделать все, чтобы спасти хотя бы его самого. Если удастся уберечь от эшафота тело, можно будет позаботиться и о спасении души.

— Поговорите с ним, святой отец! Он должен понять, какая опасность ему грозит. Меня он больше не слушает.

Монсеньер Спада принял княгиню в своем любимом месте — у памятника воителю в небольшом садике в конце ряда колонн-обманщиц, созданных Борромини для фамильного палаццо Спада.

Жестом пригласив княгиню присесть на скамейку рядом, монсеньор со вздохом ответил ей:

— И вы полагаете, у меня больше возможностей воздействовать на него, чем у вас? С сожалением вынужден признать, что грозящая синьору Борромини опасность вряд ли произведет на него впечатление, и не важно, кто будет с ним разбираться. Если уж этот человек что-то вбил себе в голову, очень трудно заставить его переменить мнение. Поверьте, я знаю, с кем имею дело.

— В палаццо Памфили уже поговаривают о суде.

— Тем не менее ради спасения себя самого он ни за что не возобновит работ. Он горд настолько, что даже деньги за работу ему не нужны, он берет только то, что ему дают на добровольных началах. Помочь может лишь страх вечного проклятия. В конце концов, на его руках кровь.

— То есть, при условии, что он закончит церковь Латерана, ему можно пообещать отпущение грехов?

— Попытаться, во всяком случае, стоит, княгиня. Коли людям выпало преступить Божьи законы, они, призвав на помощь все земные средства, стараются достичь спасения души — обычай сей полезный и добрый. Хотя, — Спада развел руками, — принадлежит ли к таким людям синьор Борромини? Тут меня одолевают сомнения. Иногда мне кажется, что в него слишком глубоко въелось еретическое учение Мартина Лютера. К тому же при любой возможности он читает труды этого опасного Сенеки.

— Ах, если бы он послушался Сенеку, ничего подобного не произошло бы!

Спада удивленно поднял брови:

— Не понял, простите?

— Разве не Сенека утверждает, что мы не должны поддаваться чувствам? А вот синьор Борромини как раз и идет на погоду у чувств. Будто ему ничто в этом случае не грозит — ни земная кара, ни небесная.

— Так вот о чем проповедует Сенека! Точнее не скажешь! — взволнованно воскликнул Спада, вскочил на ноги и принялся расхаживать по саду. — Что нам нет нужды бояться смерти. И наш приятель Борромини усердно подражает ему в этом. Знаете, что говорит Сенека о смерти?

Монсеньор Спада остановился. Кларисса кивнула:

— «Нас страшит не сама смерть, а мысли о ней…»

— Мне больно слышать весь этот кощунственный вздор из ваших уст, княгиня! возопил Спада с гневно пылающим взором и снова забегал взад и вперед по саду. — Если мы такие храбрые, что не боимся смерти, то есть еще и Страшный суд! Однако он, похоже, мало заботит философов. Как говорит Сенека? «В жизни надлежит равняться на других, но не в смерти…» Тут только умереть и остается! Потому что дарованная нам Господом жизнь со всеми обязанностями перед Ним и ниспосланными Им испытаниями, с необходимостью готовить себя к вступлению в царство небесное представляется ужасной докукой, и пусть ей поскорее придет конец. Вседержитель небесный! Раз уж смерть неспособна устрашить человека, что в таком случае способно? Удивляться ли нам тому, что друг наш не внемлет угрозам и предупреждениям?

Спада, вновь остановившись перед Клариссой, сокрушенно покачал головой:

— Сколько раз я советовал Борромини оставить своего Сенеку, но он и слушать меня не желает.

Княгиня с трудом узнавала в Вирджилио Спаде прежнего исповедника, всегда рассудительного и спокойного, а сейчас… И тут поняла, что неожиданная в священнике буря эмоций коренится именно в тревоге за участь ее друга. Мысль эта вызвала новую боль.

— Значит, у нас не остается никакого выхода? — едва слышно спросила Кларисса. — Донна Олимпия уже уговаривает его святейшество перепоручить работы на церкви Латерана кавальере Бернини. И думать не хочется, что будет, если такое произойдет! Мне кажется, это окончательно добьет синьора Борромини. Вот, пожалуй, единственное, чего он по-настоящему страшится

— Да, мне тоже так кажется, — согласился Спада. — Нет-нет, этого ему уже не выдержать, тут никаких сомнений быть не может, это означало бы его конец.

Монсеньор продолжал кивать, будто стараясь найти все новые подтверждения трагедии Борромини. Внезапно Спада замер и взглянул на Клариссу:

— Что вы сказали? Единственное, чего он по-настоящему страшится?

— Да, — ответила Кларисса. — Если, кроме фонтана, Бернини достанется еще и Сан-Джованни, это уж слишком!

Лицо Спады просияло.

— Возможно, — с едва заметной улыбкой произнес он после краткой паузы, — возможно, дочь моя, мы еще сумеем что-то предпринять.

— На самом деле? — спросила Кларисса. В голосе ее звучала надежда, крохотная и зыбкая. — У вас появилось решение?

— Решением это назвать пока что трудно, однако это по крайней мере один из путей к нему. Как ни рассматривай вещи, все равно возвратишься к перспективе — доказано самим Борромини. — Спада сделал жест в сторону колоннады. — Ничто не бывает таким, каким видится. И то, что нам представляется сейчас концом синьора Борромини, вполне вероятно, станет его избавлением.

— Да, но что может быть хорошего в том, что папа передаст выполнение работ на Латеране Бернини?

— Нас страшит не сам конец, а мысли о нем, — ответил Спада, чуть переиначив высказывание Клариссы. — Нет, Сенека кто угодно, только не глупец. И если наш друг ежедневно глотает страницу за страницей, то не потому, что разделяет взгляды этого философа, а скорее оттого, что смутно предполагает необходимость внять его предостережениям. Мы же оба знаем, княгиня, что как синьор Борромини ни старается сохранить стоическое спокойствие и разум, проповедуемые Сенекой, все равно постоянно срывается в пропасть своих чувств. И как мне кажется, если гнев был и остается смертным грехом, то нам надлежит обратить сие обстоятельство себе на пользу.

— Должна вам признаться, святой отец, что я чего-то недопоняла.

— Вы сами подсказали мне путь, дочь моя! — воскликнул Спада, теперь его лицо выражало уже плутоватую радость. — Сам Бог ниспослал мне вас, чтобы вы раскрыли мне, слепцу, очи и помогли отыскать способ помочь другу.

— Значит, у вас все же есть надежда? — спросила Кларисса.

— Всегда остается вера, надежда и любовь, — изрек Вирджилио Спада и взял ее ладонь в свою. — Дорогая моя княгиня, я верю, я надеюсь, я люблю. И рассчитываю отыскать средство заставить синьора внять доводам рассудка. Спасем ли мы его душу, такое я не осмелился бы утверждать безоговорочно, но вот что касается его жизни — определенно. Могу даже сказать, что в этом я уверен.

12

— И вы, начиная портрет, просто следуете первой идее? — желала знать донна Олимпия, усевшись так, чтобы профиль ее смотрелся лучше. — Независимо от того, какова эта идея?

— Гений, — ответил Лоренцо Бернини, не поднимая головы от пюпитра, — доверяется прежде всего своей первой идее, в противном случае какой же он гений?

Давно Бернини не пребывал в столь приподнятом настроении. Не он ли утверждал, что время обнажает истину? И теперь оно, судя по всему, торопилось ее обнажить, если уж сам Иннокептий Слепец прозрел и по части искусства, и по части того, кто все же первый в Риме художник. Сначала папа поручил ему строительство фонтана, а Спада даже пообещал доверить руководство стройкой епископальной церкви Латерана, правда, на время. Вот это триумф! И Лоренцо сумеет воспользоваться случаем, уж он постарается, чтобы эти сведения стали достоянием всего Рима.

Мысли сии, какими бы радостными ни были, не давали ему сосредоточиться на работе. А между тем именно она сейчас выдвигалась на первый план. С трудом отогнав тягостные мысли о том, как отреагирует на его «ренессанс» Борромини, Лоренцо сравнивал профиль донны Олимпии с наброском на бумаге. Эта женщина была негласной владычицей города: именно она решала, как поступать папе. И если ему, Лоренцо Бернини, удастся завоевать ее расположение, дела его очень скоро снова пойдут в гору. Поскольку Лоренцо был осведомлен об алчности этой женщины, он ради пользы дела всучил ей смарагд и вдобавок серебряную модель фонтана. Все было, разумеется, принято, но с условием, что резец Бернини увековечит в мраморе ее облик. Да с превеликим удовольствием! Однажды он на своей шкуре почувствовал, что означает гнев этой женщины, и навеки запомнил урок.

— Не сомневаюсь, — известила его донна Олимпия, — что у вас все получится куда пристойнее, чем у Альгарди. Откровенно говоря, бюст, изготовленный вашим коллегой, никогда мне по-настоящему не правился.