Безмолвный мир Николаса Квина - Колин Декстер

Когда Квин ушёл, секретарь полуприкрыл глаза, скривил рот, словно только что выпил ложку уксуса, и обнажил зубы. Он опять вспомнил о Рупе. Руп! Какой однако же осёл!

3

Весь октябрь самочувствие фунта стерлингов оставалось темой, вызывающей всеобщий, хотя и унылый, интерес. О его значительном обесценении по отношению к другим европейским валютам и доллару торжественно сообщалось (с точностью до сотых долей) во всех выпусках радио- и теленовостей: утро вроде бы начиналось для фунта неплохо, но позже он едва держался на ногах по сравнению со своими континентальными соперниками. Казалось, что фунт случайно привстал на одре, дабы показать миру, что слухи о его смерти преувеличены; однако почти неизменно такая попытка оказывалась непосильной, и очень скоро он опять лежал в прострации, соскальзывал, падал, почти отдавая концы, — пока наконец вновь не привставал на одном локте, скромно хлопал глазами на суетящихся вокруг иностранных финансистов и поднимался на один-два пункта на международном денежном рынке.

И хотя в ту осень расхождение в балансе платежей увеличивалось ещё значительней; и хотя огромный нефтяной дефицит мог быть покрыт только при помощи интенсивных вливаний из Международного валютного фонда; и хотя число безработных возросло до немыслимой отметки; и хотя на долговые ссуды свалилась беспрецедентная куча дел; и хотя зарубежные инвесторы считали, что Лондон более не является достойным адресатом для их финансовых излишков, — всё же, несмотря ни на что, у наших зарубежных друзей оставалась твёрдая и трогательная вера в действенность и результативность британской образовательной системы и, как следствие этого, в честность и справедливость британской системы публичных экзаменов. Ура!

Вечером третьего ноября, в понедельник, многие держали путь в номера оксфордских гостиниц: деловые люди и мелкие коммерсанты; гости из-за границы и гости местные — каждый выбирал себе отель в соответствии с размерами командировочных, суточных, достоинством дорожных чеков или суммой, отложенной на отпуск. Выбирали дешёвые отели и отели шикарные, но в основном более дешёвые, хотя и они (видит Бог) были достаточно дороги. Комнаты, в которых по ночам журчали и гудели смывные бачки; комнаты с заклинившими оконными рамами и скрипучими досками под вытертым половиком. Но пятеро эмиссаров из княжества Аль-Джамара благополучно поселились в прекрасных номерах, которые мог им предложить отель «Шеридан». Ранним вечером они славно подкрепились, умеренно выпили, щедро оделили прислугу чаевыми и, как один, поднялись к себе в номера, чтобы нырнуть в крахмальные белые простыни. Домашние проблемы, личные проблемы, проблемы со здоровьем — любая из этих проблем, несомненно, могла бы нарушить безмятежное течение их мирного сна, но деньги были той проблемой, которая не беспокоила никого из них. Сразу после Второй мировой войны под, казалось, бесплодными песками их страны разведали нефть — притом высокого качества, в огромном количестве, — и доброхотный, относительно совестливый деспот в лице родного дяди, нынешнего шейха Ахмеда Дубала, не только привлёк американский капитал для разработки месторождения, но и неизмеримо украсил жизнь большинства подданных Аль-Джамары. Дороги, больницы, торговые центры, плавательные бассейны и школы не только планировались — но строились; и в таком, всё сильнее тяготеющем к западным стандартам обществе настоятельной потребностью наиболее богатых подданных стало хорошее образование для их детей. И вот прошло уже пять лет с тех пор, как в Аль-Джамаре были установлены прямые связи с Синдикатом по экзаменам для иностранных учащихся.

Двухдневная конференция началась в десять тридцать утра во вторник, четвёртого ноября, и на предварительной беседе за чашкой кофе состоялось много рукопожатий, много знакомств, все улыбались друг другу и царило общее благодушие. Смуглые арабы были одеты почти одинаково: в тёмно-синие костюмы, ослепительной белизны сорочки и спокойные галстуки. Квин ещё недавно ждал этого дня с опаской, но вскоре он, к своему величайшему облегчению, обнаружил, что арабы говорят на изумительно точном и беглом английском, подпорченном, правда, нечастыми ляпсусами в употреблении простейших идиом, но отчётливом и (для Квина) почти по-детски понятном. Два дня пролетели быстро и восторженно: пленарные заседания, личные встречи, общие дискуссии, частные беседы, оживлённые разговоры, хорошая еда, кофе, шерри, вино. В целом мероприятие имело большой успех.

В среду вечером арабы заказали анфиладу Дизраэли в отеле «Шеридан» для прощального ужина, и все постоянные сотрудники синдиката вместе с жёнами и возлюбленными, а также правление синдиката были приглашены на банкет. Сам шейх Ахмед, облачённый в традиционную одежду Ближнего Востока, занял место подле блистательной Моники Хайт, одетой в изысканный бледно-сиреневый брючный костюм. А Дональд Мартин, поскольку он сидел рядом со своей неказистой маленькой женой, чья белая юбка была измята, а чёрный джемпер усыпан перхотью, чувствовал себя всё более и более несчастным. Шейх, очевидно, присвоил себе миловидную Монику на этот вечер. Он периодически наклонялся к ней, сверкая бело-золотой улыбкой — интимной, доверительной. И она улыбалась в ответ — польщённая, внимательная, манящая… Квин, конечно, их тоже заметил. Доедая салат из креветок, он стал наблюдать за ними более внимательно. Речь шейха так и лилась, но были его слова предназначены одной только Монике или нет — оставалось для Квина открытым вопросом.

— Как мне говорил однажды один из ваших соотечественников, мисс Хайт, «устрицы пленительны, лобстеры соблазнительны, но креветки — Бог ты мой!».

Моника рассмеялась и что-то сказала шейху на ухо. Квин не мог уследить, что именно. Как глупо с его стороны было питать какие-то надежды! Потом он сумел ухватить ещё один короткий фрагмент их беседы. Квин знал, что эти слова, несомненно, были произнесены pianissimo[6]. Он почувствовал, как быстро и сильно у него забилось сердце. Должно быть, он всё-таки ошибся…

К полуночи гостей уменьшилось втрое. Филип Оглби, который в этот вечер выпил больше любого другого, казался единственным трезвым в этой компании. Чета Мартинов отправилась восвояси некоторое время тому назад; Моника и шейх Ахмед неожиданно появились вновь после необъяснимой отлучки примерно на полчаса; Бартлет говорил, пожалуй, слишком громко, а его крупная заботливая жена уже несколько раз напоминала ему, что от джина у него вечно заплетается язык; один из арабов вёл серьёзные переговоры с девушкой из обслуги; а из синдиков только декан, Восс и Руп казались способными выдерживать темп ещё сколь угодно долго.

Полпервого ночи Квин решил, что пора уходить. Он чувствовал жар и смутную тошноту, поэтому зашёл в мужскую комнату, где приложил голову к холодному настенному зеркалу. Квин знал, что наутро ему будет худо, а сейчас ещё надо вести машину до своей холостяцкой квартиры в Кидлинггоне. Почему он не догадался заказать такси? Квин плеснул в лицо холодной воды, подержал руки под струёй, причесался и почувствовал себя немного лучше. Сейчас он со всеми распрощается, поблагодарит хозяев и уедет.

К этому времени из гостей осталось только несколько человек. Он ощутил себя непрошеным посетителем, когда вышел в зал. Он старался перехватить взгляд Бартлета, но секретарь был увлечён беседой с шейхом Ахмедом, и Квин несколько минут довольно беспомощно оглядывался по сторонам, пока наконец не присел, посматривая на Бартлета и шейха. Но те по-прежнему разговаривали. Вскоре к ним присоединился Оглби; затем подошёл Руп, и Бартлет с Оглби отошли в сторону; потом возникли декан и Восс; наконец, в поле зрения показалась Моника. Квин чувствовал себя почти загипнотизированным, наблюдая за сменой действующих лиц, и пытался уловить, а чем они говорят. Он испытывал одновременно ощущение вины и восторга, глядя на их губы и следя за беседой, словно стоял в непосредственной близости от них. Инстинктивно он понимал, что некоторые слова произносились очень тихо, но большинство казались ему столь же ясными, как если бы их выкрикивали в мегафон. Ему вспомнился один случай (тогда со слухом у него было всё в порядке), когда он поднял телефонную трубку и услыхал вследствие ошибочного соединения, как мужчина и его любовница договаривались о тайном свидании, с похотливым восторгом предвкушая грядущее любодейство…

Он вдруг испугался, когда Бартлет перехватил взгляд и направился прямо к нему. Следом шея шейх Ахмед.

— Ну? Вам понравилось, юноша?

— Да, очень. Я… я просто ждал, чтобы поблагодарить вас обоих…

— Для нас это тоже огромное удовольствие, мистер Квин, — улыбнулся Ахмед своей бело-золотой улыбкой и протянул на прощание руку. — До встречи, и, надеюсь, очень скорой.