Абраша - Александр Яблонский

Вот и сейчас он знал, что мама скажет:

– Ты изменился.

А он ответит:

– И ты тоже.

– Почему ты не женишься?

– Ты же знаешь.

– Ты давно ничего не писал и ничего не переводил.

– Зачем? Кто прочитает, кто поймет, кто задумается? Кто напечатает? Кому всё это нужно?

– Я прочитаю. Папа.

– Ты видишь его?

– Дай закурить.

– Ты же никогда не курила.

– Тебе жалко?

– Но у меня нет папирос, я же не курю.

– Я знаю. Но в детстве ты начинал курить.

Сейчас мама напомнит ему о том, как он тайком курил «всякую гадость» с Адиком Гликманом из соседнего подъезда в подвале дома напротив.

– Сигареты «Новые». Они был самые дешевые. Такие коротенькие. Сантиметра три, не больше. Отрава.

– А потом ты заедал эту гадость «Сен-сеном». Дурачок, ты не понимал, что запах «Сен-сена» выдает тебя больше…

– Ты мне никогда не говорила, что знаешь.

– Папа не разрешал. Я хотела отругать, когда первый раз застукала тебя с Адиком, но папа мне запретил. Он сказал, что запретом и наказанием ничего не добьешься, ты станешь делать назло, а вернее, будешь самоутверждаться, и будет только хуже. Он всегда считал, что у тебя хорошая голова, и ты до всего дойдешь сам.

– Где он сейчас?

– Ты хотел дать мне закурить.

– Но у меня нет папирос…

Абраша знал, что мама никогда не курила, но каждый раз после своей смерти она просила закурить, и он ей не давал, но папиросы неизменно появлялись в ее руках, причем, всегда одной и той же марки.

– Почему ты не идешь к Исааку Давидовичу?

– Ты же знаешь…

– Знаю, но пойти надо.

– Дать тебе спички?

– Нет, я не курю. Так. Подержу в пальцах, помну.

Абраша еще раз отметил, что мама опять очень изменилась. Лицо покрылось морщинами, цвет приобрел оттенок сероватой глины, кожа на пальцах стала совсем сухой и пергаментно-прозрачной. В руках у неё появилась папироска – «Герцеговина Флор». Мама привычным движением заядлого курильщика размяла патрон папиросы и продула мундштук.

– Тебе холодно?

– Мне тепло с тобой, сыночек.

Тут Абраша понял, что он задремал и пора просыпаться. Вставать не хотелось, но сегодня был последний день. Завтра он выходил на дежурство, а потом… Потом придется идти к Исааку Давыдовичу.

Он вышел во двор. Стало холоднее. Чуть видимые снежинки редко и неторопливо, как бы сомневаясь, куда им лететь: вверх или вниз – парили над землей. Где-то равномерно, буднично и дружелюбно лаял пес. На улице у соседнего дома остановилась и как бы замерла старая серая лошадь, запряженная в телегу. Она, как обычно, дремала, стоя неподвижно, чуть подрагивая мышцами спины. Казалось, что она вспоминает в своей дреме назойливых слепней, так докучавших ей в зените июльского зноя. Абраша давно знал ее и дружил с ней. Они часто беседовали, он ее прекрасно понимал, и она была внимательна к его рассуждениям. В неторопливости ее шага, в размеренности движения головы, с вопросительным или удивленным поворотом, в ее скептически полуприкрытых глазах, барственно ленивых помахиваниях хвоста было нечто аристократическое. Во всяком случае, Абраша именно так представлял повадки и манеры старого обедневшего представителя какой-нибудь известной и древней фамилии. Может, и ее предки «были когда-то рысаками», и лишь нелепый поворот судьбы привел ее в этот заброшенный дачный поселок и впряг в грязную скрипучую телегу. Впрочем, как и подобает истинному аристократу, вернее, аристократке, она стоически сносила все эти социальные катаклизмы. Она была выше их и жила своей, никому не видимой внутренней жизнью. Это была лошадь Николая. Видимо, он где-то надыбал навоза или сена и пытался кому-либо втюхать. «Соображает на бутылку». Скоро он подъедет и к его – Абраши дому, поэтому надо пойти и взять гостинец для Клеопатры – несколько кусков колотого сахара и полбатона белого хлеба, что Абраша с удовольствием и сделал.

Затем он стал сгребать листья. Дышалось легко и вкусно. Легкие радостно принимали прохладную влажноватую массу воздуха, пронизанную запахами прелых, чуть подмерзших листьев, витающего над поселком дымка от печей и тлеющих куч, ароматом сена и лошадиного навоза, которым засыпали на зиму свои грядки немногочисленные Абрашины соседи…

Он ловко орудовал граблями и несколько раз непроизвольно оглядывался на пенек. Мамы там не было. Ее и не могло быть.

– Проходи, Сергачев, присаживайся, отдыхай. Рад тебя видеть. Чаю, кофе?.. Как хочешь… Курить не предлагаю. Не потому, что сам не курю. Хотя и поэтому тоже. Курил когда-то. Во время войны. Тогда все курили – и мужчины, и женщины, и дети. От папироски и голод не так чувствуешь, и страх почти не заметен, и теплее кажется. Но потом бросил. Раз и навсегда. А почему? Думаешь, из-за легких или желудочной язвы? Ерунда. Кури не кури, если суждено – расстреляют. Шутка! Всё дело в генах. Знавал курильщиков под девяносто лет. И некурящие в сорок от рака легких загибались. Всё дело в генах. Раньше за эти гены хорошие срока мотали, а то и к стенке ставили. Чего только не было… Часто думаю, много мы лишнего наворотили. Что ты на меня так смотришь? Да, да, учиться на ошибках надо, а не культивировать их… А… Ты, действительно об этом говорил, а мы возражали. Так это на совещании было, а сейчас мы с глазу на глаз. Tête-à-tête, как говорят французы. Да, так о куреве… Курево – это зараза. Самое страшное в нашем деле – попасть в зависимость. От всего: от табака, от спиртного, от семьи, от товарищеских отношений. Но табак – самая крепкая цéпочка. Как затянет, не оторваться. Кто чаще всех колется? – Курильщик. Тут не надо ничего выдумывать. Ни ржавой селедкой сутками кормить без воды, конечно, ни электричество зря по ночам жечь, ни родственников издалека показывать. Я уж не говорю о физическом воздействии. Я это не люблю, ты знаешь. Это – метод дебилов. Профессионал до этого не опустится. Учти: проще всего работать с курильщиками. На моей памяти заядлый курильщик ни разу не устоял. А какие крепкие мужики попадались! Один раз, правда, обломилось, да и то по моей глупости. Поверил на слово. Он говорит: «Дайте затянуться. Всё скажу. Всех сдам». Ну, я и расслабился – деятели культуры народ слабенький, куда он денется. Все-таки известный режиссер был, уважаемый. Поверил. А он так глубоко, так сладко затянулся пару раз, а потом и говорит: «Нет, папироска слабая. Я вообще к «Северу» привык. Они хоть и дешевые, но крепкие». Вот сучара. Смотрит мне в глаза и улыбается. Пришлось его Матвеичу отдать. Покойник лихо работал, с выдумкой. Я этого режиссеришку больше живым не видел. А так, все ломались. Ничего делать не надо. И гуманно. О здоровье своих сограждан заботимся. Они хоть спотыкнулись, но все-таки – советские люди. Здесь я тебя всегда вспоминаю. Помнишь твое первое выступление на совещании? На Литейном, кажется. Мы тогда с Асламазяном вместе сидели – он у нас – голова. Башковитый мужик, хоть и армянин. Так вот. Тогда ты нам не понравился. Ты уж прости, но думали, ты пустомеля. «Не с врагами-де работаем» – помнишь? «Бережно относиться к согражданам». А ведь ты прав Сергачев, Николай. Хорошее имя. Коля, Николя́, Ника, Кока… Николай – победитель, «победитель народов», точнее… Да, я когда-то увлекался ономастикой. Полезная вещь. Иногда очень много может рассказать о носителе имени и, особенно, о его семье, о родителях, давших это имя. Ты это учти, Николай… Да, так прав ты был тогда. Я это только сейчас понимать начинаю. Вот и с курильщиками. Он пару суток без курева посидит – и здоровью его поправка, и нам – польза. Приведут его, а ты так небрежно открываешь коробочку «Казбека» или надрываешь пачечку «Беломора», он смотрит, глаз не отрывает, слюну сглатывает, а ты так ласково свои вопросики и задаешь. Никакого насилия, никаких угроз, только папироской по столу постукиваешь, мундштук продуваешь и спрашиваешь. Он сразу не ответит. Он тебя даже и не слышит. Его внимание на этой папироске сосредоточено. У него всё внутри переворачивается. Хорошо, не торопись. Пусть захлебнется своими соками. Потом зажигалку вынимаешь, перед его носом крутишь, большим пальцем к кремню примериваешься, даже поскрипываешь им. А потом опять-таки ласково и предлагаешь закурить. Но не просто так. «Если скажешь, вся пачка – твоя». Поверь, он даже не спросит, что надо сказать. Подложишь ему вопросик, что он африканский шпион, или – его жена члена Политбюро собиралась изнасиловать, или его начальник – академик работает на марсианских евреев – что угодно, он всё подпишет. Курево – великая сила. Сам не курю и тебе не советую. Да… А тогда ты был прав. Тоньше надо работать. Читать больше, учиться. Только на силу надеяться нельзя. Впрочем, и мы до тебя суп лаптем не хлебали, так, кажется, говорят. Помню, мне надо было одну дамочку обломать. Ты с ней знаком заочно. – « Морозова » – жена « Лингвиста ». Нет, конечно, можно было много чего к ней применить. Ты же понимаешь. Красивая была женщина. Причем ничего нам от нее не надо было. Надо было только сломать. Больно уж у нее муж строптивый был. Строптивый и гнилой. Хотя… Мужик неплохой. Умный. С породой. Из порядочных. Думать, правда, любил… Ну, с ним разобрались. По методу Рюмина. Михал Дмитриевича. Помнишь? Еще кофейку? О чем это я? Да, о куреве… нет, о той дамочке – жене твоего «Лингвиста». Вот ту дамочку мы и пальцем не тронули, а сломали как тростинку. Мужа ее гнилого не смогли, честно скажу, не смогли. Калеку из него сделали по методу товарища Рюмина, земля ему пухом, садисту. Казалось, всего лишили, даже самого главного. Ан нет, свои мыслишки не изменил. Впрямую антисоветчиной он не занимался, всё больше об истории размышлял, про иудеев да Христа думал, но не только думал, но и мыслями своими делился. Да ты сейчас в курсе. Тут впрямую не ухватишься, статью так просто не впаяешь. Поэтому сослали на поселение. Но жинку его сломали. И, заметь, пальцем не тронули, никаких угроз, никаких компроматов. Просто я велел ее в районное отделение милиции пригласить и там подержать в коридоре, знаешь, в закуточке у самого обезьянника, там, где воняет мочой, блевотиной, говном… и поставил двух ментов – самое быдло ментовское – это не наши ребятки с парфюмом и в галстучках, а скотобаза вонючая. Эти ребятки сами с собой вели беседу, что они с этой телкой делать будут, как оприходуют ее вместе и по очереди. Во все дыры до полусмерти. А потом в общую камеру отдадут к мужикам голодным. Ей не угрожали, к ней вообще не обращались, а так, между прочим, базарили. Других ребят приглашали посмотреть на эту сучку, пофантазировать, как драть ее будут. Минут через двадцать я ее вызвал. Это был уже другой человек. Вошла та же высокая, красивая, статная баба, а глаза – мертвые. И полубезумные. У нее крыша поехала. Она мне чего-то про Грибоедова лепетала. Да, про писателя, «Горе от ума». А была неприступная красавица. Царица. Ей бы в кино Екатерину Великую играть. Говорят, спилась. Жаль, конечно. Редкий был экземпляр. Я сам – из простых, но породу уважаю. Так что, прав ты был. Тоньше надо работать, с выдумкой, а не челюсти ломать. Вот и пригласил я тебя, чтобы предложить работать моим заместителем. Мы сработаемся. Ты у меня поучишься, я к твоим методам присмотрюсь. Мне необходим человек с широким кругозором, умеющий дискутировать, сомневаться, соглашаться, но, что бы ни было, идти к цели, добиваться результата. Мне позарез нужен человек, которого любой университетский интеллектуал за своего примет. Ты, Сергачев, как я знаю, сосредоточился на работе с интеллигенцией, особенно на истфаке, юрфаке, в Пушкинском Доме и вообще на гуманитариях. Это – очень перспективное направление. Можешь хорошую карьеру сделать. Ты уже начал работу с письмами по делу «Лингвиста». – Хорошо начал, толково анализируешь и, главное, грамотные выводы и рекомендации делаешь. Продолжай. Иногда читаю твои записки и дивлюсь: будто до Минска ты не Военмех заканчивал, а филфак какой… Да не благодари… И не смущайся, как девица… Да… Имей в виду, Филипп Денисович на таких, как ты, делает ставку. И самое главное: я знаю, ты занимаешься тайком, в нерабочее время прогнозированием развития страны, системы. Ты не отнекивайся. Я не компрометировать тебя хочу. Я подсказать хочу. Ты нас, стариков, за монстров держишь, я знаю, не виляй. В чем-то ты и прав. Но главное – мы одно дело делаем, по-разному, с разным опытом, с разными тактическими принципами. Но одно дело. Одной стране служим, родному народу. Но главное – нашей Организации! Так вот, занимайся этими прогнозами. Пиши докладные прямо Бобкову. Он тоже этим увлечен. Насколько я знаю, он создает или собирается создать аналитическую группу. Заинтересуй его. Поверь, Сергачев, я и мое поколение скоро уйдет. Пора. Я хочу, чтобы нам на смену достойные кадры пришли. Современные, грамотные, инициативные. Время костоломов с четырьмя классами прошло. Так что Филипп Денисович внимательно относится к таким думающим людям, как ты. Поработай с творческой, гуманитарной интеллигенцией. Поднаберись опыта. И учись у них, учись. Ну, бывай. Мне пора. Слушай, и бросай ты курить, друг мой Николай.