Записки мертвеца - Георгий Апальков

— Что вам?.. — не своим и внезапно ставшим высоким голосом спросил я.

— Лекарства где у тебя?

— А… м… какие?..

— Лекарства где?!!

— Аптечка. В аптечке. В спальне.

— Показывай!

Я указал рукой на дверь в спальню родителей.

— Там… В комоде, верхний ящик. Маленький.

Лысый мужчина бесцеремонно вошёл в спальню, отыскал взглядом комод напротив кровати и стал открывать все верхние ящики. Делал он это так резко, что часть вещей из них вывалилась и оказалась на полу. Наконец, он нашёл нужный ящик и стал рыться в нём. Он сразу вытащил оттуда бинты и несколько упаковок медицинской ваты и бросил всё это на кровать позади себя. Потом он стал копаться дальше и искать что-то ещё, что никак не мог найти. Затем он выругался, пнул ногой комод, а потом выдернул ящик с медикаментами целиком и бросил его на пол.

Сначала голова моя была пуста. Я был настолько напуган и ошарашен, что чувствовал себя животным, живущим действиями, а не размышлениями. Действия же мои в тот момент блокировал инстинкт — должно быть, инстинкт самосохранения, — подсказывавший мне, что лучше всего сейчас не зарываться и не делать резких движений. Первая мысль же, которая пришла ко мне в голову, была гениальна до невозможности.

«Надо вызвать полицию!» — подумал я, когда лысый мужчина сложил в вырванный ящик бинты и вату, взял его в руки и пошёл к выходу. Он будто бы прошёл сквозь меня, и со мной как с хозяином квартиры совсем не считался. Ещё бы: какой уж я был тогда хозяин?

— А… К-к… Куда? — только и мог выдавить из себя я, на что лысый мужчина ничего не ответил и молча вышел за дверь.

Наверное, моим ногам вдруг стало стыдно быть частью моего тела, потому что шли они еле-еле, дрожа в коленях и бёдрах. Тем не менее, я добрался до входной двери и запер её. Потом вернулся в свою комнату, лёг на кровать, подогнув колени, и укрылся одеялом с головой. Мне не хотелось думать ни о чём, и я не думал. Через какое-то время мне удалось уснуть.

Пока снаружи мёртвые оттесняли полицейские заслоны, вынуждая их отступать и оставлять кордон за кордоном; пока городской центр и другие густонаселённые районы всё больше и больше погружались в пучину хаоса, а окраина тем временем оставалась пустынной и вымершей; пока отчаянные люди обчищали всё, от супермаркетов до маленьких магазинчиков, от ларьков с сигаретами до магазинов электроники; пока весь мир летел к чертям, я спал. Я спал, изредка просыпаясь, чтобы сходить в туалет или попить, а потом — снова засыпал. Если не удавалось уснуть, я просто лежал и не двигался. Телевизор был выключен. Компьютер — тоже. Даже матери с отцом я в тот день не пытался звонить. Мне хотелось исчезнуть — не умереть, а именно исчезнуть. Затаиться где-нибудь здесь, под одеялом, спрятавшись от всего плохого, что было, и что ещё будет. Пока мир суетился и двигался, я замер и в этом нашёл своё счастье. Не двигаться было хорошо. Не думать — ещё лучше. Слово «ничто» для меня больше не несло негативных смыслов, но становилось желанной целью: тем, чем мне хотелось стать. Все мысли, которые то и дело пытались прокрасться в сознание, я гнал прочь, оставляя в нём только односложные размышления об объектах, которые я видел, когда открывал глаза, и о темноте, которую я видел, смыкая веки.

Я лежал так, пока на улице не стемнело. Сожаление о том, что я утром открыл дверь тому лысому мужчине, с новой силой заклокотало в сердце. Я не знал, что с этим делать. Я ненавидел себя за то, что позволил ему расхаживать по родительской спальне и чинить там беспорядок. В их комоде не было теперь одного верхнего ящика, а их бельё было разбросано на полу, и я был в этом виноват. Я не знал, как избавиться от этого неприятного чувства. Потом я решил, что, если этот мужчина придёт ещё раз, я как следует пошлю его к чёрту из-за закрытой двери. А если он вдруг выломает дверь и ворвётся внутрь, то я воткну кухонный нож ему в горло. Когда я подумал об этом, мне стало легче.

День 6

Ира позвонила утром, чтобы узнать, всё ли со мной в порядке. На её сообщения я вчера не отвечал, и когда непрочитанных исходящих у неё накопилось изрядно, она, видимо, заволновалась и решила набрать мне по старому-доброму телефону. Я сказал ей, что у меня не было настроения, и что весь вчерашний день я провёл так, как мне того захотелось: отрезав себя от всех источников информации. Про инцидент с тем лысым мужчиной рассказывать не стал: тогда я думал, что никому и никогда не расскажу об этом. Я и сейчас ей об этом, пожалуй, не рассказал бы, чтобы… Не знаю. Наверное, чтобы она не подумала обо мне плохо: что я — лох, который не смог выставить из своего дома постороннего. От Иры я предпочёл бы скрыть эту бесславную подробность своей биографии. От моего дневника же и от его гипотетического читателя у меня секретов нет, потому что — простите мне мою прямолинейность — я совсем не забочусь о том, что вы обо мне подумаете.

Я зашёл в интернет, включил телевизор и стал входить в курс всего того, что я пропустил за день. По телику по-прежнему крутили президента, призывавшего всех оставаться дома, не вступать в контакты с заражёнными и, несмотря на всю сложность сложившейся обстановки, оставаться цивилизованными. Под последним он, видимо, имел в виду «не грабить и не убивать, пользуясь ситуацией». Стало быть, прецедентов было настолько много, что умолчать об этом оказалось сложно. В интернете и в самом деле часто писали о подобном. У меня под окнами же пока было спокойно.

Камеры с центральной площади и с железнодорожного вокзала вместо полицейских машин и заслонов показывали теперь военную технику. Расквартированная в соседнем городке часть зашла сюда, чтобы помочь полиции навести порядок, и мертвецов теперь отстреливали не только из пистолетов и автоматов, но и из пушек на бронемашинах. Я не видел, как это происходило в прямом эфире — только на кадрах из интернета и преимущественно из других городов, где порядок наводили аналогичным образом. Зрелище чудовищное: во многом потому, что реальное. Люди — живые люди, с которыми было что-то не так — лежали оторванными кусками в разных