По совместительству экзорцист - Игорь Тумаш

— А ножичек пока у меня полежит. Не возражаете? — спросил «квадратный» профессионально вежливым тоном уже после того, как убрал кинжал.

Пантелеймон пожал плечами.

— Чисто, можешь заходить, — сообщил тип в черный пенал пищащего радиотелефона.

Поддерживаемый вторым «квадратом», в кабинет прошаркал древний старик в новеньком, с иголочки, смокинге с бутоном розы в петлице. В предложенное Пантелеймоном кресло он садился, как ржавый складной метр, в два приема.

Устроившись на подлокотниках кресла, цветущие лиловыми пятнами кисти рук старика подрагивали, словно спящие больные собаки. Сумрачно мерцающие агатами перстни на его бледных прозрачных пальцах напоминали о конечном торжестве смерти над плотью. С живейшим, однако, прямо отроческим интересом, эта мумия огляделась по сторонам.

— В советские времена за подобным антураж я бы вас на Колыме сгноил, — доброжелательно проскрипел он.

— Нельзя ли ближе к делу, — сухо осведомился Пантелеймон.

Старик пожевал губами.

— Молодой человек, а вы знаете, что такое любовь?

Григориади с достоинством улыбнулся. Ему–то не знать: это когда семенники аж лопнуть готовы.

— Любовь подобная той, что была между великим Гете, которому к тому времени было уже за семьдесят, и юной восемнадцатилетней девушкой?.. Так вот, это ювенильная любовь. То есть любовь в безупречно чистом виде, без малейшей примеси чувств, которые вызываются проявлением инстинкта продолжения рода. — Пантелеймон хмыкнул. — Это самородок, сгусток любви. Ведь сама разница в возрасте способствует тому, что возникающее чувство заряжается таким высоким напряжением, что оно сжигает все лишнее. Такой любви никогда не может быть между ровесниками, хотя почему–то принято считать ее эталоном заурядный кобеляж между Ромео и Джульеттой. Чтобы тот не проявился, Шекспир был вынужден умертвить их. Иначе бы ему пришлось описывать, как Ромео очень скоро нашел утешение в объятиях какой–нибудь огородницы Лауры, а Джульетта — приказчика Франческо.

— Если я правильно понимаю, у вас роман с молоденькой девушкой? — спросил Пантелеймон.

— Да, ей девятнадцать. Она выпускница хореографического училища. Виолетта влюблена в меня, я — в нее.

«Она влюблена в твои деньги, старый потаскун», — подумал магистр.

— Но нашему ювенильному счастью, — продолжал старик, — мешает моя жена.

— Вы хотите, чтобы она умерла? — сурово спросил Пантелеймон.

Старик стеснительно кивнул.

— А сколько ей лет?

— Сколько и мне, то есть восемьдесят три.

Пантелеймон с трудом удержался от улыбки: если учесть весенние простуды и перепады давления — очень даже перспективный возраст!

— Мы познакомились в тридцать девятом году, в Москве, на съезде передовиков мясомолочной промышленности. В моей памяти и сейчас жива изумительная атмосфера того волшебного июньского месяца: цвела акация, народ по ночам исчезал пачками, в кулуарах съезда обсуждалась новая котлета Микояна…

— Мне нужна ее фотография, — перебил Пантелеймон деловым тоном.

— Я знал, что понадобится. Пожалуйста. — Протягивает снимок. — Жену зовут Вилена.

Неспешно, чтобы каждое движение успевал дегустировать телохранитель, Уралов достал из ящика стола жменю гвоздей, молоток и обрезок доски; прихватил фотографию по углам. Нараспев, заглядывая в шпаргалку, занудил:

Тук, тук, тук,

Забьем мы гроба крышку.

Тук, тук, тук,

Прощай, постылая жена.

Перешел на скороговорку:

— О, прислужники Смерти Адонай, Иеве и Зебаот. О, превысший отец, творец неба и земли, четырех элементов и высших духов, заклинаю тебя: забери на небо Вилену.

И вновь занудил:

Тук, тук, тук,

Забьем мы гроба крышку,

Тук, тук, тук,

Прощай, Вилена.

Прошло несколько дней. Несмотря на проведение мощной рекламной компании, крупная дичь более не попадалась. По законам рыночной экономики, лжеоккультное малое предприятие Уралова должно было неминуемо прогореть. Но случилось то, на что Пантелеймон мог только надеяться, о чем мечтать: Вилена таки преставилась, об этом протрубили все газеты.

— Да неужели ты и впрямь ее заговорил? — удивилась Маргарита.

— Если человеку восемьдесят три и близкие перестают дарить ему тепло своих сердец, то он может умереть в любую минуту, безо всякого колдовства, — напыщенно сказал Пантелеймон и добавил: — Очень вовремя преставилась, лучшей рекламы не придумать.

Нельзя сказать, что Пантелеймону от клиентуры не стало теперь отбоя, но без рекомендации старца в его кабинете вряд ли бы появился могущественный нефтяной олигарх.

Внешность миллиардера, из каких–то неизвестных соображений жившего подолгу в Минске депутата российской Госдумы по Ханты — Мансийскому избирательному округу, завзятого русского национал радикала была, однако, скорее половецкой. Одет депутат был хотя и дорого, но без набивших оскомину новорусских изысков. Говорил без фени, пальцовку не демонстрировал. Словом, настоящий новый русский, из жизни, а не тип из городского фольклора, не мелкий жулик из комсы, которые выдают себя за бывших первых секретарей обкомов партии со счетами в рижском «Парексбанке» и кичатся недоказуемым уголовным прошлым.

Олигарх метался по кабинету лжеоккультиста и, вводя в курс дела, возбужденно верещал. Вдоль стен с пистолетами наизготовку стояло четыре уже телохранителя в черных очках. Пантелеймон, дабы внимать каждому слову олигарха, даже снял шапочку с вышитой меткой.

— Понимаете, так как сам район нефтедобычи полностью контролировался моим «ОлиОйлом», то занимать оставшуюся как бы бесхозной после отравления Стерлядкина трубу Саулов не имел морального права. По логике, это должен был сделать я. Но этот наглец Саулов…

Вдруг загрохотали выстрелы, посыпалось оконное стекло. Один из телохранителей рухнул замертво. Остальные открыли бешеный ответный огонь.

Нападение отбили: бой захлебнулся. Мертвого унесли, рассказ олигарха возобновился:

— Но этот наглец Саулов занял ее. Я утерся, что оставалось делать? Ладно, думаю, пусть: все мы не лыком шиты. Ему бы теперь сидеть тихонечко и сопеть в две дырочки. Но он… неожиданно заявил, будто за перегон нефти по той самой трубе мой «ОлиОйл» должен его «РосвестОйлу» что–то отстегивать. В принципе, есть такая практика. В цивилизованных странах. Набравшись ангельского терпения, спрашиваю: сколько хочешь? Пятьдесят, факсует в ответ, процентов от прибыли по экспорту. Ты что, сбрендил?! Забыл, что вообще–то и труба, и перекачиваемая по ней нефть принадлежит всему российскому народу! А следовательно, твоя законная, так сказать, конституционная доля — одна сто сорока семи миллионная. Так что бери десять и радуйся, пока не передумал. В ответ этот наглец Саулов вообще перекрывает задвижку!!! Вы можете представить такое хамство?!

— Он должен умереть?

— Несомненно, такому не место в нашем демократическом обществе. Однако, прошу заметить, умереть как бы своей смертью. Например, от геморроя.

— Он же молодой, здоровый как конь, поэтому стоить это будет дорого.

— Сколько?

— Триста тысяч долларов. Причем, двести авансом — на гвозди и прочие для ритуала материалы, остальные — по достижению результата, — не моргнув глазом, зарядил Пантелеймон.

— А не дороговато ли у вас материалы получаются? — засомневался олигарх.

— Между прочим, я специалист по паранормальным убийствам высочайшего класса, — заносчиво заявил Уралов. — Неужели каких–то триста тысяч — сумма для вас неподъемная?

— Ладно, ладно, я согласен, — смутился миллиардер, — но учтите, если попытаетесь меня обмануть…

— Скопытится, будьте спокойны. Можете обдумывать текст соболезнования.

Секретарь отсчитывает Уралову деньги. Олигарх и свита уходят. Лжеоккультист выдвинул ящик стола и выключил магнитофон.

Очень мало кому удавалось «обуть» олигарха. Для этого конкурентам даже приходилось приглашать ведущих специалистов Моссада. Но никому, никому, никому еще не обламывалось сделать это — и смех, и грех — столь примитивным способом, годным разве что для обуздания какого–нибудь зарвавшегося сопляка.

Прошла и весна. Под окном кабинета лжеоккультиста, по зеленой шелковой муравушке, рассыпались лимонно–желтые, махровые парики одуванчиков. По утрам из глубины сада музицировали соловьи. Уралов, которого они однажды разбудили, в сердцах пальнул в листву мелкой дробью.

Так как на душе у Пантелеймона висела предстоящая разборка с «нефтяником», то к «оказанию оккультных услуг населению» он охладел и целыми днями спал, жрал, занимался любовью с Маргаритой. А также ездил в известный только избранным сексуально озабоченным массам «массажный салон» на бульваре Великого Кобзаря. Тем не менее, его пытливый алчный ум уже начал вынашивать новый глобальный, прямо–таки планетарный финансовый проект.