Божьим промыслом - Борис Вячеславович Конофальский

Раньше, когда в его груди от подобных вызовов, от таких вот публичных обид у него начинало биться сердце, его кулаки сжимались, в его венах закипала кровь, он готов был драться за себя и свои интересы с кем бы то ни было. Тогда простой рыцарь Божий и герцогу готов был бросить вызов, коли того требовало его понимание чести или интересы. В ту пору в нём бушевало пламя. Пламя, состоявшее из несгибаемой воли и жажды… жажды всего. Он неистово хотел получить всё: и землю, и уважение в виде рыцарского достоинства, и золото, и женщин.

Это пламя подпитывалось его холодной злостью и слепой яростью, если то было надобно. И огонь его души не ослабевал месяцами, давая ему огромную силу, он готов был драться за свои интересы или за свою честь. Рыцарь Божий светился изнутри от этого огня так, что люди, которые были рядом, видели этот свет, верили в него и шли за ним. Теперь же от того пламени осталось уже немного. Лень, праздность и потихоньку приближающаяся старость, а ещё боязнь потерять всё, чего он достиг за последние годы, поубавили жара в его груди. Теперь он был прославленным генералом, твёрдым, умным и очень опытным, но уже совсем не тем человеком, который за рыцарский титул отважился бы отправиться в чумной город. Барон вздохнул, взял кусочек сыра и, отправив его в рот, только махнул рукой: ступайте, Крамер, ступайте.

В этот день герцог так и не вызвал его во дворец. Кажется, сеньор хотел разорить своего вассала, так как к вечеру к городу ещё подошли солдаты, которых привёл полковник Брюнхвальд. А с ними были и капитаны. И тех, и других нужно было размещать и кормить. И снова всё это ему приходилось делать за свой счёт – слава Богу, добрые горожане Хоккенхайма собрали ему денег. Но и это серебро было не бесконечно. Поэтому рано утром он снова отправился во дворец. И, прождав там несколько часов, опять не попал на приём к Его Высочеству. Один из секретарей герцога, хоть и вежливо, но попросил его подождать в приёмной, пока сеньор найдёт для него время.

Подождать! А две тысячи человек, что стоят у стен города и собираются обедать? Что делать с ними? Может, им тоже предложить подождать? Волков начинал злиться. Одно дело – отказать ему в почётном проезде по городу, отказать ему от обеда в ратуше, но совсем другое дело – вытрясать из него последние деньги, которых ему и так очень не хватает. Поэтому он, прежде чем закончить разговор с секретарём в приёмной, произнёс:

– Друг мой, прошу вас напомнить Его Высочеству, что не только я жду его аудиенции, со мною его решения ждут две тысячи воинов, что отразили натиск еретиков на Фёренбург. Их контракт истекает, а на их содержание я трачу свои деньги. Если у Его Высочества нет времени, чтобы принять меня, так пусть хотя бы даст согласие распустить людей по домам. А уж я один буду ждать его милости и дальше.

– Я передам ваше пожелание Его Высочеству, – всё так же вежливо отвечал генералу секретарь курфюрста.

Глава 31

Он покинул приёмную герцога, полную разных важных господ, и стал спускаться на этаж ниже, шёл в приёмную канцлера, хотел поговорить с ним насчёт содержания своих солдат. За ним, обращая на себя внимание, звеня мечами и шпорами, шли пять его молодых офицеров, среди которых выделялись Максимилиан Брюнхвальд и Рудольф Хенрик.

На этаже возле приёмной герцога, у балконных балюстрад подле лестниц, как обычно, торчали молодые рыцари из выезда герцога. Стояли, бездельники и повесы, небольшими группками по три-четыре человека. Зубоскалили. Волков, уже бывавший при дворе, уже освоившийся тут, потихоньку научился по одним лишь взглядам и насмешкам этих господ понимать, кто в фаворе у их сеньора, а кто нет.

Мерзавцы, бретёры и задиры, высокомерные и заносчивые, разодетые в шелка и бархат от щедрот Его Высочества, глазели на Волкова и его молодых офицеров. Смотрели с усмешками: а это ещё кто тут бродит? И барон чувствовал, что при дворе его влияние пошло на убыль. Уж больно заносчиво ухмылялись эти господа нынче. И, что было ещё хуже, они одними своими высокомерными взглядами могли вызвать ссору. Волков очень боялся, что кто-то из этих мерзавцев затеет распрю Нет, конечно, не с ним, барон им был уже не по зубам: уважаемый генерал, влиятельный феодал и вассал герцога для них был слишком крупной целью. Да и, как показывал опыт, опасной. Но вот молодые люди, что его сопровождали, были неопытны и могли легко повестись на любое недоброе слово в их адрес или косой взгляд. Генерал уже пожалел, что взял офицеров с собой во дворец, но уж больно они хотели тут побывать. Он слышал их разговоры об этом. А люди, прошедшие с ним сражение у Гернсхайма и сидение в лагере, заслуживали того, чтобы к их желаниям прислушивались, хотя бы к таким необременительным.

Он остановился на одном из балконов, где не было никого, кроме мывших полы служанок, и сказал им:

– Господа, ежели кто вас попытается задеть или втянуть в словесную перепалку, то приказываю на злые слова не отвечать. А уж если вас попробуют вызвать на дуэль, так сразу предупреждайте, что из оружия выберете арбалет или мушкет. Это сразу любого задиру охладит.

– Но отчего же нам не выбрать белого оружия? – удивился фон Готт.

– Оттого, что с железом у вас против любого из местных господ шансов не будет. Вас непременно убьют или ранят, выберите вы хоть меч, хоть молот, хоть алебарду, – отвечал генерал. Он знал, что его офицеры – ну, кроме Максимилиана, который и из арбалета, и из мушкета, и из пистолета стрелял весьма достойно, – стрелки посредственные. Но в любом случае с подобным оружием у них были шансы уцелеть, так как миньоны герцога стрелкового оружия чурались, потому что считали его холопским.

Это всё он им говорил на тот случай, если что-то, какая-то распря случится в его отсутствие. А если он будет при том, так он найдёт способ угомонить любого из наглецов и дуэлянтов. Но, слава Богу, в приёмной у канцлера подобной публики не бывало. Там были люди сплошь мирные, в основном купцы. Но вот только самого канцлера там не было тоже. Он был у герцога, и секретарь не мог сказать, когда он вернётся. Там же в приёмной, среди купцов, находились