Праведник - Игорь Хорр

— Я наблюдал это с детства. Это отвратительно, мерзко, ужасно! — Граф скривил лицо в болезненной гримасе. — Вы не можете себе представить, как все это меня пугало! Как я ненавидел это! А она терпела и ходила за ним. Так надо, ведь он страдает, говорила она. В том не его вина! Но ведь и не моя! Не моя! Он страдал всего несколько дней, а я страдал месяцами! Месяцами! Ожидая, когда снова начнется этот кошмар. Я страдал и тоже терпел! Но ведь всему есть предел! Всему есть предел!

— И когда граф умер, страдания ваши не прекратились?

— Умер? — Маньяк широко улыбнулся, и от этой уверенной, самодовольной улыбки писатель вздрогнул. — Кто вам сказал, что он умер? Так, извиваясь и пуская слюну, он бы прожил еще долгие годы! Теперь уже все равно. Я убил его! И я горд от того, что решился на это!

— И это было вашим первым убийством?

— Это было первым моим наслаждением. До этого я не знал ни радости, ни удовольствий. Я знал только томительный страх. Страх перед этим жалким, в сущности, человеком. Перед его омерзительной болезнью. Если бы вы могли видеть, как он извивался, когда я душил его! Если бы вы могли чувствовать то, что чувствовал я! Я жалел тогда только об одном…

— О чем же?

— О том, что это не женщина.

— И вы стали убивать женщин?

— Да. Стал. Я не помню, как все это началось. Газеты писали, что я делал все обдуманно и расчетливо. Кажется, это не так. Все получалось как-то само собой. Впрочем, я не намерен обсуждать это с вами. Я ни о чем не жалею. Среди множества женщин я встретил лишь одну, которая имела, по-моему, более или менее человеческий облик. И то, кажется, я ошибался. Кстати, не знаете, она жива? Та, что была со мной на аэровокзале? Жива?

— Вы любили ее?

— Любил? — засмеялся граф. — О чем вы? Неужели вы допускаете мысль о том, что я мог кого-то любить? Так она жива?

— Жива.

— Ну и прекрасно. Более я ничего не желаю знать и не желаю ни с кем более разговаривать.

— Вам известно, что вас ожидает?

— Конечно.

— И вы не боитесь смерти?

— Нет. Я не верю в сказки о Боге, душе и прочем. Меня ничего в этой жизни не держит. Я устал и хочу умереть.

В это мгновение снова щелкнул замок. Дверь открылась, и писатель услышал голос Прыгунова.

— Время вышло. Алексей, выходи.

— До свидания, — произнес Алексей Борисович.

— Скорее, прощайте, — насмешливо отозвался граф.

Писатель вышел. Тюремщик поспешно закрыл за ним дверь.

«Глаза. Как похожи у них глаза, — повторял про себя писатель. — Какой ужасный холод ощущается во всех его мыслях. Впрочем, был ли он откровенен со мной?»

— Человек этот явно психически ненормален, — сказал он Прыгунову.

— Конечно, — согласился Вадим Никитович. — Нормальный никогда бы не сделал того, что совершил он.

Обратно ехали тем же составом.

— Я вот что узнать хотел, — обратился к писателю Саблин, когда автомобиль выехал за пределы Бутырской тюрьмы. — Известно ли вам, что в Рязани задержан ваш знакомый, Тамеркаев Визирсолтан?

— Нет. Я не слышал об этом.

— Да ну! Серьезно? — удивленно спросил Прыгунов.

— Совершенно серьезно, — ответил полковник. — Он задержан в Рязани местным отделом полиции и по-моему приказу сегодня будет доставлен в Москву. Я вот вчера пересмотрел его дело. Почитал ваши показания, господин Борин. Гм! Оказывается, вы признаете, что лично принимали деньги от этого бандита. Так ли это?

— Кажется, так.

— Кажется? Или получали?

— Получал, — отвлеченно ответил писатель.

— Так позвольте мне узнать, за что же вы были у него в такой милости?

— Я когда-то помог ему. Потом он помогал мне.

— Помогал? Хорошо. И много он вам так помогал? Сколько всего вы получили от него денег?

— Этого я не помню. Это было очень давно. Разве это имеет значение?

— Для нас все имеет значение. Но меня удивляет другое. Вы, такой праведный человек и брали бандитские деньги?

— Да, брал. Я тогда много работал. Писал. Но меня почти не печатали. У меня росли сыновья. Мне нужны были деньги.

— А кому они не нужны? Что ж, все ясно, господин Борин. Придется нам все-таки с вами встретиться еще раз.

— Да оставь ты его, Савва Данилович, — вмешался в разговор Прыгунов. — Дело-то уже прошлое. Не до того ему сейчас.

— Всем нам не до того, — важно заметил Саблин.

— Расскажи лучше, как чеченца поймал?

— Задержан в Рязани, — оживился Савва Данилович. — Дело, в общем-то, оказалось плевое. Избили его свои, его же подручные. Избили и сдали властям. Жеребенок, которого они выкрали, — оказался уродом. Чеченец за него Бог знает сколько денег хотел отхватить. Мужичков для дела набрал. Наобещал им с три короба. А денежки-то тю-тю. На жеребенка, видать, покупатель был. Да, судя по всему, отказался. Он-то, чеченец, в конце что удумал? Хотел жеребенка обратно Прошину на завод продать. Выкуп хотел стребовать. А тому до того ли теперь? Знаешь ведь, что в Саранске творится?

— Да уж слыхал.

— То-то. К тому же жеребенок-то никудышный. И не нужен он никому. Ну, а мужички, что с чеченцем-то были, видать, осерчали на него. Денег-то обещал, а не дает. Уж не знаю, чего у них вышло, но отметелили они его здорово. Избили, посадили на этого прошинского горбунка и пустили по миру. Так что не повезло дружку вашему, господин писатель, не повезло.

— Значит, у тебя кругом удача, Савва Данилович, — язвительно сказал Прыгунов. — Маньяк, да еще чеченец. Прошин, поди, за поимку вора немалую сумму пообещал. Вот интересно теперь, заплатит ли?

— Не за деньги служим, — гордо ответил Саблин и замолчал.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

ДОЖДЬ

К вечеру следующего дня долгожданный ливень обрушился на город. Холодный ветер подул с востока, молния разорвала тяжелые мрачные тучи, пролетела над пыльными крышами, и с первым ударом грома косые бесконечные струи ударили о землю. В один миг все стало мокрым и серым. Шум воды поглотил прочие звуки. Улицы опустели — давно ждавшие дождя люди разбежались по своим домам.

Гроза длилась не более часа. Затем небо посветлело, а дождь все еще продолжал идти.

Алексей Борисович сидел на кухне в своей квартире. Когда в дверь позвонили, он слегка вздрогнул и поднялся.

Он прошел в коридор и взглянул на свое отражение в зеркале. Был он в том же костюме, что и сутки назад, — за все это время он не раздевался и не менял одежды. В дверь опять позвонили, затем еще и еще. Писатель наконец повернулся и поспешно пошел открывать.

На пороге стоял Прыгунов.

— Привет! — воскликнул Вадим Никитович. — Я вот к тебе. Прости, что я так настойчиво. Я ведь знал, что ты дома.

— Здравствуй, Вадим. Входи.

Он вошел, и писатель закрыл за ним дверь.

Вид Прыгунова был жалок. Одежда на нем вся вымокла и испачкалась. Было ясно, что по дороге он несколько раз падал. Лицо его так же забрызгалось точками грязи, длинные, тощие пряди, которыми он аккуратно зачесывал лысину, теперь жалко свисали назад, оголяя кожу.

Шатаясь и натыкаясь на стены, Прыгунов прошел в комнату и по привычке своей обрушился на диван.

— Ну где ты там, друг мой! — крикнул Вадим Никитович. — Я хочу видеть тебя! Иди же сюда скорей!

— Я здесь, Вадим, здесь, — писатель прошел в комнату следом. — Что с тобой?

— Со мной? — удивленно спросил советник. — А что?

— Ты весь мокрый…

— Мокрый? Мокрый! Так что же? Ведь на улице дождь. Теплый приятный дождь.

— Дождь? — писатель глянул в окно. Во дворе уже смеркалось, но шум дождя не унимался. — Действительно, дождь. Странно, что я не заметил, как он начался.

— Странно, странно, — улыбаясь, сказал Прыгунов. — Очень даже странно. Такой ливень. Молния. Гром. А он даже не заметил, как все это началось! Очень странно… Впрочем! — Прыгунов хлопнул себя по лбу. — Что же тут странного? Все это очень логично! Все это легко объяснить! И я объясню! Обязательно объясню! Ты, дорогой мудрец, не заметил дождя потому, что не хотел его замечать! Понимаешь?

— Нет.

— Не понимаешь! А ведь все очень просто! Тебе не нужен был дождь, и ты не пожелал заметить, как он начался! Ты сидел, мечтал, думал! У тебя в башке помаленьку выстраивался новый сюжет, этакая драма, роман или повесть, не знаю, что там еще. Потом ты думал, как все это лучше изобразить. Потом представлял, как это будет писаться, читаться и тому подобное. Затем ты, быть может, прикинул, сколько сможешь за это получить… Нет, нет, нет! Вру! Как раз об этом ты не думал! Уж это-то тебя не волнует! Это волнует нас, простых смертных, не таких гениев, как ты!.. Но, возможно, ты видел в грезах своих, как за то, что ты создал, тебя снова все любят, тебе аплодируют, носят на руках? Так? Или, может, не так? Может, я все вру? Сядь!.. Ты что-то опять неважно выглядишь, друг мой. Ты случайно не пьян?