Княгиня - Петер Пранге

Говоря это, Лоренцо гладил ее по волосам. Кларисса не спрашивала себя, позволительно ли нечто подобное. Она просто была благодарна этому человеку. Из украшавших алтарь лож, протянувшихся по обеим стенам, на нее взирали основатели часовни, и Клариссе почудилось, что они одобрительно кивают.

— Ты думаешь, что в состоянии мне помочь? Куда мне сейчас деться?

— Теперь самое главное не наделать ошибок.

Лоренцо схватил ее за плечи и посмотрел княгине прямо в глаза.

— У тебя хватит мужества вытерпеть в палаццо Памфили еще две недели? Донна Олимпия ни сном ни духом не должна знать о наших с тобой приготовлениях, у нее длинные руки — и не только в Риме. Все предстоит тщательно распланировать.

— Не знаю, на сколько еще меня хватит. — Кларисса провела рукой по лбу. — Но обещаю, что постараюсь вытерпеть все — в последнее время стало немного легче. Когда Олимпия узнала, что пути назад, в Англию, для меня нет, она ослабила контроль за мной.

— Терпеть придется не очень долго, только до того дня, пока не будет завершен фонтан. Раньше я исчезнуть не смогу, это было бы слишком демонстративно. Но как только я с ним разделаюсь, сразу увезу тебя отсюда в Париж. Я пошлю экипаж сюда, к церкви, он тебя и заберет, и лучше после заутрени — так тебе легче будет уйти из палаццо Памфили. Кардинал Мазарини — поклонник моего творчества, он позаботится о тебе в Париже.

Не успел Бернини договорить фразу, как вдруг за спиной Клариссы раздался шепот. Оба отскочили друг от друга и повернулись. Перед ними стоял какой-то человек. Лоренцо был ошарашен его появлением ничуть не меньше Клариссы.

— Луиджи? Ты? Что… что тебе от меня понадобилось?

Улыбаясь до ушей, Луиджи смотрел на обоих — сначала оглядел Клариссу, потом своего брата.

— Я думал, нам неплохо бы еще разок обсудить вопрос о водопроводе. Чтобы во время пробного пуска ничего не стряслось.

21

Князь Камильо Памфили, бывший первый кардинал, а ныне супруг красавицы Олимпии Россано, во второй раз в жизни воспротивился воле матери ради того, чтобы сдержать слово главного застройщика Форума Памфили, данное им однажды Франческо Борромини. И хотя он официально не назначил бывшего архитектора базилики Латерана, как тот втайне надеялся, первым архитектором Форума, однако продолжал наделять его все большими полномочиями при проектировании и возведении этого значимого ансамбля.

Теперь Франческо предстояло перестроить фамильную церковь Санта-Агнезе, чему Борромини был рад безмерно. Фасад церковного здания с обеих сторон имел выполненные в виде балдахинов раздельно стоящие колокольни — подобное решение он намеревался в свое время использовать на соборе Святого Петра, однако в ту пору проект по причине некомпетентности его соперника осуществить не удалось. Здесь же, на пьяцца Навона, замысел наконец обретал зримый облик — неоспоримое и ясное свидетельство того, кто все-таки самый выдающийся зодчий в Риме.

Впрочем, как бы благоприятно ни складывались для него дела, Франческо в то утро пребывал отнюдь не в лучшем настроении. Несмотря на настоятельный запрет не прикасаться к его рабочим бумагам, соседка его, вытирая пыль с рабочего стола, превратила содержимое в самый настоящий бедлам. Справедливости ради следовало отметить, что ничего подобного за этой пожилой женщиной за два десятка лет не замечалось. Но отнюдь не эта бытовая неурядица была причиной его дурного настроя. Неделя оставалась до того дня, когда Лоренцо Бернини будет представлять свой фонтан, а уже нынешним утром папа лично собрался осмотреть устройство в действии. И сознавать это было Франческо безмерно тошно.

Распроклятый фонтан! Двенадцать тысяч пришлось ухлопать только на транспортировку и установку обелиска — неудивительно, что недоставало средств на куда более важные вещи. Народ ворчал по поводу очередного растранжиривания казны, выражая неодобрение в посланиях паскино. «Нам нужен не фонтан, а хлеб, хлеб, хлеб!» — вот что писали римляне на листочках. Франческо горько усмехнулся. Какие все же недоумки эти римляне! Хоть и строчат свои протестные писульки, но уже начинают вопить на каждом углу, что фонтан, мол, гениальное творение, шедевр, будто бы его соорудил не кто-нибудь, а собственной персоной Микеланджело. А фонтан между тем до сих пор не выплюнул ни капли воды.

Занимаясь установкой опалубки у церкви Санта-Агнезе, ему волей-неволей приходилось постоянно взирать и на расположенный тут же фонтан Бернини. Это стало тяжким испытанием — Франческо никак не мог одолеть сжигавшую его зависть. Как великолепно вписывалось сооружение в площадь! Как выгодно смотрелось на ней! Разумеется, лежащие фигуры богов воды не являются в Риме чем-то уникальным. В городе полным-полно фонтанов, украшенных подобным образом. Но как величаво смотрятся они здесь, у обелиска! Они воспринимались как живые, казалось, возьмут сейчас да поднимутся из бассейна, чтобы зашагать куда-нибудь по своим делам! Фигура, символизирующая Нил, в ужасе прикрыла рукой глаза, будто не желая видеть фасад церкви напротив, а фигура реки Рио-де-ла-Плата выставила вперед руку, словно пытаясь оборониться от падающего на нее здания церкви. Случайностью такое быть не могло, скорее всего это утонченное издевательство было частью замысла Бернини — дело в том, что еще задолго до начала строительных работ приняли решение, что фасадом церкви будет заниматься не кто-нибудь, а он, Франческо Борромини. Подумать только, какая расчетливая подлость и низость!

Вдруг люди зашумели. Вытянутая в длину площадь пришла в движение. На другом конце ее Франческо узрел кавалькаду в полсотни всадников — это непременно папа со свитой! И пока кавалькада, вздыбив облако пыли, огибала фонтан, Франческо увидел, как из палаццо Памфили вышли донна Олимпия и Лоренцо Бернини и с ними еще кто-то. Когда Франческо пригляделся, у него тоскливо и обреченно сжалось сердце. Женщина, которой так естественно и привычно подал руку Лоренцо, будто речь шла о его супруге, судьбой и Богом определенной ему, так вот, женщина эта была княгиня!

Франческо ощутил неудержимое желание защитить, уберечь ее от этого человека. Ему захотелось броситься к ней, как люди бросаются, чтобы выхватить из-под копыт коня беспомощного ребенка, схватить за руку, утащить прочь от того, кто изуродовал ее жизнь, плугом по ней прошелся, разрушив все, что мог, в ее судьбе. Но когда на секунду-другую взгляды Франческо и княгини встретились, женщина потупила взор и прошла мимо Франческо, будто они не знакомы.

Жест ее вызвал почти физическую боль, ощущение саднящей раны, которую вдобавок припорошили солью. Сколько раз за эти недели он проклинал себя, сколько раз бичевал свое высокомерие и гордыню! Разве стоит теперь удивляться тому, что княгиня, столько для него сделавшая, не желает его больше видеть? «Прошу вас именем святой Терезы». Эта злобная и оскорбительная фраза перечеркнула все. Почему он тогда не сдержался, не промолчал? Вместо того чтобы радоваться, что эта женщина проявила к нему сострадание, даже называла своим другом, он пожелал, чтобы княгиня стала его личным достоянием. Какое право имел он на это? Что его так возмущало? То, что она позировала Бернини? Разве ее вина в том, что он, Франческо Борромини, не способен столь виртуозно обращаться с молотком и долотом, как его соперник? Ах, как же он корил себя, как ненавидел за все эти мелочные, злобные фразы, которыми силился заглушить, отравить, изничтожить свою любовь к ней! Он готов был снести любое унижение, любое оскорбление, пусть даже самое тяжелое, только бы не потерять ее. Ибо в том, что он ее любит, любит больше жизни, больше самого себя, Франческо не сомневался.

— Какая несправедливость! — воскликнул первый помощник Борромини и его племянник Бернардо Кастелли, выходя из мрака церкви, чтобы взглянуть на папскую процессию. — Спорить могу, что не пройдет и пяти минут, как кавальере разбогатеет еще на парочку-другую тысяч скудо.

— Вздор! — отрезал Франческо, замерев в почтительном поклоне перед Иннокентием, который как раз выбирался из носилок. — Бернини за эту работу получит три тысячи скудо, ровно столько, сколько получил я за проект фонтана. И ни одним скудо больше!

Вдруг на площади стало тихо, как в церкви. Все взоры были направлены на папу, который, заложив руки за спину, медленно, с непроницаемым лицом обходил фонтан. Конечно, эта груда мраморных фигур представала его взору уже не впервые — палаццо его семьи располагался как раз напротив, но лишь сегодня, нынешним утром ему предстояло дать окончательную оценку сооружению. Какова же она будет?

Наконец Иннокентий остановился и, повернувшись к Бернини, изрек своим скрипучим голосом достаточно громко, чтобы и Франческо смог разобрать:

— Очень красиво, очень красиво, кавальере. Однако мы явились сюда, чтобы обозреть действующий фонтан, но никак не безводный.