Княгиня - Петер Пранге

— Не принижая таланта и мастерства Альгарди, донна, должен сказать, что он ограничился тем, что подчеркнул в своей работе лишь ваше достоинство, не взяв в труд отметить и ваше обаяние. И это его необъяснимая и непростительная ошибка.

— Ах, кавальере! — Донна Олимпия вздохнула. — Где вы углядели обаяние?

— Признаюсь честно, это было нелегко., — ответил он. И после обдуманной паузы добавил: — Нелегко из-за того, что взор мой был не в состоянии охватить это обилие обаяния.

Если первая часть высказывания вызвала недоумение на лице донны Олимпии, то от второй она воссияла.

— Мне кажется, синьор Бернини, только такой художник, как вы, способен столь глубоко заглянуть в душу женщины. — И тут же радостно защебетала: — Прелесть ваших слов ничуть не уступает мастерству ваших произведений.

Не в силах устоять перед лестью, она, совсем как маленькая девочка, откинула голову, и скользкий шелк платья сполз вниз, обнажив плечо и часть груди.

— Изумительно, донна, превосходно! Вот так оставайтесь! Впрочем, просьба было совершенно излишней: донна Олимпия и не думала оправлять роскошное одеяние. При этом улыбка ее была настолько прельстительна, что у Бернини пересохло во рту от охватившего его приятною волнения Лоренцо прочел в ее взгляде единственное желание — обнажиться перед ним здесь и сейчас. И маэстро не собирался препятствовать этому желанию.

— Если вот только вырез чуть глубже…

— А не слишком ли это будет откровенно? — Вопрос прозвучал исключительно проформы ради, потому что донна Олимпия с поразительной быстротой выполнила указание. — Его святейшество подумывает о том, чтобы запретить женщинам носить декольте.

— Уверен, он допустит и исключения. Сам Бог сотворил эти несравненные плечи. Разве не грех скрывать их от взоров людских?

Набрасывая очертания ее фигуры, Лоренцо пользовался возможностью получше рассмотреть донну Олимпию. Сколько же ей? Наверняка сильно за пятьдесят. Волосы основательно поседели, да и морщинки па лице — отнюдь не следы улыбок. И все же она еще хороша, чертовски хороша, и ей есть чем одарить мужчину. Неудивительно, что папа пляшет под ее дудку. Единственное, что поражало Бернини: как такая роскошная женщина всю жизнь провела рядом с брюзгливым старцем? То, что Олимпия с Иннокентием жили как муж и жена, ни для кого в Риме секретом не было, людям даже надоело забавляться этим обстоятельством. Может, все дело во власти и могуществе? Может, они каким-то образом придают особую привлекательность человеку?

— Так хорошо, синьор Бернини? Или еще немного обнажить плечи?

— Великолепно, донна, — пробормотал скульптор в ответ, продолжая рисовать, — просто великолепно.

— Как волнительно, кавальере! Вот вы рисуете меня, и мне кажется, что вы заново меня создаете. Нет-нет, никому бы этого не позволила, кроме вас.

Лоренцо, улыбнувшись, уже собрался надлежащим образом откликнуться на комплимент, но, взглянув на донну Олимпию, слегка оторопел. Она, обнажив грудь до всех мыслимых и немыслимых пределов, в кокетливой позе возлежала на оттоманке, изящно и красноречиво вытянув вдоль бедер руки. Голова ее была откинута, на лице отчетливо проступало желание отдаться некоему незримому партнеру. Медленно повернув голову к художнику, Олимпия, полураскрыв рот, хитровато подмигнула ему: гротескная картина святой Терезы.

— Донна…

— Что это с вами, кавальере? Вы сейчас какой-то сам не свой. Голова закружилась?

Она стала подниматься с кушетки, и Лоренцо видел, как стремительно меняется выражение ее лица. Настолько стремительно, что его охватили сомнения — а может, все это игра его распаленного воображения? Бернини будто язык проглотил.

— Как… как вы внимательны, донна Олимпия, — наконец смог пробормотать он. — Нет, на самом деле вы правы, все верно… Тут мне в голову пришла одна не очень приятная мысль…

— Так поделитесь ею со мной. Чего вы мешкаете? — Встав с оттоманки, она подошла к нему почти вплотную. — Или не решаетесь?

— Нет, конечно, нет. Только это вопрос, скажем, чисто технический, — смущенно пробормотал Лоренцо, будучи безумно рад, что сумел выкрутиться. — Все дело в фонтане, вернее, не в нем самом, а в подаче воды к нему, — продолжал он, с облегчением отметив, что к нему возвращается утраченный было дар речи. Тему подачи воды к фонтану он затронул не случайно, в последние дни она не давала ему покоя. — Водопровод не в силах обеспечить нужное количество воды для бесперебойной работы фонтана, а я понятия не имею, как выйти из положения.

— Это так сложно для вас? — удивилась донна Олимпия. — Для вас, первого художника Рима?

С явным облегчением Лоренцо отметил, что женщина снова перешла на деловой тон — теперь это была знакомая ему по аудиенциям, вполне привычная донна Олимпия. Нет-нет, все это просто чушь и фантазии! И как подобное только могло взбрести ему на ум?

— Ну да, — вздохнул он, — фонтаны, как правило, работают на воде.

— Насколько мне помнится, синьор Борромини давным-давно справился с этой проблемой.

— Возможно. Но что с того? Планы заперты у него в столе И мне ничего не остается, как самому изыскивать решение.

— Ну не всерьез же вы так убиваетесь, кавальере! Не к чему вам забивать голову всеми этими техническими тонкостями! Если планы, как вы утверждаете, лежат в столе у синьора Борромини, следует забрать их оттуда.

— Я и сам, как вы понимаете, не против, донна, но, боюсь, он мне их не отдаст. Не забывайте — когда монсеньор Спада попросил их у него, так он пришел в такую ярость, что под горячую руку прикончил рабочего.

— Вероятно, было неосмотрительно и просто требовать их у него. Видимо, разумнее было бы на время… одолжить их у него. — Донна Олимпия заговорщически подмигнула Бернини. Понимаете, ему вовсе не обязательно знать об этом, — добавила она, решив поставить точки над i.

— То есть? — глуповато спросил Бернини.

— Ах, должно быть, вы и вправду художник до мозга костей! — Донна Олимпия от души рассмеялась. — Самый тупоголовый секретарь Ватикана знал бы, как поступить в данном случае. Я слышала, у синьора Борромини есть соседка, которая ведет его хозяйство, не так ли?

Теперь Лоренцо понял, к чему клонит допна Олимпия.

— Но ей же уже за шестьдесят! — невольно вырвалось у него.

— И поэтому вы считаете ее невосприимчивой к комплиментам? Ошибаетесь, кавальере. И разочаровываете меня. Мне казалось, вы лучше знаете женщин.

— Нет-нет, вы не так меня поняли! — запротестовал Бернини. Вот черт, лучше бы язык откусить! — Я имею в виду, что женщина, которая прислуживает Борромини столько времени, вряд ли осмелится обворовать своего хозяина.

— А кто здесь говорит о воровстве? — удивленно подняла брови донна Олимпия. — Если бы речь зашла, ну, скажем, о какой-то уникальной идее, творческом замысле — тогда да. Тогда не составило бы труда обвинить вас в этом. Нет, речь идет о чисто техническом вопросе, деталями которого один не совсем разумный человек из простого упрямства отказывается поделиться, даже несмотря на требование его святейшества Бог ты мой, да что здесь такого, если кто-нибудь из ваших людей на пару часиков заглянет к той самой синьоре, соседке Борромини?

В ее темных глазах было такое откровенное и неприкрытое желание, что Лорепцо уже начинало казаться, будто он тает, точно выставленный на солнце кусок масла. Строго говоря, она совершенно права: никакое это не воровство, а стремление поскорее исполнить волю папы. Перспектива, что его проблема может быть решена столь несложным способом, выглядела в высшей степени заманчиво. Тут же Лоренцо припомнил и человечка, который бы взял на себя наиболее пикантную часть задания, того, который и родную мать за понюшку табаку продал бы.

— Так вы действительно считаете, что мне следует так поступить? Я думаю, мой брат Луиджи…

Донна Олимпия пожала плечами:

— Решать вам, кавальере. А теперь, пожалуйста, признайтесь мне, — она резко переменила тему, — в чем заключается главный замысел моего портрета. Или нет, лучше ничего мне не говорите, я хочу угадать сама.

Взяв эскиз у него из рук, она сосредоточенно стала вглядываться в черные линии, потом покачала головой — черные с серебром локоны исполнили хорошо знакомый Лорепцо танец и подвела итог:

— Чудесно, на самом деле чудесно! Сочетание достоинства и очарования. И каждый это заметит. Я не права?

— Если что в вашем характере и восхищает меня сильнее, помимо двух составивших замысел моего портрета качеств, разумеется, так это ваш ум! Ум, способный проникать в самую суть вещей.

— Да, ничего не скажешь, вы умеете подобрать нужное слово, кавальере! — воскликнула донна Олимпия, как бы невзначай приблизившись к нему. — Кстати, хотела поблагодарить вас за корзины с фруктами. Они прибывают каждый день и доставляют мне массу радости.