Записки мертвеца - Георгий Апальков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мать не звонила и не отвечала на звонки. Отец — тоже. Я начал терять всякую надежду когда-нибудь вскоре снова увидеть их. Но в то же время, капельку надежды мне вселяло то, что я доподлинно не знаю об их участи: я не знаю, живы ли они, но вместе с тем я не могу знать наверняка, мертвы ли они. Мне нравилось думать, что они где-то там, на каком-нибудь островке безопасности, сидят и ждут, пока всё закончится. Так же, как и я. Они не звонят, потому что потеряли телефоны и… и все, кто сейчас рядом с ними, тоже как будто потеряли телефоны. Ни компьютеров, ни каких-либо других средств связи у них нет, как нет и возможности вернуться домой. И мы обязательно встретимся с ними тогда, когда всё закончится. Когда заражённые излечатся, военные и полицейские вернутся в пункты постоянной дислокации, и всё творящееся на улицах безумие завершится. Моя задача сейчас — дожить до этого момента, не выходя из дома и никак не взаимодействуя с беснующимся внешним миром. Даже с соседями лучше не контактировать, как показала практика. Сидеть и не дёргаться — вот ключ ко всему. Тогда, рано или поздно, я и родителей увижу живыми, и с Ирой смогу когда-нибудь погулять по старой-доброй городской набережной, и всё-таки отмечу ещё один свой День рождения. И все, кто мне дорог, будут там.
То было третье августа. За день до этого был День воздушно-десантных войск, про который совсем недавно шутил отец. Ещё в начале той первой недели мы все вместе сидели за столом на кухне и смотрели тот репортаж о подготовке к праздникам и торжественным программам на центральной площади. А теперь, на исходе недели, по телевизору показывали эту же центральную площадь с трупами на пешеходных дорожках и покорёженной машиной, врезавшейся в фонтан. Я вспомнил, как тогда, вечером понедельника, мне хотелось выйти из-за стола до того, как прозвучала отцовская шутка на тему моего будущего. И я захотел вдруг услышать эту шутку ещё раз, а потом ещё раз, а потом — ещё тысячу раз, лишь бы время в тот понедельник замерло, и вторник не наступил бы никогда.
День 7
Мать позвонила рано утром с неизвестного номера. Я ответил, сначала возмутившись и разозлившись на того, кто звонит в такую рань. Я не сразу понял, с кем говорю.
— Кто это? — спросил я.
— Это мама, — ответила мать.
Я вскочил с кровати и принялся ходить по комнате, прижимая трубку к уху так, словно от силы нажатия зависело качество связи и то, сколько продлится этот разговор. Я спросил у неё всё: где она, что с ней, почему она так долго не отвечала, и всё ли у неё сейчас в порядке. Она какое-то время не говорила ничего, и я слышал только её дыхание вперемешку с приглушёнными всхлипами. Потом, понизив голос до едва уловимого шёпота, она сказала:
— Сынок, я тебя очень люблю. Будь дома, никуда не ходи. Главное — никуда не ходи.
Стало ясно, что с матерью происходит что-то нехорошее. Или вот-вот должно произойти, и она это чувствует. Я занервничал настолько, что не мог больше держать себя в руках. Во весь голос, злясь на происходящее и на ощущение собственной беспомощности всей душой, я прокричал все те вопросы, которые задавал до этого:
— ДА БЛИН, СКАЖИ: ТЫ ГДЕ?!! ЧТО С ТОБОЙ?!! ТЫ МОЖЕШЬ НОРМАЛЬНО СКАЗАТЬ ИЛИ НЕТ?!!
Мать резко вздохнула, будто бы испугавшись, а потом её телефон ударился о пол с внезапным резким звуком, и я отнял динамик от уха. Потом послышалась какая-то возня: шуршание, будто телефон водили по одежде, туда-сюда. А потом я услышал крик:
— А-а-а-х-х-ах-а-а!!! Не-е-ет, не надо!!! Уйди!!! А-а-а-а!!!
Я орал в трубку и звал мать, но слышал только вопли и звуки борьбы. Ужас от осознания происходящего лишил меня всех прочих чувств. Я перестал дышать. Парадокс этого ужаса был в том, что он напрочь лишил меня страха. Страха перед выходом из квартиры, страха за своё будущее, страха за свою жизнь. Я зашёл на кухню, взял здоровенный нож для мяса, который ещё давно облюбовал и которым намеревался зарезать лысого мужчину в кожаной куртке, если тот снова явится на порог. С ножом в руках, одетый в домашнюю одежду, я вышел на лестничную клетку, спустился вниз и, покинув подъезд, оказался на улице. Я побежал в сторону школы, совершенно не глядя по сторонам и не заботясь о том, что кто-то из заражённых, бродивших по округе, мог увидеть меня и погнаться по пятам. Они были быстры и сильны, и если бы кто-то и впрямь увязался за мной, у меня с моим хроническим освобождением от физкультуры не было бы шансов.
Возле школы я оказался будто бы по волшебству, в мгновение ока. Я вошёл во внутренний двор, нашёл небольшую кирпичную пристройку, в которой испокон веков хранился хлам целых поколений и династий школьных трудовиков, и взобрался на неё. С её крыши можно было попасть на второй этаж — нужно было только открыть окно. Снаружи открыть его можно было только разбив, поэтому я взял кирпич с края крыши и бросил его в стекло. Кирпич отскочил, и я бросил его ещё раз, и со второй попытки стекло разлетелось вдребезги. Я залез внутрь, наплевав на осторожность и чудом не поранившись, и оказался в пустом коридоре. О том, что здесь когда-то были люди, напоминали только сдвинутые диваны, по всей видимости служившие спальными местами, и разбросанный кругом хлам, при помощи которого когда-то были забаррикадированы двери на лестничную клетку. Теперь же одна дверь еле-еле висела на петлях, а другая валялась рядом на полу. Здесь же, на полу, были пятна застывшей крови, а дальше — бордовые следы чьих-то ботинок. Я позвал мать.
— Мам!
Ответа не последовало. Вместо него я услышал быстрые шаги из дальнего конца
