Государство чести. Монархия – будущее России - Анна Шафран
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Лютер же, в отличие от Бертольда, проповедовал в очень удачное время. В Германии шла централизация, точнее – попытка централизации. Вследствие чего родовая знать ухватилась за Лютера, использовав его как дубину против католической церкви и императора Карла V. Таким образом, Лютеру удалось не только привлечь на свою сторону горожан. Важно, что его протест против папства оказался полезен лицам, принимающим решения. Бертольд Регенсбургский был политически неуместен, никому не нужен. А вот Лютер как раз оказался нужен. И тот факт, что за ним шли горожане, для лиц, принимавших решения, был важен чисто технически.
История – это война за власть. В отличие от Бертольда, Лютер отлично вписался в эту войну. Правда, не так, как ему это представлялось.
Родовой провинциальной немецкой знати, поддержавшей Лютера, он был необходим как возмутитель спокойствия, как оружие чисто политическое. О том, что протестантизм в результате эту знать и похоронит, аристократы не могли догадаться. Лютер же в свою очередь был человеком, практически мыслящим. Поэтому он добавил в свои проповеди кучу антисистемных составляющих. Не надо только забывать, что все эти антисистемные составляющие были не более чем дань политической конъюнктуре.
Кальвинизм: обожествление капитала
Вольтер шутил, что Кальвин отворил двери монастырей не для того, чтобы выпустить оттуда монахов, а, наоборот, чтобы загнать туда весь мир. На самом деле в этой шутке, как выясняется, правда завуалирована критическим сарказмом. Кальвин, изучив труды Лютера, понял: протестантизм – это аскетизм. Мирское призвание сродни монашеству: любой труд оказывается ритуалом. Но к этому ритуалу требовалось подыскать Бога. Точнее, как полагал Кальвин, найти адекватную трактовку христианства.
Понятно, что Кальвин, как и Лютер, не собирался отменять христианство. Просто так само собой получилось в процессе очищения церкви от всего «излишнего». Так что не особо удивительно, что Победоносцев заметил разрыв между протестантизмом и Богом. Ведь Победоносцев имел в виду Христа, а реальное божество протестантов – это нечто иное.
Но Кальвин, разумеется, просто стремился реформировать христианство. Действительно, если ритуал – это всего лишь труд, то усложненная католическая ритуалистика оказывается неуместной, как и латынь. Достаточно просто честно трудиться. Кальвин пошел дальше Лютера. Зачем о чем-то просить Бога? Бог уже все заранее решил. Он больше времени. Он больше пространства. Он всеведущ. Бог заранее знает, кто попадет в рай, а кто – не совсем.
Этот фаталистический подход называется предопределенностью к спасению. Одним людям, учил Кальвин, на роду написано быть праведниками, другим – грешниками. Кстати, логики здесь не очень много, как видите. На самом деле получается «делай, что хочешь! Все равно будет то, что будет».
Должна отметить, что Кальвин имел в виду нечто другое, и его последователи в Швейцарии тоже. Они установили в Женеве суровую христианскую протестантскую теократию. Праведный кальвинист должен смиренно трудиться, уповая, что все это не зря.
А ведь хочется уже сейчас узнать, куда попадешь! Это желание – суетное, конечно, но вполне объяснимое.
И Кальвин дает ответ:
Бог помогает Своим.
Если твой труд богоугоден, он будет успешен. Понятно, что ворам, бандитам, картежникам помогает дьявол, но это «не считается». Праведному труженику помогает Бог.
И эту помощь, кстати, легко измерить цифрами: мерилом оказываются деньги!
Деньги тебе приносит Бог как вознаграждение за праведный труд. Но что с ними делать? Что должен делать с деньгами – с Божьим даром! – «мирской монах»? Ясное дело, не тратить на всякую ерунду и на удовольствия. Он должен вкладывать деньги в свою работу. В свое дело.
Он должен вкладывать деньги в деньги. В капитал. Капитал – это деньги, которые делают деньги.
И раз мы говорим о религии, то сразу возникает аналогия: causa sui. Самопричина. Причина Себя. Это одно из обозначений Бога.
Таким образом, соединение идей мирского призвания и предопределенности к спасению породило третью идею – идею капитала. Капитал – вот истинное божество протестантов.
Тут надо вспомнить о традиционном германском (скандинавском) культе удачи. Впрочем, этот культ, так или иначе, характерен для большинства культур. Кальвин, конечно, был чужд всякой мистике, но тут за него сработала традиция. Культ удачи как нельзя лучше подошел к кальвинизму: удача, измеряемая в деньгах, стала протестантским аналогом Божественной благодати. У немцев, а позже у скандинавов этот культ удачи соединился с лютеранским «трудоверием» и кальвинистским фатализмом. В результате возникла совершенно новая религия, лишь отчасти и формально имевшая отношение к христианству.
Здесь Богом был капитал. Самопричина.
Ритуалом был труд.
Божественной эманацией, благодатью была удача.
Они отлично вместе соединились в религию, которую Макс Вебер так и назвал – капитализм. Это религия. Точнее, это более адекватное обозначение протестантизма, в котором было не так уж много протеста, никакого намека на идеи освобождения от веры, но, напротив, суровая вера и аскетизм. Просто вера эта была направлена, скажем откровенно, не на Христа. Что, конечно, не вполне осознавалось (и не вполне осознается до сих пор) самими протестантами. Надо быть Максом Вебером, чтобы это понять.
Лица же, принимавшие решения во времена Кальвина, не понимали, что в реальности взрывают ядерную бомбу под собственным стулом, и активно использовали протестантизм в качестве разменной политической монеты.
Еврорелигия и евроценности
Итак, слово «капитализм», по Веберу, оказывается религиозным термином, аналогичным словам «буддизм» или «нагвализм». Лютеровская идея мирского призвания отвечает на больной вопрос, поставленный кальвиновской предопределенностью к спасению: о своей богоугодности человек может узнать на основании того, сопутствует ли ему удача в труде. Деньги для протестанта ценны лишь постольку, поскольку они вложены в эту удачу, в успех, то есть поскольку они являются капиталом (капитал, «деньги, которые делают деньги», в религиозном смысле становится земной проекцией causa sui, Бога).
Вот так мы незаметно перешли от умозрительных рекомендаций Вебера к реальным ценностям европейца. Вебер указывает, что для успеха в капиталистическом производстве человек, независимо от своей конфессиональной принадлежности, вынужден продемонстрировать именно протестантское отношение к труду. Таким образом, капитализм успешно прививается только тем культурам, у представителей которых отношение к труду схоже с протестантским. Католичество, как верно заметил Победоносцев, оторвалось от своей паствы. Капитализм занял опустевшее место, просто потому что протестантские культуры к XIX веку показали свои конкурентные преимущества.
Если же мы обратим свой взгляд на демократию, то увидим, что любая реальная демократия европейского типа стремится к веберовскому идеалу. Критические замечания в адрес этого общественного строя с «аристократической» точки зрения, как правило, сводятся к тому, что, мол, избираются не лучшие, а наиболее соответствующие ожиданиям электората, такой же «плебс», как сами избиратели.
Но в реальности политик в ходе избирательной кампании и чиновник в ходе исполнения обязанностей проявляют совершенно разные качества – это очевидно.
Во многом поэтому Вебер считал, что экзамен является
