Джулия - Ньюмен Сандра

Амплфорт завел разговор про своего брата, сказав, что на обратном пути хотел бы его навестить. Впрочем, двух столь разных по характеру братьев еще поискать, и каждая их встреча заканчивалась перепалкой.

— Он всякий раз начинает меня подкалывать за освобождение от военной службы. Повторяет «везет же инвалидам» и твердит, что я мог бы пойти на передовую, будь у меня правильный настрой. Сам работает в минимире и, видишь ли, всегда был связан с армией. Так что он не по злобе.

— А вдруг по злобе?

— Может, и так. Но я тоже, бывает, поневоле злобствую.

— Кое-кто этим, вероятно, грешит, дорогой, — сказала Джулия. — Но ты — никогда.

— А тебе известно, что инвалидом был, например, Александр Поуп? Страдал костным туберкулезом.

Джулия не знала, кто такой Александр Поуп, но содрогнулась и выговорила:

— Надо же, как несправедливо.

— И тоже, кстати, жил в Лондоне. Возможно, сиживал на этом самом месте и смотрел на другой берег. Многие из них здесь жили. Шекспир! — Амплфорт мечтательно улыбнулся. — Знаешь, я часто представляю себя… не Шекспиром, конечно, а другом Шекспира. Воображаю, как он беседует со мной о поэзии, хотя толком не понимаю, чем он хочет со мной поделиться. На самом деле это единственная реальная тема — поэзия. Такое чувство, будто с нею этот мир посетило нечто из другого мира.

Теперь Джулия могла бы в чем-то и согласиться. С недавнего времени она нетерпеливо ждала визитов Амплфорта; причиной тому служили не только его неизменно доброжелательные манеры, но еще и поэтические строки. Ей стал другом Кубла-Хан, построивший для себя «дворец любви и наслажденья», и, оставаясь в комнате одна, Джулия порой зачитывалась выдержками из тетради Амплфорта. Особенно полюбилось ей одно стихотворение — о солдате, который сражается в Евразии:

Лишь это вспомните, узнав, что я убит:

Стал некий уголок, средь поля, на чужбине

Навеки Англией. Подумайте: отныне

Та нежная земля нежнейший прах таит.

А был он Англией взлелеян…[11]

Вначале Джулии представлялось нервически старомысленным то, что Взлетная полоса I здесь именуется «Англией», но когда она к этому привыкла, ей открылось, что слово это звучит великолепно, словно звон цимбал. Разглядывая свои руки, она про себя повторяла: «А был он Англией взлелеян…»

Но сейчас, когда эти строки мелькнули у нее в памяти, они лишь напомнили, что вскоре Амплфорт обратится в прах.

С глубоким вздохом она выговорила:

— Поэзия. Да.

— Им ее не истребить, верно? По крайней мере, целиком. Без нее мир, считай, прекратится. Станет таким, как миллиарды лет назад, когда здесь еще никто не жил, когда здесь не было никого, кто способен видеть. Повсюду ползали безмозглые гигантские ящеры.

— Новая партийная платформа не признает ящеров. Их теперь относят к буржуазной биологии.

— Ну и ну. Как-то я это пропустил. Значит, теперь без ящеров. Совсем сиротливо. — Тут он настороженно покосился на нее. — Знаешь, мне в последнее время не дает покоя странное ощущение — я не говорил? Такое чувство, будто окружающие меня чураются. Особенно в миниправе, но теперь и в общежитии тоже. Я иду — а вокруг тишина. Как по-твоему, может, это из-за Сайма? О нашей с ним дружбе знали многие. А я вдобавок допустил глупейшую оплошность. В одном стихотворении сохранил слово «молитва». Оно рифмовалось с «битвой», и я, хоть убей, подходящей замены подобрать не сумел. Но такие ошибки порой случаются и остаются без последствий. Как ты думаешь, я зря паникую? — Он выжидательно смотрел на нее.

Джулия хотела было сказать, что опасаться ему нечего. Она только не могла решить, как облечь это в слова, и не сводила хмурого взгляда с речных вод. С такого расстояния они казались иссиня-черными. Водная поверхность, исчерченная тонкими морщинками, напоминала грубую кожу полицейской формы.

В конце концов Амплфорт отвел глаза:

— Наверное, тебе не положено…

— А ты действительно хочешь, чтобы я ответила… ну, если бы знала ответ? Скажи честно: хочешь?

Теперь Амплфорт, судя по всему, струхнул всерьез. Он впился в нее взглядом, как будто надеясь разглядеть сквозь ее лицо какую-то жуткую тайну.

Джулия заговорила мягче:

— Просто у меня бывают похожие ощущения. Мне становится страшно. И я всякий раз думаю, что не хочу знать причину.

— А я хочу. Определенно хочу знать.

— Но зачем? Если от тебя так и так ничего не зависит?

Он огляделся, словно высматривая лазутчиков, а потом склонился к ней и сказал:

— Когда-то у меня не получилось переработать одно стихотворение. Уже не помню, какого рода, но оно казалось мне совершенно недопустимым; я убедил себя, что ареста не миновать. И счел за лучшее выброситься из окна миниправа. Рассуждал так: прыгну — и сразу насмерть, избавлю себя от кошмара, что ждет меня в минилюбе. Я жутко боюсь такой… боли. Так вот, на двадцатом этаже есть открывающиеся окна. Не помню, откуда я это узнал, но решил быть умнее всех и воспользоваться этим знанием. Ты будешь смеяться: для тебя не секрет, что резво взбежать по лестнице мне не дано. Карабкался, наверное, почти час; этого времени хватило, чтобы все обдумать раз и навсегда. Знаешь, чего мне больше всего не хватало? Уверенности. Пока опасность не стала реальной, мне страшно было даже помыслить о том, чтобы наложить на себя руки. Каким-то чудом залез на самую верхотуру — и что я вижу: все окна забраны решетками. Начальство предвидело такие попытки и успело принять меры. Когда-то у человека оставалась возможность перерезать себе горло. Теперь ножи выпускают неимоверно тупыми. Видимо, у повара есть возможность достать острый нож, но это не про нас с тобой.

— Довольно, Стэн.

— Люблю, когда ты зовешь меня по имени. У тебя выходит так ласково.

— Есть еще вариант — утопиться.

Его передернуло.

— У меня не получится. Это мой извечный страх — утонуть. Ох, лучше бы ты этого не упоминала. Глаза бы мои не глядели на старую добрую Темзу. Понятно, что я — презренный трус.

— А что, если… ну, если раздобыть таблетки?

— Да, они не вызывают такого отвращения. Ради одного этого я подумывал вступить в Антиполовой союз. Но потом встретил тебя. Я понимаю, как это звучит в свете минувших событий.

— Довольно, Стэн.

Он рассмеялся:

— Знаешь, когда ты раз за разом произносишь мое имя, оно приобретает совсем иное звучание.

Джулия импульсивно потянулась к нему и взяла его за руку. Он окаменел, но, оглядевшись и не найдя лишних глаз, успокоился. А она прикидывала, сколько раз в течение предстоящих недель ей могли бы понадобиться эти таблетки. Припомнила, как миссис Мелтон велела обходить стороной ее дом. Подумала, что просить таблетки у доктора Луиса опасно, учитывая, что он обязан докладывать о таких случаях. Таблеток, полученных от миссис Мелтон, могло хватить человеку комплекции Амплфорта, но тогда Джулия останется с последними двумя пилюлями, выданными Океанией. Ей предстояло пережить и арест Уинстона, и собственную неуверенность в завтрашнем дне, когда все мужчины, с которыми она работала, исчезнут. Ей привиделось, как Уикс разнюхивает, не она ли помогла Амплфорту отправиться на тот свет во избежание ареста. Она вспомнила тот жуткий миг, когда ей в грудь целилось дуло пистолета.

Под конец мучительных размышлений Джулия отпустила руку Амплфорта и достала таблетки, купленные у миссис Мелтон. Когда она подошла, чтобы сунуть пакетик ему в нагрудный карман, он в ужасе вытаращил глаза и уставился на нее с неописуемым видом.

— Сиди смирно, — тихо сказала она. — Я просто хочу кое-что тебе дать.

Амплфорт не противился. Когда она сделала то, что собиралась, он прощупал содержимое кармана и судорожно вздохнул:

— Это?..

— Их надо запивать джином. Тогда этого количества должно хватить.