Остаюсь с тобой - Леонид Гаврилкин

- Чудак! Зачем завтра? - Карасик поднял руку, задрал рукав, глянул на золотые часы на широком золотом браслете. - Лучше сегодня. Поезд на Гомель есть. Время тоже есть. А главное - деньги есть. Думаешь, стеклотара только тара? Она и нетто. Так что у меня всегда есть монет-та. И - никаких проблем. Моя баба знаешь какой зверь. Бывает, так встретит... Так что давай допьем и на вокзал.

На вокзале Карасик купил Алесичу билет, талон на постель, в буфете взял несколько бутылок пива и, запихивая их в карманы Алесича, ставшего вдруг безразличным ко всему, приговаривал:

- Бери, бери. Захочется жажду утолить...

У вагона Карасик достал свой потертый бумажник, долго рылся в его бесчисленных тайниках, вынул десятку и сунул ее в нагрудный кармашек пиджака Алесича:

- Чтобы не просил у матери на опохмелку, хе-хе! - Потом, подталкивая Алесича к дверям вагона, светясь всем своим маслянистым лицом, сказал проводнице: - Ты, землячка, разбуди его... - И, взяв Алесича за плечи, наклонил к себе и приподнялся на носках, чтобы поцеловать. - Ну, бывай, друг!

Алесич чмокнул губами в теплые и солено-липкие губы Карасика, потом, уже взявшись за поручни, сплюнул под ступеньки на рельсы, поднялся в вагон. Бутылки поставил на столик в купе. Разделся, повесил пиджак на крючок, лег на лавку, подложив руки под голову, и сразу точно провалился в темную бездну...

3

Дорошевич встал, но не бросился навстречу, как делал всякий раз, когда Скачков приезжал сюда в командировку. Он стоял за столом с застывшей улыбкой на лице, ожидая, пока гость сам не подойдет к нему.

Скачков хорошо знал эти заученные, стандартные улыбки, которыми маскируется безразличие, а то и враждебность и которые часто вводят в заблуждение неопытных и наивных. Дорошевич еще не обронил ни одного слова, а Скачков уже почувствовал, что тот встречает его без всякой радости, больше того, с внутренней неприязнью.

- Приехал к вам в качестве... - начал Скачков, пожимая пухлую, точно женскую, руку генерального директора производственного объединения.

- Знаю, знаю, - все с той же заученной улыбкой сказал Дорошевич. Прошу садиться. - И, не дожидаясь, когда Скачков опустится в тяжелое и низкое кресло у поперечного стола, уселся сам на свое место и, откинувшись на спинку, поглаживая округлый животик растопыренными пальцами, на этот раз открыто, от всей души хохотнул: - Хе-хе... Значит, решили променять столицу на Зуев. Признаться, я сразу не поверил. И сейчас, когда вы в моем кабинете и с направлением, тоже не верю. - Он задумался. - Помню, мы со своим соседом поехали ловить рыбу на Бесядь. Забросили донки. За ночь ни одна не взялась. Утро просидели с удочками. Тоже ничего. Неловко возвращаться домой пустыми. Сосед говорит, будем ловить раков. А как? Нет же ни сетки, ни подсачка. Руками, говорит. И нырнул под высокий обрыв. Вынырнул, в каждой руке по большому черному раку. Он их руками из нор доставал. Мне показал, как делать. До обеда полмешка натаскали. Но я не об этом. Собрались там из деревни на берегу, смотрят, как мы раков таскаем, дивятся. Один старик и говорит: "Глядите, паны. Наелись мяса, так жуков им захотелось"... Хе-хе...

- Я, Виталий Опанасович, не ради экзотики сюда приехал - работать...

- Я не о вас. Просто вспомнилось что-то... - И, убирая улыбку с лица, генеральный заговорил о производстве: - Мы все здесь очень довольны, что именно вы приехали к нам. Сейчас, как никогда, нам нужен работник именно такого масштаба, как вы. Зуевское управление основное в объединении. Оно выдает нефть. По тому, как там идут дела, судят о всем объединении. А сейчас там, признаться, происходит что-то непонятное. Все началось буквально с того самого дня, когда Балыша забрали в министерство. При нем управление давало фактически два плана. А сейчас и на один не тянет. Только и занимаемся этой проблемой. Я по неделям сижу там. Самое интересное, что виноватых нет. Объективные причины. План прироста запасов геологами не выполняется. Пластовое давление упало. Дебет низкий. Водонагнетательных скважин не хватает. Ввод новых систематически срывается из-за отсутствия оборудования. Временами не хватает даже болтов. Местный метизный завод заказы нефтяников выполняет лишь бы как. У него свой план. Много недостатков и в прогнозах геологов. Бурим, бурим, а нефти там, где бурим, нет. Аварийность выше всякой нормы. Скважины часто выходят из строя. Не все скважины действуют. Если не все, то почти все они требуют капитального ремонта. А ремонт затягивается. Ремонтная база очень слабая. Вообще я могу наговорить вам много чего, но увидите сами. Одним словом, ваш предшественник выжал из нефтепромысла все, что мог, получил повышение по службе, так сказать, сделал карьеру. Нам оставил доведенное до ручки управление. Теперь сидит в министерском кабинете и орет по телефону, что мы здесь разучились работать... - Дорошевич говорил, возмущаясь и одновременно будто жалуясь. - Хотя мы все те же, не изменились. Работники хорошие, опытные. А что за люди там... Это, знаете, не всегда совпадает - хороший специалист и хороший человек. Главный геолог там, мне кажется, очень рассудительный мужик. Умеет думать. Протько его фамилия. Положительный мужик. Специалист хороший. Неплохой специалист и главный инженер Бурдей. Опытный работник, хотя и молодой еще, начальник технического отдела Котянок. Как о человеке я ничего о нем не могу сказать. Знаю, что дружил с бывшим начальником управления Балышем. И все. Думается, вам не просто будет завоевать там авторитет. А удастся ли вам поправить дела, признаться, не знаю... Трудно, знаете ли. Трудно и - сложно!

- Чем сложнее, тем интереснее, - без особого уныния проговорил Скачков и, не желая больше слушать генерального - картина, в общем, была ясна, посмотрел на часы.

- Не терпится на нефтепромысел? - с едва заметной усмешкой спросил Дорошевич. - Не волнуйтесь, я дам вам машину.

- Нет. Я хочу съездить к матери. Скоро автобус...

- Подбросим и к матери, все в наших руках, - кивнул Дорошевич и потянулся к телефону.

Чувствовалось по всему, особенно по тону, каким генеральный говорил, что ему приятно делать этот жест, приятно было показать, что он здесь хозяин и что гость теперь целиком зависит от него, генерального.

Дорога выгнутой лентой резала взгорки, крутые склоны которых покрылись густой щеткой травы и теперь желтели лютиками и розовели смолянками. По сторонам проплывали молодые, пропахшие живицей сосенники, трепещущие на ветру березовые рощицы, приземистые и какие-то громоздкие строения колхозных ферм, согретые солнцем поля. За зелеными, точно разлинованными картофельными полосами, за отяжелевшими овсами, за скошенными ярко-зелеными лугами без конца тянулись леса. Темные сосновые боры, казалось, были пересыпаны нежной и светлой зеленью редких берез. Туда и сюда от шоссе разбегались чуть заметные полевые дороги, обещая каждому, кто свернет на них, встречу с земляничными полянами, с боровичками-колосовиками, которые где-то там попрятались в мягких порыжелых мхах.

Всякий раз, когда Скачков ехал к матери на машине, он с особенной жадностью ловил такие знакомые и чем-то незнакомые ему картины. Сейчас он тоже смотрел перед собой и по сторонам, но ничего не видел, не замечал: из головы не выходил разговор с генеральным директором. Признаться, ничего нового Скачков от него не услышал. Все это он знал из разных справок, отчетов. Но раньше все проблемы, все трудности, с какими сталкиваются нефтедобытчики, представлялись абстрактными, не волновали. Запирая двери своего бывшего рабочего кабинета, он, сдавалось, оставлял там, за дверями, и сами проблемы, забывая о них. А теперь... Теперь ему самому придется выполнять план, выбивать квартиры, искать запчасти, ремонтировать скважины... Он почти физически ощутил ту ответственность, какую взвалил на свои плечи. После разговора с Дорошевичем он растерялся настолько, что забыл позвонить жене, как обещал. Вспомнил об этом, когда проезжал мост через Сож, и увидел у моста красные телефонные будки. Возвращаться в город не стал. Сейчас лучше не звонить. Она догадается, что настроение у него то еще, и, конечно, не посочувствует, еще упрекнет, мол, говорила, не послушался, так тебе и надо.

Машина взлетела на взгорок, и впереди, в небольшой впадине, сразу показались старые березы, возле них - сосна, кряжистая, с расколотой молнией вершиной. С одной стороны дерево высохло. Ветер стряхнул пожелтевшие иглы, оголив перекрученные сучья. Другая половина дерева курчавилась густой зеленью.

У этих деревьев от шоссе отходила дорога вправо, пересекала небольшую рощицу и направлялась к буровой вышке, которая лишь наполовину вознесла в синее небо свои кружева.

Когда эта дорога мелькнула перед глазами неглубокой колеей, начинавшейся сразу за кромкой шоссе, внизу, Скачков спохватился:

- Назад, пожалуйста!

Машина пронзительно заскрипела тормозами, подалась назад, свернула, нырнула вниз, расплескав воду в колее, закачалась из стороны в сторону. Проехали рощицу. Водитель было повернул к буровой, вокруг которой лежали горы желтого песка, штабеля длинных труб. Скачков подал знак остановиться. Выйдя из машины, двинулся напрямую по высокой траве, еще державшей утреннюю росу, к зарослям орешника. Когда кусты расступились, открылась полянка с низкорослым дубом посередине. Под прикрытием раскидистых ветвей стояли памятники из серого бетона. Среди них, в центре, мраморный обелиск. Под кругленьким стеклом, вмурованным в камень, - фотография молодого улыбающегося паренька в кубанке набекрень, перевязанной спереди лентой. Под фотографией - золотыми буквами: "Командир партизанской бригады "Полесье" Михаил Петрович Скачков". Могилы обнесены низеньким штакетником, на штакетнике, как усталые пташки, висят полинявшие пионерские галстуки.