Полузабытая песня любви - Кэтрин Уэбб

– Все было по-настоящему. Я писал только то, что было прямо передо мной… – произнес Чарльз непреклонным тоном, но Селеста прервала его:

– Ты писал то, что ты виделперед собой. То, что думал, будто видишь. В таких случаях всегда встает вопрос о… – она взмахнула рукой, подыскивая нужное слово, – восприятии.

Чарльз и Селеста схлестнулись взглядами, и Мици увидела, что между ними происходит нечто такое, чего она не могла разгадать. У Чарльза дернулась щека, а лицо Селесты стало напряженным и сердитым.

– Не начинай снова, – сказал он холодно. – Я же говорил тебе, что здесь нет ничего такого. Ты нафантазировала.

Тишина за столом стала напряженной, и когда Селеста заговорила вновь, ее интонации были намного суровее, чем слова.

– Я просто вступила в разговор, mon cher [65] . Почему бы не спроситьДимити, вместо того чтобы рассказыватьей, что она чувствует? Тебе хотелось бы всегда здесь жить? Или ты думаешь, что было бы лучше попробовать жить где-нибудь еще? У тебя есть глубокие корни, которые привязывают тебя к этому месту?

Димити снова подумала о долгой зиме. О полосах клубящегося и напоминающего низко опустившиеся облака плывущего с моря тумана, в котором весь мир съеживается до жалкого клочка земли под ногами. О тонком слое льда поверх навозной ямы на ферме у Бартонов, который проломился, когда она, споткнувшись, на него наступила, и в результате башмаки оказались забрызганными зловонной черной жижей. О покинувших свои лодки рыбаках, косящих тростник, чтобы крыть им крыши вместо соломы, – они выстраивались в цепочку, размеренно двигались, а свист кос и хруст тростника громко раздавались посреди гробовой тишины. О поре, когда казалось, что весь мир близится к своему концу, – в эти дни Димити выходила из дома, посильнее закутавшись в свою холщовую куртку, а штанины рабочих брюк из грубой хлопчатобумажной ткани промокали насквозь, и капли дождя скатывались с краев ее старой фетровой шляпы. О том, как она слушала крики невидимых в пелене тумана лебедей. О том, как ей хотелось улететь вместе с ними, как мечталось поскорей вырваться из-под власти удушающего холода и повседневной рутины, когда каждый день начинается и заканчивается одинаково. У нее воистину имелись корни, и они держали ее крепко. Так крепко, как корни удерживают растущие вдоль прибрежной тропы низкорослые сосны, наклонившиеся стволами в сторону суши, словно спасаясь от вечно дующих с моря беспощадных ветров. И у нее не существовало никаких шансов оторваться от этих корней, – во всяком случае, шансов было не больше, чем у отшатнувшихся от моря сосен, как бы те ни клонились на сторону, как бы ни напрягали все свои силы. И она никогда не думала, можно ли попытаться вырвать эти корни, – по крайней мере, до того, как приехал Чарльз Обри и его близкие, которые дали ей понять, каков мир за пределами Блэкноула, за пределами Дорсета. Ее желание увидеть этот мир росло день ото дня. Теперь оно напоминало пульсирующую зубную боль, так что не обращать на него внимания стало уже невозможно.

Димити понимала: Чарльз и Селеста ждут, что она скажет, – а потому подыскивала ответ, который бы оказался одновременно и честным, и допускающим неоднозначное толкование.

– Мои корни здесь, и они очень крепкие, – проговорила она.

Чарльз снова удовлетворенно кивнул и бросил взгляд на Селесту, а Селеста еще какое-то время смотрела на Димити, словно читая всю ту невысказанную правду, которая скрывалась за словами девушки. Но если она и проникла в мысли Димити, то все равно ничего не сказала. Селеста протянула руку за пустой тарелкой Элоди, и девочка отдала ее, не говоря ни слова.

– В таком случае куда нам лучше всего пойти, Мици? Какое место в здешних краях более всего наполнено истинно народным духом? Мы отправимся туда, и я напишу тебя в окружении его древней магии, – пообещал Чарльз.

Димити почувствовала, как ее переполняет гордость оттого, что с ней советуются как со знатоком здешних мест. Затем она осознала, что понятия не имеет, куда можно пойти, и не была вполне уверена в том, что именно понимает художник под древней магией. Мысли стремительно проносились в ее голове.

– В часовню Святого Гавриила, – сказала она неожиданно для самой себя.

Это были развалины в роще на холме, где, как утверждали некоторые, по ночам появлялись привидения. Деревенские мальчишки на спор проводили там ночь, проверяя смелость друг друга. Причем это требовалось сделать, не разводя костра и без фонаря, спрятавшись среди влажных позеленевших камней, слушая страшные голоса, доносимые ветром.

– Это далеко?

– Нет, не далеко. Думаю, около часа ходьбы, – сказала Димити.

– Пойдем сегодня же, во второй половине дня. Мне хотелось бы увидеть это место, прочувствовать его. – Лицо Чарльза вдруг ожило, словно подогреваемое каким-то внутренним горением, напряженным азартом. – Твоя мать тебя отпустит?

– Она согласится отпустить меня навсегда, если получит за это несколько монет, – пробормотала Димити и тут же поняла, что сглупила, произнеся это. Она вспомнила, в каких возвышенных словах изобразила Валентину прошлым летом, и подумала, что пока только Чарльз видел мать и знал, что ее описание являлось правдой от силы наполовину.

– То есть… Я хотела сказать… – пролепетала девушка, но Селеста погладила ее по руке.

– Только глупый человек возьмет монеты в обмен на нечто бесценное, – улыбнулась она, но затем взглянула на Чарльза, и ее улыбка немного поблекла. – Ты сказал, что сегодня днем поедешь с девочками в Дорчестер покупать им новые туфли.

– Но ведь это не срочно, правда? Девочки, мы поедем завтра, – проговорил он, кивая головой.

– То же самое ты обещал вчера, – мягко запротестовала Делфина. – У моих туфель прохудились носы, и пальцы выглядывают наружу.

– Завтра, клянусь. Сегодня превосходный свет. Более мягкий, чем во все предыдущие дни.

Похоже, он разговаривал сам с собой. Почувствовав на себе чей-то взгляд, Димити посмотрела вокруг и обнаружила, что Селеста уставилась на нее со странным выражением лица. Селеста улыбнулась ей и отвернулась, чтобы продолжить собирать грязные тарелки, но не настолько быстро, чтобы Димити могла усомниться в том, что увидела. Селеста была встревожена. Почти напугана.

В течение трех недель погода стояла прекрасная. Светило яркое солнце, и дул мягкий теплый ветерок. Чарльз отвез их всех по западной дороге на Голден-Кэп [66], самый высокий утес на побережье Дорсета. Они взбирались на него, шагая через леса и поля, таща тяжелые корзины с едой, в одежде, пропитанной путом, чтобы достичь наконец вершины и насладиться свежайшим воздухом и бескрайним видом, от которого захватывало дух.