Сказания о Хиль-де-Винтере - Моранн Каддат

Когда вошла Энсета, он не успел занять свое место на кровати, и она остановилась, ошарашенная тем, что он поднялся без ее помощи. Она хотела подойти к нему, но взгляд ее упал на круг, в который она только что наступила. Матей, не теряя времени, плеснул содержимое небольшой склянки из свертка и прочитал заклятье из книжечки. Все это время Энсета не шевелилась и молча смотрела на него. В ее светлых лучистых глазах читались обида и укор. Когда Матей закончил, она, наконец, обратилась к нему:

— Я, кажется, не давала тебе повода так обращаться со мной.

Герцог Эритринский молчал. Он с трудом добрался до кровати, держась за стену. Теперь он не был уверен, что сломанные ребра и позвоночник срослись.

— Тебе не следовало помогать мне, — сказал он, пытаясь отдышаться.

— Если бы не я, кто бы вытащил тебя из огня? — Вскрикнула Энсета. Голос ее дрожал от гнева, но она ничего не могла сделать, чтобы выйти из круга.

— Значит, такова была моя судьба, — спокойно ответил герцог.

— Судьба? — Энсета чуть не задохнулась от гнева. — Судьба? Ты имеешь в виду ту судьбу, что прочитал на своих картах? — Она презрительно фыркнула и попыталась сделать какой-то жест в сторону Матея, но круг угрожающе зашипел, вынуждая колдунью отдернуть руку назад.

— Зачем все это? — Крикнула она, указывая на круг, от которого шла чуть заметная мерцающая дымка, словно напоминание Энсете о том, что магией его не сломить.

— Я хочу поговорить с тобой, — отозвался Матей со своего ложа.

— Ты мог бы и так спросить меня, о чем угодно, — укорила она его.

— Мне нужны стопроцентно верные ответы, — возразил герцог.

Энсета промолчала.

— Что тебе здесь нужно? — Бесцеремонно спросил Матей. Энсета вытаращила на него глаза. — Зачем ты искала меня?

— Нет, ты точно ударился головой, когда упал, — почти истерично хохотнула Энсета. — Почему мне нужен повод, чтобы увидеться с тобой, своим старым знакомым?

— Я восемь лет не знал, жива ты или твои кости гниют в Абиссе, от тебя не было ни слуху, ни духу, и теперь ты снова появляешься в моей жизни. — Герцог откинулся на подушки, и колдунья не смогла разглядеть выражения его лица.

— Выпусти меня из этого проклятого круга, — прошипела она, и рука ее непроизвольно сжалась в кулак.

— Только когда это будет необходимо, — отрезал Матей.

— Да что ты сможешь сделать со мной? — Вскинулась колдунья.

— Да все, что угодно, — ответил герцог, поднимаясь с кровати.

Он снова откупорил маленькую склянку и поставил ее нагреваться в огонь, который развел в вазочке с подоконника. От склянки повалил пахучий дым, распространяя запах летнего луга, и почти сразу же глаза у Энсеты начали закрываться. Матей отошел вглубь комнаты, чтобы не вдыхать зелья, укутал лицо в свою неизменную мантию. Энсета тем временем зевнула и опустилась на пол, свернувшись калачиком внутри круга. Ее грудь мерно вздымалась, и от того казалось, что седые волосы, рассыпавшиеся по ее плечам — словно бы морские волны, которые ветер гонит по темной глади моря.

— И заметь, никакого волшебства, — сказал сам себе Матей, глядя на спящую крепким сном колдунью в круге. — Только сонная трава.

Гард настоял, чтобы выигранные в героической схватке с рино деньги пошли не только на лечение его обожженных лап и руки Като, но и на продолжение празднования. Сидя в самых шикарных апартаментах «Красной розы», прямо на паркете из карельской березы они уже неизвестно какой день подряд врывались по крепким спиртным напиткам. Като только что проснулась, в то время как кота уже где-то носило. С похмелья на оставшиеся виски и ром тошно было даже смотреть, поэтому Като попросила горничную принести легкий горячий завтрак и много, много кефира.

Когда она уже осилила пару фужеров (кефир из фужеров — ведь неплохо?) этого божественного, как ей тогда казалось, напитка, из соседней комнаты с бассейном пришлепал кот, оставляя мокрые лужищи на паркете. Като тем временем, уже приступила к горячим бутербродам с черной икрой, слегка подплавленной моцареллой и бужениной, переложенной слоями какого-то кисло-сладкого красноватого то ли фрукта, то ли овоща — нечто типично сеймурианского, какого, Като была уверена, в Н-ске днем с огнем не сыщешь.

Гард, вылакав свою долю божественного кефира, отважился на маленький ломоть королевского бутерброда.

— Что, перепел? — шутливо спросила его Като.

— Не перепел, а перепил, — устало ответил кот. — Ты права, можно утомиться от всех этих попоек и изысканного безделья. — У тебя голова не болит, случаем?

Глаза кота как-то странно сверкали, или ей это только показалось — Като не разобрала и добавила на свой бутерброд еще немного икры из ведерка со льдом.

— Уже нет.

— Очень жаль, — протянул кот.

— Что значит — жаль? — Като одним махом проглотила очередной бутерброд и забралась на обитый парчой диван.

— Просто знаю одно прекрасное средство.

— И какое же?

Кот замялся.

— Может быть, все-таки по бокалу твоего любимого вермута? — Голос его был необычно слащав, не хуже самых приторных сортов этого напитка.

— А, ты об этом. Ну что же, очень может быть. Нельзя же вот так сразу пытаться перейти на здоровый образ жизни.

Кот хихикнул. Но каким-то странным, угодливым, совсем не свойственным ему смехом. Когда принесли вермут, он не столько пил, сколько наблюдал за Като, стараясь поддерживать разговор.

— Неплохое средство, — отметила Като, ощутив приятный огонь, растекающийся по жилам.

— Да нет же, средство еще лучше, — загадочно резюмировал Гард.

— Что за шарады, кот, валяй.

Гард придвинулся ближе к дивану, не осилив и половины своей доли вермута.

— Позволь мне сделать тебе приятное, Като, — патетично выдал он.

Като наклонилась к нему с дивана, поставив пустой бокал на паркет. Котяра что-то затеял, ни дать, ни взять.

— О чем это ты? — Не поняла Като.

Гард замялся в нерешительности.

— Ну Като… мы так долго с тобой празднуем… и бродим по лесам, стреляем дичь… В конце концов, мы вместе пережили такое — бой с этим чудовищем, шкуру которого ты вот так запросто сейчас носишь, словно рино — это какой-нибудь пушной горностай или шиншилла. В общем, я даже не знаю, как тебе это сказать.

Като вдруг неожиданно для себя самой громко расхохоталась.

— Гарди, если бы ты не сидел сейчас передо мной в кошачьей шкуре, черт возьми, я бы подумала, что ты меня клеишь и хочешь затащить в постель.

Если бы Гард не был сейчас в кошачьей шкуре, он бы, вероятно, густо покраснел. Да уж, бой с разъяренным рино, как ни странно, дался ему куда легче. Да и раньше, в Н-ске, пока он был не котом, а Даниэлем Гардом — у него не возникало проблем с девушками.