Княгиня - Петер Пранге

Постепенно привычку кузины тенью следовать за ней княгиня стала воспринимать как некую скрытую угрозу. Но еще хуже было тогда, когда неотложные дела вдруг вынуждали Олимпию покидать Клариссу. Эти часы оборачивались для княгини самой настоящей мукой — за каждой дверью, за каждой шторой ей чудилась неведомая опасность. Нервы Клариссы были напряжены так, что она вздрагивала при малейшем шуме или шорохе, а стоило кому-нибудь обратиться к ней сзади с самым невинным вопросом, как несчастная буквально готова была умереть со страху.

Как ей хотелось, чтобы рядом был кто-то, кому она могла бы довериться! Никого… Лоренцо Бернини после своего знаменательного визита с изумрудом для Олимпии и цветком для княгини, казалось, забыл дорогу в палаццо, Франческо Борромини также избегал ее. Может, стыдился трагического инцидента с рабочим? Хорошо зная этого человека, Кларисса понимала, что он тяжко переживал свое деяние, пусть даже римляне и предпочитали о нем помалкивать. Или же он избегает ее из-за того, что она каким-то жестом или невзначай брошенной фразой задела его?

Все это так и оставалось для княгини загадкой. Она внушила себе, что работы в церкви Сан-Джованни съедают все его время. Из застольных бесед Кларисса регулярно узнавала о ходе перестройки епископальной церкви Латерана — уже в августе были завершены штукатурные работы, — однако в душе понимала, что отсутствие Борромини продиктовано иными причинами. Кларисса чувствовала себя одной-одинешенькой в целом свете, будто выпавший из гнезда птенец. Она не могла открыться даже своему исповеднику, регулярно навещавшему ее; монсеньор Спада был ближайшим доверенным лицом папы после Олимпии, и кто знает, что стало бы, если бы ее худшие подозрения подтвердились? Разве можно исключать, что и сам Иннокентий приложил руку к смерти брата?

Таким образом, Клариссе оставались созерцание ночного небосвода и молитвы. Жизнь ее протекала между обсерваторией и часовней палаццо, и эта жизнь была по душе княгине, ей стало казаться, что это и есть ее истинная жизнь, пусть даже она пуста и бессмысленна. И хотя княгиня готова была выносить ее годы и годы, тем не менее без сожаления в любой момент покончила бы с этим бессмысленным времяпрепровождением. Но не было рядом того, кому она смогла бы открыть очарование звездного неба, того, кому бы Бог определил ее в спутницы.

В пору ненастья, осеннего листопада случилось событие, на некоторое время отвлекшее внимание донны Олимпии от Клариссы. Другая Олимпия, красавица княгиня Россано, забеременела — ее основательно раздавшийся живот послужил неоспоримым доводом в пользу развенчания мифа о бесплодии молодого кардинала Памфили. Донна Олимпия была настолько разгневана этим актом явного предательства интересов семьи ее сыном, что заставила Иннокентия принять решение об изгнании Камильо и его наложницы из Рима, строго-настрого воспретив всем даже произносить имя кардинала в стенах палаццо Памфили. Однако когда во второе предрождественское воскресенье до нее дошла весть о появлении на свет здоровенького внука, Олимпия внезапно смирилась. Она выхлопотала для Камильо разрешение вернуться в Рим и расстаться с мантией. Более того, чтобы ее внучок впоследствии получил статус признанного и полноправного главы рода Памфили, Олимпия даже одобрила заключение брака, отпразднованное в четвертую предрождественскую неделю со столь неподобающей пышностью, что гости ломали себе голову над тем, каким же образом донне Олимпии удалось наскрести деньжонок на помпезное торжество.

Ответ не заставил себя ждать. Во всяком случае, Кларисса узнала его уже очень скоро.

— Жду не дождусь сюрприза, — с горящими от возбуждения глазами призналась ей Олимпия во второй половине дня 24 декабря. — Поскорее бы наступил вечер.

— Сюрприза? Какого? — не поняла Кларисса, стараясь придать интонации беззаботный оттенок. В последнее время главным ее занятием стало разыгрывать в обществе Олимпии непринужденность. — Что ты имеешь в виду?

— Сама, сама увидишь.

В канун Рождества Христова папа Иннокентий на портшезе во главе многолюдной процессии под пение паломников и верующих направился из Ватикана к епископальной церкви Латерана. После шестикратного удара колоколов пение смолкло. Иннокентий, покинув носилки, поднялся по ступеням к порталу церкви. С торжественно-серьезным лицом он пал на колени и посохом пастыря постучал в замурованные врата храма, домогаясь доступа в него. Одновременно шестеро кардиналов направились в шесть других главных римских храмов, чтобы от его имени провести подобный ритуал и там. Тотчас же после первого удара посохом каменщики стали выламывать каменную кладку, и вот понтифик вступил во владение величественной базиликой. Так был открыт год 1650-й — Священный год!

Последовавшую за этим полуночную мессу Кларисса просидела рядом с кузиной. Едва прелат успел прочесть из Евангелия от Луки и донести до верующих благую весть о прибытии Избавителя на землю, как к креслу в алтарной части, на котором восседала донна Олимпия, подошел один из каменщиков и отвесил церемонный поклон.

— Донна, как было велено, передаю вам это! — прошептал он, подавая ей покрытый пылью и перемазанный остатками засохшего раствора ларец.

Кларисса бросила на кузину непонимающий взгляд, но той было явно не до княгини. Позабыв обо всем на свете, Олимпия поспешно приняла ларец. Кларисса заметила, что он довольно тяжел, однако это не помешало кузине спокойно водрузить его к себе на колени и не расставаться с ним до самого завершения мессы. Вполуха слушая проповедника, донна Олимпия время от времени довольно поглядывала на ларец, ласково поглаживая крышку. Она выпустила его из рук лишь далеко за полночь, вернувшись в палаццо Памфили.

— Здесь хранились монеты в честь предыдущего Священного года, — пояснила донна Олимпия, захлебываясь от восторга. — Они были замурованы в Священные врата. Теперь я смогу оплатить свадебные расходы Камильо, а кроме того, останется достаточно и для других благих дел.

Откинув крышку, она стала любовно пересыпать золотые монеты.

— Но, — недоумевающе спросила Кларисса, — разве это не для бедняков?

— А у меня что, по-твоему, денег куры не клюют? — грубовато переспросила кузина. — Провидению было угодно, чтобы сокровища достались мне, и никто не вправе меня ни в чем упрекнуть — это было бы грехом по отношению к Духу Святому.

Захлопнув крышку ларца, Олимпия отнесла его в шкаф. Кларисса растерянно смотрела, как она старается запрятать его поглубже.

— Как ты можешь так поступать?

— Я могу поступать так, как пожелаю, — отрезала Олимпия, повернувшись к княгине. — Тема исчерпана! Я — повелительница этого города!

Кларисса поразилась самодовольно-торжествующему виду донны Олимпии. К чему кузине похваляться перед ней? Почему она даже не считает нужным скрывать от нее свои вульгарные мотивы? Может, из желания запугать ее столь откровенной демонстрацией безграничного могущества? Будучи почти уверенной, что это именно так, Кларисса спросила себя, а не обрушится ли однажды эта безграничная власть на нее.

16

Дни и недели проходили в церемониях, посвященных Священному году, а страх тем временем незримой тенью следовал за Клариссой. В соответствии с ритуалом Иннокентий обмыл и поцеловал ноги семи паломников, перенес чудодейственное распятие из Сан-Марчелло в собор Святого Петра и одарил Братство Троицы, заботившееся о благе паломников в Вечном городе, пятью сотнями золотых скудо из своих личных фондов. Все это, несомненно, способствовало укреплению авторитета понтифика, однако, кого римляне считали папой на самом деле, черным по белому стояло на записках, прилепленных к паскино, — «Olympia — Pontifex Maximus».

И это ни на йоту не было преувеличением. Донна Олимпия подобно королеве при монархе, не только присутствовала на всех официальных церемониях, но и под предлогом заботы о здоровье его святейшества мало-помалу урезала сферу его компетенции в свою пользу. Ею принимались решения о помиловании, отпущении грехов, она раздавала пенсии и дотации, объявляла действительными или недействительными браки. Ни одна должность в Риме, будь то пост епископа или префекта, не могла быть дарована без ее санкции и, разумеется, не бесплатно. Таким образом, эта беззастенчивая особа сколотила себе баснословное богатство, не снившееся даже Барберини. В Рота Романа, папском суде, она внедрила столь совершенную систему давления и шантажа, что понятие закона и законности, по сути, отмерло, уступив место воле донны Олимпии.

Так, например, расследование по делу Франческо Борромини не прервалось ни на день — донна Олимпия и слышать не желала о каких-то там приостановлениях на период поста. И хотя все любые другие судебные слушания в Риме были прерваны, это продолжалось, причем не в зале суда, а за обеденным столом в резиденции папы. Обвиняемый был главным архитектором епископальной церкви Латерана, его ходатаем — монсеньор Спада. А кто же выступал в роли обвинителя? А в роли судьи? Догадаться было нетрудно…