Скучаю по тебе - Кейт Эберлен

– В основном гулял. Ходил в сады Боболи.

Молчание.

– Еще я сегодня видел цаплю.

– Цаплю? Но мы же далеко от больших водоемов, разве нет? Ты уверен, что это был не аист? – удивился отец.

– Цапля была странная, потому что я вначале принял ее за статую. И тут она взлетела, как будто камень вдруг ожил.

Родители переглянулись.

«Мечтатель», – говаривала иногда про меня мама. Папа же описывал меня так: «Фу-ты, ну-ты, ножки гнуты». Коротко говоря, родители считали, что я «не от мира сего».

У меня хватило глупости продолжить свою мысль:

– Было ощущение такого, знаете, видения… Я вот думаю, может быть, видениям святого Франциска есть неврологическое объяснение? Может быть, у него как-то по-другому работал мозг?..

Слишком поздно я вспомнил, что слово «мозг» с некоторых пор в нашей семье под негласным запретом. Определенные слова неизбежно вызывали ненужную ассоциацию. За последние месяцы активный словарный запас нашей семьи сократился до катастрофических масштабов.

Теперь оба моих родителя смотрели перед собой в пустоту невидящим взглядом.

Моя беспечность привела к тому, что в их воспоминаниях снова возникла повязка на голове Росса, плотная, объемная и все равно не скрывающая того, что часть черепа отсутствует.

Интересно, куда делась часть головного мозга моего брата? – подумал я. Вывалилась в снег? Может быть, ее забросали снегом спасатели? А когда весной сошел снег, всплыли ли остатки его черепа на каменистом склоне?

Если у нашей поездки была миссия заглушить воспоминания и помочь жить дальше, то она полностью провалилась. Когда мы в прошлый раз ездили в отпуск всей семьей, с нами был Росс. Это были зимние каникулы. Совершенно не похожие на путешествие в жаркую Флоренцию, но все равно каникулы всей семьей. Когда думаешь о каникулах, в памяти обычно всплывают достопримечательности, которые вы вместе посетили, погода во время поездки. И напрочь забывается несвобода, вынужденные совместные завтраки, обеды и ужины. День за днем. Обычно Росс доминировал в застольных беседах, перешучиваясь с отцом и подтрунивая надо мной, в то время как мама молча взирала на него обожающим взглядом. Теперь же, когда его не было с нами, присутствие брата стало будто еще более ощутимым.

Знаешь выражение «бельмо на глазу», Росс? Так вот ты – то самое бельмо!

Думаю, ему бы даже понравилось мое определение. Иногда я замечал, что веду внутренние диалоги с братом, хотя при жизни у нас с ним были вовсе не такие отношения. Я вообще удивлялся, как много у нас оказалось общего всего лишь потому, что мы росли в одной семье. Росс, например, смог бы понять, как безутешны были родители в горе и как они раздражали меня даже в таком состоянии.

– Тебе надо смириться с действительностью, – наконец сказал отец. Я не был уверен, обращался он ко мне либо к самому себе. – Ты должен научиться видеть то, что находится перед тобой.

Перед ним на тот момент находился гигантский стейк с поджаристой корочкой, истекающий кровью на деревянной доске.

Отец поднял глаза на официанта.

– Мы хотели бы, чтобы повар прожарил мясо, если его это, конечно, не затруднит! – гаркнул он.

Я представил лицо повара, когда официант вернул ему стейк. На своей летней подработке я отлично усвоил, что клиенты, возвращающие стейк для полной прожарки, презирались кухонным персоналом больше, чем кто бы то ни было.

Когда нам принесли дожаренный стейк, он был насквозь бледно-коричневый, как будто его минут на десять засунули в микроволновку.

Отец скупо нарезал жесткие ломтики.

– Сколько тебе, Ангус?

– Один.

– Всего один?

– Ангус никогда не отличался здоровым аппетитом, – напомнила ему мама.

У Росса же, напротив, был отменный аппетит. Не слишком ли я был впечатлителен, если в тот момент мне показалось, что нас с братом снова сравнивали?

Я был полной противоположностью Росса. Брат был темноволосым красавцем крепкого телосложения. Я же пошел в маму худощавостью и высоким ростом. И хотя цвет моих волос не был огненно-рыжим, как у нашего отца, моя светлая кожа, усыпанная веснушками, давала одноклассникам повод обзывать меня рыжим-конопатым.

Росс был капитаном команд регби и гребли, к тому же старостой группы. А я, хоть и любил играть в футбол, красивой фигурой никогда не обладал. После школы Росс на лето устроился спасателем в местный бассейн. А этим вполне можно было похвастаться, не в пример моей летней подработке подмастерьем на кухне. Никого он, конечно, не спасал, хотя девицы частенько имитировали барахтанье утопающих в надежде привлечь к себе его внимание. Можно сказать, Росс был главной звездой в своей собственной версии «Спасателей Малибу», только у нас в Гилфорде.

Никогда я не мог до конца понять, то ли я действительно был такой посредственностью в сравнении с Россом, то ли мои родители не умели скрыть, что его они любят больше, чем меня. И поговорить с кем-то об этом было невозможно – все тут же решили бы, что я просто завидую брату черной завистью. Разве что Маркусу я мог излить душу – он-то хорошо знал, каков на самом деле Росс. Мы с ним иногда думали, что же служило причиной того, что учителя годами закрывали глаза на то, что творил Росс в нашей школе? Его успехи на спортивном поприще? Или они так же, как и мы, жили в страхе перед ним? Быть может, его приспешники знали, какие грешки водятся за преподавателями и за учениками? Теперь об этом вряд ли можно было узнать – о мертвых плохо не говорят.

И вот мы сидели за столом и молча жевали свой стейк.

– Думаю, тебе не терпится поступить в университет, – сказала мама.

Неужели мое желание сбежать было настолько очевидным?

Однако, хотя я действительно считал часы до того момента, когда завершится моя пытка отпуском с родителями, я еще больше тревожился о том, что будет дальше, когда каникулы закончатся. Пожалуй, мне будет не так уж плохо на медицинском факультете – я же любил биологию, и мне было интересно, как устроен человек, надеялся я.

– Да ты сам себя убедить в этом не можешь, – подначивал меня Росс прошлой осенью. Кажется, это было сто лет назад. Впрочем, это действительно было еще в прошлой жизни.

Несмотря на его насмешки или, наоборот, благодаря им, я стал серьезнее относиться к подготовке. Собеседование я прошел на отлично. Мне предложили место на факультете с перспективой зачисления при условии, что я наберу на выпускных экзаменах три высших балла «А». Но мне всегда было некомфортно идти по стопам старшего брата. И вот на прошлое Рождество я наконец решил, что попрошу отсрочку на год, чтобы понять, действительно ли медицина – мое призвание.

А потом случилось несчастье.

Когда я вернулся в школу, сроки для зачисления в вуз уже почти заканчивались. Отец так гордился тем, что оба его сына станут врачами. Поступить в медицинский или, точнее, не отказаться от поступления туда – было самое малое, что я мог предпринять, чтобы оправдать надежды отца.

Накануне, когда я звонил в школу, чтобы узнать мои выпускные оценки, пока родители ожидали меня в холле отеля, у меня еще теплилась надежда на освобождение. Но нет, экзамены я сдал на высший балл.

Я понял, что так и не ответил на вопрос мамы.

– Да, конечно, жду не дождусь, – уверил ее я.

В конце концов, в университете у меня хотя бы будет секс. Если опираться на опыт Росса, студенты-медики только и делали, что занимались сексом с утра до вечера.

3

Сентябрь 1997 г.

ТЕСС

В первый учебный день Хоуп оказалось совсем несложно уговорить надеть форменную серую юбку, белую рубашку и голубой свитер. Она побежала к маме в комнату, чтобы поцеловать ее перед уходом.

– Обязательно сфотографируй ее, Тесс, – сказала мама.

Мы решили, что мама не пойдет с нами даже в первый день, потому что тогда для Хоуп это станет обязательным ритуалом. Кажется, Хоуп смирилась, что ее поведу я. Наверное, для нее это было очевидным решением – ведь еще не так давно я и сама ходила в школу. Я держалась изо всех сил, чтобы не расплакаться, но, когда мы выходили из дома, мама крикнула нам на прощание «Пока!», и я слышала в ее голосе слезы.

Мама и Хоуп были практически неразлучны. Когда родилась Хоуп, маме было сорок три. «Запоздалое решение», – говорила мама. Она никогда в жизни не сказала бы, что рождение Хоуп было незапланированной случайностью. Мы все к тому времени уже выросли, и у мамы с Хоуп наконец-то появилось время печь дома кексы, брать детские книжки в библиотеке. Большинство людей считали, что Хоуп – очень избалованный ребенок. Она была такой милашкой – с копной белокурых кудряшек, единственной малюткой в семье из пятерых взрослых, а если считать Трейси, подружку Брендана, то в семье из шестерых взрослых. Конечно, она была окружена вниманием. Нам всем нравилось держать ее на руках, играть с ней, смешить. Говорили, что именно поэтому она слегка запаздывала в развитии – ведь за нее всегда все делали другие. Мама попыталась отдать Хоуп в садик, но та ни в какую не пожелала оставаться одна. К четырем годам она умела считать до тысячи, знала наизусть все возможные детские стихи и песенки; думаю, не каждый ребенок в ее возрасте может этим похвастаться.