Последний выстрел Солтмурада - Александр Никонов

С помощью родственников и соседей Солтмурад за одно лето построил большой кирпичный дом. Только поставил его не на старом месте, где все напоминало ему о смерти родных, и которое он считал их могилой, а там, где когда-то стояла их старая сакля. Правда, дом оказался немного в стороне от селения, но здесь сердце и душа Солтмурада отдыхали. А какой отсюда был вид!

Зелено-изумрудное махровье лесов пологом укутывало склоны гор, словно прятало их от беспощадного солнца, ливневых дождей и суровых кавказских морозов; красновато-коричневые шапки гор напоминали головы богатырей, задумавшихся о чем-то о своем, былинном; в темной теснине ущелья бежала торопливая речка, и когда Солтмурад долго на нее смотрел, ему казалось, что он стоит на борту огромного океанского лайнера, который несет его в неизвестные, прекрасные страны; там, внизу, парили легкие облака и горные орлы, выслеживающую свою добычу. Так было в детстве, так было сейчас, так будет всегда!

Теймураз несколько раз приезжал к отцу, чтобы помочь в строительстве дома, но каждый раз долго не задерживался. Ему все время было некогда, потому что стал в столице большим начальником. Как-то перед отъездом Солтмурад сказал ему:

– Ты, сынок, становишься большим человеком, а большой человек всегда на виду. Остерегайся стать выше тех, кому ты служишь. Такого не прощают даже лучшим друзьям и кровным родственникам. Я смотрю, что ты не расстаешься со своим оружием. Скажи, чем ты занимаешься? Ведь автоматом можно защищать и можно убивать.

Теймураз смутился и ответил, что работает в охране Масхадова. Разве мог он честно признаться отцу, что он уже давно сидит на игле, что таких, как он, уже не принадлежащих самим себе, заставляют заниматься похищениями известных людей, держать их в подземных тюрьмах, как рабов, а начальники продают пленников, словно баранов. Однажды он даже хотел уйти из гвардии, но ему тут же напомнили, что он давал клятву на Коране и однажды написал расписку о том, что обязуется молчать обо всем, что происходит в президентских кругах. Он помнил свою подпись под документом, и она держала его крепче железных цепей, ведь в случае нарушения клятвы его ждал шариатский суд. А что это такое, Теймураз видел собственными глазами, когда человека расстреливали только за то, что он не хотел молиться или защищал честь своей сестры, изнасилованной каким-то подонком.

Так прошли еще два относительно спокойных года. Солтмурад как и в былые годы занимался своим хозяйством, в котором он находил отдохновение и спасение от всего происходящего в Чечне. Он не обращал внимания на косые взгляды и пускаемые ему вслед насмешки и колкости молодежи, которая считала недостойным мужчины заниматься чем-то иным, кроме убийства неверных, грабежей и продажи пленников. С высоты своих лет Солтмурад с мудрым спокойствием глядел на молодых, которые приходили к нему и просили продать молодого барашка, хотя так хотелось спросить их, почему вместо баранины они не едят свои доллары, заработанные на страдании и крови.

В Чечне становилось все тревожнее. Во всех селениях и городах появились арабы и ваххабиты, которые ходили по мечетям и дворам, раздавали религиозную литературу на русском и арабском языках и объясняли правоверным, что их вера не есть истинно мусульманская, что за долгие века общения с неверными они отступили от законов шариата. Чечены не понимали, какая разница была между их верой, которую столетиями чтили и исповедовали их предки, и, так называемой, истинной верой, которую им навязывали незваные пришельцы с Ближнего Востока: тот же Коран, те же суры. Но вот трактовали слова пророка Магомета ваххабиты по-своему, и главный упор их идеологии строился на превосходстве их религии над другими религиями и беспощадном уничтожении неверных.

Сначала школы, мечети заполонили ваххабиты, а следом за ними появились вооруженные до зубов наемники со всего света: из арабских стран, недобитки из Закавказья, украинские националисты и даже русские вольные стрелки. Их предводитель, беспалый борз Хаттаб, все больше чувствовал себя хозяином на чеченской земле: он казнил, миловал, награждал, а Масхадовское правительство Ичкерии все больше походило на марионетку.

Как и каждый, повидавший многое в жизни, человек, Солтмурад чувствовал, что скоро что-то должно произойти. Все ждали этих событий, но их развязка наступила, как всегда, неожиданно, как сход с гор снежных лавин. И скоро все заговорили о событиях в горном Дагестане, в селах Кара-Махи и Чабан-Махи.

В первые дни в Чечне было спокойно, но когда в Дагестане заговорили пушки, грохот их разрывов с каждым днем все красноречивее говорил, что недолгому миру приходит конец.

6

Капитан медслужбы десантного полка Меркулов уже третьи сутки не отходил от операционного стола. Именно столько уже длились кровопролитные бои за большой поселок, куда вошла крупная группа боевиков. В полевой медбат практически каждый час привозили раненых. Здесь же их и сортировали: одних на ходу перевязывали и увозили в стационары, тяжелых грузили на «вертушки», переправляя в окружной госпиталь, третьих несли на операционный стол, четвертых, не доживших до спасительной помощи, после формальностей упаковывали в цинковые гробы и оформляли как груз 200.

Хирургов было двое, но второй, совсем молодой парень, недавно закончивший ординатуру и которого недавно прислали на помощь Меркулову, уже через несколько часов свалился без сознания, даже не закончив операцию. Медсестры быстро отходили горе-хирурга, но у того после случившегося постоянно тряслись руки, и он не годился даже для того, чтобы делать перевязки.

Меркулов отдыхал только ночью, часа три-четыре, когда затихали дневные бои. Но и в эти короткие часы отдыха ему часто не спалось, потому что воочию ощутил здесь, что это значит, когда стоят «мальчики кровавые в глазах». На удивление, этих коротких часов ему хватало, чтобы целый день чувствовать себя достаточно бодрым, хотя на гражданке при восьмичасовом сне он ходил на работу с вечной зевотой бегемота.

Но сегодня доспать ему не дали – с самого раннего утра селение начали бомбить вертолеты, и взрывы сотрясали землю, словно при землетрясении. Говорили, что в селение зашел большой отряд известного полевого командира, о котором рассказывали на полковой кухне самые разные истории. Что будто бы он воевал еще в первую чеченскую кампанию, в которой погибла вся его семья, что он был отличным снайпером и лично убил более пятидесяти наших ребят, что он поклялся на Коране мстить федералам за своих убитых родственников до последней минуты своей жизни. В газетах писали, что он безжалостно расстреливал пленников и отрезал головы заложникам, не беря никаких денег, которые ему предлагали в качестве выкупа, что рядом с ним постоянно находилась его молодая жена, которая не желала оставлять мужа ни на минуту.

Что здесь было правдой, а что ложью, никто не знал, но историю смаковали, как только что прочитанный новый бестселлер. Вот и Меркулов размышлял сейчас о невероятных переплетениях человеческих судеб, когда в палатку ворвался вестовой и почти прокричал:

– Товарищ капитан, товарищ капитан, вставайте скорее, вас срочно вызывают в операционную.

Меркулов высунул голову из-под одеяла, недовольно проворчал:

– Ну что орешь, не сплю я. Что там еще случилось – президента что ли привезли?

– Никак нет, товарищ капитан, раненого сержанта. Он…

Меркулов встал, зевнул, прислушался – бомбить перестали, лишь доносились пулеметные очереди, словно где-то недалеко маленький ребенок водил палкой по забору, изображая трещотку.

– Я сколько раз говорил тебе, чтобы ты звал меня Виталием Сергеевичем, – сказал он солдату.

– Так точно, Виталий Сергеич, – вытянулся в струнку солдат.

– Тьфу ты, – выругался Меркулов, – выдрессировали вас, как… Ну, откуда раненый-то?

– Из разведки принесли, – коротко пояснил посыльный.

Меркулов уже плескался под рукомойником, сделанный умелыми солдатскими руками из двухлитровой пластиковой бутылки.

– Ну, беги, скажи, чтобы готовились к операции.

– Так, това…!

– Я что сказал! – закричал Меркулов. – Бегом, марш!

Выйдя из палаты, он еще издали заметил большое скопление народа. Навстречу ему уже бежала медсестра Леночка и, всплескивая на ходу руками, охала:

– Ох, Виталий Сергеич, что делать-то будем! – Из ее коровьих глаз лились слезы. – Такой молодой, красивый солдатик! Боже мой!

Меркулов отодвинул ее в сторону, зная, что в таком состоянии от нее вряд ли дождешься толкового объяснения. Он уже давно знал, что для Леночки все солдатики были красивыми и ласковыми, и ее милосердия хватало на всех. На носилках, лежащих на земле, он увидел солдата, накрытого тремя бронежилетами. На первый взгляд парень казался здоровым и цветущим, и он просто прилег отдохнуть. Его серые глаза вращались, как датчики самонаводящейся ракетной боеголовки, и на лице его, кроме бледности, не отражалось никакой боли.