Контур человека: мир под столом - Мария Александровна Аверина

– Не буду это есть! – сказала я и, опустив голову, плотно сжала губы.

– Давай, давай, открывай рот! – Воспитательница явно торопилась. – Давай, не задерживай нас всех.

– Я не буду это есть! – еще громче сказала я.

– То есть как это? – Воспитательница искренне удивилась и начала хмуриться: – С чего это ты решила меня не слушаться?

– С того, – твердо и раздельно сказала я, и мне отчего-то сразу стало жарко, – что я вас не выбирала.

– Что-о‐о? – Глаза воспитательницы едва не вывалились из орбит. – Что ты сказала?

– Я вас не выбирала, и поэтому вы не имеете права мной командовать! – Голова моя уже слегка кружилась, но я твердо стояла на своем. Тем более что оставшиеся за своими столами такие же мученики застыли с поднятыми ложками и стали внимательно прислушиваться к разговору.

– Надежда Ивановна! Вы слышите, что она говорит? – Воспитательница нервно хохотнула и обернулась в поисках поддержки, но нянечки не было в этот момент в столовой. И почему-то это придало мне сил и смелости.

Я встала и четко, так, чтобы слышали все, кто остался в столовой, сказала:

– Вы не такая, как мы. Мы вас не выбирали. Значит, вы не имеете права нами командовать!

– Что значит «не такая, как мы»? – вскипела воспитательница. – Ты что несешь?

– Вы манную кашу не едите, – еще тверже сказала я. – Вы тайком на кухне бутерброд с колбасой жуете. А нам эту гадость скармливаете. – Тут я уже совсем одурела от собственной смелости и, неожиданно для самой себя, вскочив ногами на стульчик, заорала что было сил: – Не дадим кормить себя этой гадостью! Долой манную кашу из наших тарелок!

На секунду в столовой повисла пауза – онемели все. Тогда я схватила тарелку и перевернула: каша шлепнулась на пол с чавкающим звуком выброшенной на берег большой мерзкой медузы.

И тут же вслед за мной вскочил Федя:

– Я не люблю манную кашу с солью! Я требую манную кашу с сахаром!

– И я! И я! – раздались голоса за моей спиной.

– Мы требуем бутербродов с колбасой! – завопила Светка. – И нас больше!

Тут Федя вдруг тоже перевернул тарелку с кашей – правда, не на пол, а на голову Петьке за соседним столом. Дело в том, что Петька время от времени Федю бил, и, видимо, Федя не упустил момента ему отомстить.

Петька вскочил и с ходу залепил Феде оплеуху из манной каши, рукой, выхваченной из полупустой тарелки.

– Ты что делаешь? – завопила воспитательница.

Но было уже поздно. Мой лозунг был подхвачен всеми узниками проклятого детского корма, которые тоже стали запрыгивать на стульчики и выворачивать его кто куда – кто на пол, а кто, по примеру Федьки, на своих обидчиков. В воздухе, словно снаряды, засвистели куски хлеба, а Федька с Петькой между тем отважно обстреливали друг друга кусками серого застывшего студня, благо его теперь по полу было разбросано в изобилии.

И тут кто-то первый догадался перевернуть стол.

– Долой манную кашу из наших тарелок! – заорал этот кто-то. – Мы вас не выбирали! Не дадим себя кормить! Нас больше!

Шум стоял невообразимый, потому что из игровой примчались те, кто манную кашу уже давно съел и про нее благополучно забыл. Не поняв, во что играем, но, видимо, оценив веселье по достоинству, они просто подключились к общему ору и суматохе: стали перескакивать со стола на стол, переворачивать стулья и, заняв позиции Федьки и Петьки, обстреливать друг друга, словно снежками, липкими комками с полу.

В столовую пулей влетела нянечка. Обе они с воспитательницей безуспешно пытались остановить орущую и всесокрушающую детскую толпу.

Бдзинь! – вдребезги об пол разбилась первая тарелка, случайно выскользнувшая из чьих-то рук. Этот звук еще больше воодушевил манифестантов, и теперь уже то тут, то там среди всеобщих криков стали раздаваться звон и грохот. Перемазанные манной кашей дети перекидывались чашками, ложками, хлебом, игрушками – словом, всем, что попадало под руку, а воспитательница и нянечка безуспешно метались между ними с криками: «Прекратите! Прекратите!»

На шум из соседней группы примчалась сперва чужая нянечка, затем, схватившись руками за пухлые щеки, исчезла, и прибежала чужая воспитательница, которая, охнув, в свою очередь, тоже исчезла и вернулась уже с несколькими взрослыми, включая сторожа-дворника Ивана Павловича. Он первым бесстрашно шагнул в эту детскую свалку и, за шиворот выхватив брыкающегося Руслана, поволок его в сторону умывальника. За ним в бой отважно вступили женщины: по одному вытаскивая из этого тарарама орущих, кусающихся и визжащих детей, они подавали их возвышающемуся в дверях санузла Ивану Павловичу, который молча и монотонно окунал наиболее горячие головы под струю холодной воды.

И в этот момент раздался истошный крик.

Размазанная по полу манная каша дала первую жертву: на ней поскользнулся Федька. Он со всего размаху шлепнулся на линолеум столовой, ударившись головой о перевернутый стул.

Странным образом мгновенно наступила тишина. Дети замерли, глядя на неподвижно лежащее тело. От лица Федьки медленно отливала кровь, превращая его в безжизненную маску.

Громко вскрикнув, отчаянно поскальзываясь на манной каше, сквозь тупо застывшую толпу к нему ринулась детсадовская медсестра:

– Федя, Федя! Ты слышишь меня, Федя?

Секунды текли томительно долго. Вдруг Федя медленно открыл глаза, похлопал ресницами, почему-то чихнул и громко заревел.

Иван Павлович взял его на руки и понес к выходу. За ним, мелко семеня, чтобы не упасть, бежала детсадовская медсестра, тараторя сыпучей скороговоркой:

– Ко мне, ко мне… ко мне в кабинет… ко мне… у него может быть сотрясение… ко мне в кабинет… я понаблюдаю…

В каком-то грозовом молчании взрослые стали расходиться, почему-то подчеркнуто вежливо пропуская друг друга в дверях. И только наша воспитательница стояла неподвижно, словно на нее напал столбняк.

Нянечка вдруг наклонилась, подняла какие-то осколки и тихо-тихо сказала:

– А давайте-ка, дети, вы мне поможете тут убрать.

И все сразу зашевелились: кто-то побежал за тряпкой, кто-то – за мусорным ведром. И только мы с воспитательницей стояли и смотрели друг другу в глаза.

Она опомнилась первой.

– Сегодня же буду разговаривать с твоей бабушкой, – прошипела она. – В моей группе ты точно не задержишься.

И я в ее группе точно не задержалась, потому что в тот же вечер, как меня забрала из сада Зинаида Степановна, я надолго заболела гриппом, а когда выздоровела, то уже пошла в другой сад, в новую группу, к совершенно другой воспитательнице.

А Большой Портрет… Он еще какое-то время пугал меня со шкафа своим царственным высокомерным тяжелым взором. Но все реже Бабушка ставила табуретку и снимала его, чтобы любовно протереть на нем пыль. Разговоры с Зинаидой Степановной на кухне и с Тетей Тамарой по телефону о «всеобщем дедушке» постепенно сошли на нет, вытесненные более актуальными темами. Спустя какое-то время Бабушка помирилась с Тетей Раей, а еще через несколько месяцев