На лобном месте. Литература нравственного сопротивления. 1946-1986 - Григорий Свирский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Фантастика, как видите, чистая фантастика!
Еще более фантастичен Константин, представитель другой планеты. Он хочет мира, Константин, а заодно просит помочь ему уехать обратно. Словом, детанта он хочет, наивный Константин.
А что на это особая «тройка»? «Психологический разрыв не позволяет нам составить правильное представление о целях вашего прибытия сюда, мы не понимаем, зачем вам нужна дружба и сотрудничество с нами». Поэтому решение принимается воистину государственное: «Всякий корабль, появившийся в сфере достижения наших средств, будет уничтожаться без предупреждения».
Дела и далее вершатся в духе: «Смерть ему!»; положительные герои пытаются вмешаться в процесс мышления тройки при помощи специального прибора — реморализатора. Фантастика это, в конце концов, или не фантастика?!
«Не берет!» — горько произнес у меня над ухом Эдик… — Плохи дела, Саша… Нет у них морали, у этих канализаторов».
Окончательную характеристику современной «тройке» руководителей дает… белая грязная коза, которую приводит лесник Феофил.
«Это вот Хлебовводов, — сказала коза, — … профессии, как таковой, не имеет… За границей был… в сорока двух странах. Везде хвастался и хапал. Отличительная черта характера — высокая социальная живучесть и приспособляемость, основанные на принципиальной глупости и на неизменном стремлении быть ортодоксальнее ортодоксов…
— Расскажите что-нибудь, — попросил Хлебовводова Феофил.
— Ошибки были, — быстро сказал Хлебовводов. — Люди не ангелы. И на старуху бывает проруха. Конь о четырех ногах и то спотыкается. Кто не работает, тот не ест…
— Понял, понял, — сказал Феофил. — Будете еще ошибаться?
— Ни-ког-да! — твердо сказал Хлебовводов».
Думаю, столь научно-завершенных и лаконичных портретов «номенклатуры» в реалистических романах было немного. Коза «прыгнула» выше реалистов.
Со вторым членом «тройки» у нее и у лесника Феофила вообще разговор короток:
«— Как вы насчет лжесвидетельствования? — спросил Феофил.
— Боюсь, что этот термин несколько устарел, — сказал Фарфуркис. — Мы им не пользуемся.
— Как у него насчет лжесвидетельствования? — спросил Феофил козу.
— Никогда, — сказала коза. — Он всегда свято верит в то, о чем свидетельствует.
— Действительно, что такое ложь, — сказал Фарфуркис. — Ложь — это отрицание или искажение фактов. Но что есть факт?.. Можно ли вообще в условиях нашей невероятно усложнившейся действительности говорить о факте?»
Однако едва коза начала задавать свои вопросы самому председательствующему Лавру Вунюкову, как Хлебовводов воззвал к милиции.
Коза с бесовскими глазами, не ожидая появления милиции и прокурора, удалилась.
И поделом ей! Осудить руководящую «тройку»! Самого Лавра Вунюкова, говорящего языком Косыгина и других правительственных лиц: «Мы имеем заявить… Мы имеем подчеркнуть… Мы имеем уверить…» Самого председательствующего, который действует только от имени народа: «Народ нам скажет спасибо, если эти задачи мы станем выполнять еще более активно, чем раньше. Народ нам не простит, если эти задачи мы не станем выполнять еще более активно, чем раньше».
«Задерните штору! — предложил каменнолицый Лавр Федотович. — Народу это не нужно».
Конечно, народу не нужны такие произведения, и ЦК партии, как мы знаем, не пощадил сибирские редколлегии, не сразу сообразившие, почему вдруг всемирно известные писатели оказались со своими рукописями в Сибири.
Второе произведение, «Улитка на склоне», всполошило власти не менее прежнего. Невинный жанр фантастики отныне стал, в глазах политических руководителей, опаснейшим троянским конем.
В самом деле, давно не было в России фантастики столь прозрачной.
Над обрывом, у края таинственного леса, высится Управление. Лес — сама жизнь со всеми ее сложностями, а Управление — сказочно невежественное руководство лесом. «Невежество испражняется в лес. Невежество всегда на что-нибудь испражняется».
Отношения властей с населением предельно ясны. «Стоит нашим отрядам появиться вблизи деревни, как они бросают дома, все имущество и уходят», — жалуется Беатриса, чиновница из группы помощи местному населению. «Мы пытались одеть их по-человечески. Один умер, двое заболели…» «Я, например, предлагаю отлавливать их детей и организовывать специальные школы».
Сатирическим разоблачением повесть «Улитка на склоне», однако, не исчерпывается. Она глубже и… безнадежнее. Может быть, это самая грустная книга современности.
Главный герой произведения по фамилии Перец, естественно, только и мечтает о том, как вырваться из Управления, которое искореняет и отлавливает. Он отправляется к директору с тайной надеждой отпроситься. Ждет своей очереди, в которой происходит многозначительная перепалка:
«Секретарша сказала:
— Перец, ваша очередь.
— Как моя? — удивился Перец. — Я же четвертый.
— Внештатный сотрудник Перец, — повысив голос, сказала секретарша. — Ваша очередь.
— Рассуждает… — проворчал кто-то.
— Вот таких нам надо гнать… — громко сказали слева. — Раскаленной метлой…
— Чует кошка, — сказали в приемной.
— Сколько веревочке ни виться…
— И вот такого мы терпели!
— Извините, но это вы терпели. Я его в первый раз вижу.
— И я, между прочим, тоже не двадцатый…»
Эпизод поистине фантастический, фантасмагорический… как сама действительность, давшая тысячи и тысячи подобных. Шельмование Пастернака и Солженицына людьми, которые книг их и в руках не держали, а до этого рукоплескали любому убийству, любой передовой «Правды», даже если она призывала пролить «пуды крови» врагов народа, — была и такая передовая. От нескончаемого кошмара и алогизма происходящего люди… перестали размышлять.
«Я живу в мире, который кто-то придумал, — с ужасом говорит бедняга Перец, — не затруднившись объяснить его мне, а, может быть, и себе. Тоска по пониманию, — вдруг подумал Перец. — Вот чем я болен — тоской по пониманию».
Перец не выдерживает наконец этого механического существования — под бдительным оком чиновника по искоренению Доморощинера и — бежит, выпрыгнув из автомашины в болотную жижу. Он бредет по болоту, почти захлебываясь в жиже, и мечтает где-нибудь отыскать людей. «Для начала — просто добрых… Не надо полета высоких мыслей…»
И натыкается на колонию говорящих автоматов. Перец с такой резвостью кинулся от них, что случайно оказался… победителем соревнования по бегу, которое как раз в это время проводилось в Управлении. Его обнимают. Его моет в ванне добрая Алевтина, возлюбленная шоферов.
А далее… далее и начинается тот прыжок в безнадежность, который многое проясняет. И новое мироощущение прославленных авторов, и, возможно, мотивы «гневных протестов» братьев Стругацких против публикации их рукописей за рубежом…
Переца то ли как чемпиона по бегу, то ли по ошибке назначают… директором. Самым главным в этом душегубном Управлении. Интеллигент и нигилист Перец, заболевший тоской по пониманию, становится верховной властью… Он потрясен и долго не может осознать случившегося. Доморощинер с трудом затаскивает его в кабинет директора, уже несколько часов пустующий: Доморощинеру необходима виза, он не может искоренять без руководящей визы… На директорском столе табель-календарь с пометками о бульдозерах и прочем.
«К черту бульдозеры, — подумал Перец, — все: никаких бульдозеров… никаких пилящих комбайнов искоренения… Взорву!»… Он представил себе Управление… и понял, что очень многое нужно взрывать. Слишком многое. «Взрывать и дурак умеет», — подумал он».
Перец долго возился, пока наконец отомкнул сейф. Директорский. Хранилище главных тайн. Распахнул тяжелую броневую дверцу. «Изнутри дверца оказалась оклеена неприличными картинками из фотожурналов для мужчин, а в сейфе почти ничего не было. Перец нашел там пенсне с расколотым левым стеклом…»
Да ведь это сатанинское пенсне Фагота-Коровьева из «Мастера и Маргариты» Булгакова! Оно блеснуло еще в «Сказке о тройке», где снежный человек, привратник зловещей «тройки», снимал его ногой. Там оно было еще не расколото, а здесь уже расколото, точь-в-точь, как у Булгакова, описавшего полномочного представителя нечистой силы.
Треснувшее пенсне Фагота становится и намеком, и… почти символом Управления. Правда, в сейфе был еще «парабеллум, хорошо вычищенный и ухоженный, с единственным патроном в стволе…» Это, видимо, для директоров, не отвечающих высокому назначению. Как запасной выход для болезненно совестливых…
Но Перец болел тоской по пониманию. А не приливами обостренной совестливости… Это уже другой Перец. «В общем, власть имеет свои преимущества», — подумал он. Тем более, Доморощинер уже все бумаги приготовил, а Алевтина, добрая Алевтина, которая мыла его в ванне, перепечатала их. Правда, Перец отказался подписывать рутинную переписку, а когда его умолили хоть что-нибудь подписать, не эти бумаги, так другие, продиктовал свой приказ № 1: «…сотрудникам группы искоренения самоискорениться в кратчайшие сроки…Пусть все побросаются с обрыва… или постреляются… Сегодня же! Ответственный Доморощинер…»
