Мускат - Кристин Валла

Проснувшись, Эрнст Рейзер открыл глаза навстречу лику своей возлюбленной. Она улыбалась ему, пленительная в своей нетленной красе. Продолговатые впадинки на щеках протянулись к уголкам рта, глаза с чуть раскосым разрезом приподняты к вискам, обрамленный черными волосами лоб. Руки спокойно сложены на коленях, чистенькие и немного кукольные, с блестящими ноготками и нежными ладошками. Снимку, сделанному когда-то летом в одном из женевских парков, исполнилось уже тридцать лет. На ней было белое хлопчатобумажное платье, составлявшее резкий контраст с ее смуглой кожей, которая сразу показывала, откуда эта девушка родом. Он все еще помнил ее такой, хотя ее кожа давно уже подернулась сетью морщинок. Сколько раз он видел ее сидящей вот так, но уже с опущенными плечами и морщинистыми руками, и в волосах ее все сильнее проступала седина, с каждой секундой, что он на нее смотрел. Уже не в парке, как тогда, а за колченогим столом, перед лоханкой с грязной посудой, в застиранном, покрытом пятнами платье и драных нейлоновых чулках, которые она все продолжала стирать, потому что новые покупать было не на что. И все равно в душе у него сохранялся тот же образ. Не той женщины, в какую ее превратила жизнь, а юной девушки, в сиянии только что расцветшей красы, которая пленила его с первого мгновения, как только она появилась в его жизни.

Это было давно, это было сейчас. Эрнст Рейзер встал и, не закрывая приотворенную дверь, выплеснул на себя ведро воды. Было пять часов пополудни. Он зашелся в кашле, от которого все заклокотало в груди, и устало утерся полотенцем. Эрнст Рейзер был низкорослый и хилый человечек, худой, тощий как жердь, с морщинами, как на морде бладхаунда[4], и впалым животом. Но его внешний вид был всегда безупречен, он следил за тем, чтобы всегда подравнивать усы у одного и того же парикмахера, и никто не мог бы обвинить его в том, что он носит обувь на босу ногу. В Эрнсте Рейзере до сих пор ощущалась европейская закваска, хотя каких-либо национальных черт в его облике уже нельзя было различить, он выглядел скорее как человек прошедший через горнила различных культур. В молодости он, что называется, подавал надежды, это был одаренный юноша, в совершенстве владевший французским и английским, и к тому же по праву гордившийся тем, что по-немецки говорит на хорошем литературном языке, который можно слышать по телевизору. В те времена он принадлежал к высшим слоям общества, посещал светские приемы, покупал шелковые рубашки и шил себе костюмы на заказ. Эрнст Рейзер легко различал сорта вин, для этого ему достаточно было поболтать вино в рюмке, он умел, не задумываясь, сказать что-нибудь эдакое по поводу музыки или политики и так поухаживать за дамой, чтобы она почувствовала себя настоящей леди. Однажды он облетел вокруг света, за что ему на старте и финише подносили шампанское. А затем это внезапно оборвалось. И все из-за женщины.

Однажды, тридцать лет тому назад, он узрел у себя в Швейцарии ее смуглый лик, заполнивший собой целый праздничный зал. Он тотчас же устремился к ней навстречу. Он поднес ей бокал с каким-то игристым напитком и попробовал завести беседу в надежде, что они говорят на одном языке. Видя ее непонимающий взгляд, он моментально перешел на французский, и тогда им удалось разговориться. Но она поведала только, откуда приехала, а больше в общем-то ничего; оказалось, что это какая-то страна далеко-далеко на западе, царство знойного экваториального солнца, с кофейными плантациями, необитаемыми джунглями и маленькими райскими уголками на побережье. Заронив в его душу мимолетный образ этой страны, она удалилась и потом отклоняла все его приглашения. Потребовались недели и месяцы, заполненные подношениями орхидей, шоколадных сердечек, билетов в оперу и шикарных ресторанных обедов, прежде чем она наконец согласилась отдать ему руку и сердце. Простая свадебная церемония состоялась в парке при венесуэльском посольстве. И вскоре Эрнст Рейзер впервые ступил в своих чересчур тяжелых ботинках на землю южноамериканского континента и с изумлением узрел покосившиеся от ветра деревья на берегу в Майкетии, а за ними — глинобитные хижины, уступами взбиравшиеся по горным склонам.

Встреча с Каракасом стала для него потрясением. Он так и не мог свыкнуться с разгулом преступности и нищетой и ни разу не решился пройтись по улицам пешком после наступления темноты; куда бы то ни было он ездил в автомобиле и, заперев тот в подземном гараже, искал спасения в собственной комнате. Двое из его соседей погибли от пуль в течение первого года после его приезда, хотя дом, где он поселился, находился в весьма респектабельном районе. Первый год он работал в посольстве по соседству, но спустя некоторое время его должность сократили и ему пришлось искать другое место. Он показал себя негодным мужем, так как жена его не беременела, и ее родня с некоторым презрением поглядывала на неприспособленного европейца, видя, как в смысле заработка он скатывается все ниже и ниже. Под конец им пришлось переехать в район попроще, где Эрнст Рейзер начал шалеть от ночного шума и бесконечных причитаний жены. Так постепенно умерла любовь, как умирают безответные молитвы. В конце концов Эрнст Рейзер собрал свои антикварные чемоданы и уехал на никому не ведомый маленький остров. Вынужденный не по своей воле доживать век в захудалой гостинице, из окон которой открывался вид на прекраснейшие в мире закаты, он занялся тем, что стал культивировать свою бороду и способности к сарказму.

Все вечера Клара Йоргенсен проводила в ожидании капитана. Под ласковый плеск волн, набегающих на берег, она попивала лимонад из бокала с двумя соломинками, уткнувшись в убористые строчки печатных страниц. Она выкуривала голубую сигарету «бельмонт», набитую местным сортом венсуэльского табака, выращиваемого у подножия гор, но никогда не больше одной, и всегда оставалась в одиночестве. Казалось, ничто вокруг ее не интересовало: пустующие столики, скатерти с въевшимися пятнами, черные внутри пепельницы и треснутые пластиковые стулья. Даже хваленый закат не привлекал ее внимания. Она с головой погружалась в мир, заключенный в книжный переплет. Ни бармен Умберто, ни официантка Бьянка Лизарди не заговаривали с ней, когда она сидела уткнувшись в книгу, потому что у них было такое ощущение, что она хочет превратиться в невидимку. Но все равно Клара Йоргенсен давно уже стала частью вечернего ритуала, который разворачивался на пляже. В дверном проеме появлялся Эрнст Рейзер с пятнами пота на груди, бормоча проклятия на трех языках. Будучи управляющим этого заведения, он считал себя вправе жаловаться на отсутствие клиентов, невзирая на то что оставалось немного времени до того часа, когда в ночном мраке положено бродить призракам.

В синем пикапе подъезжал хозяин ресторанчика, парковался у входа в канцелярский магазин, в витрине которого, хотя стоял август, все еще красовались рождественские украшения. Хенрик Бранден был норвежцем; когда-то он водил тяжелые грузовики в дальние рейсы, но, схлопотав четвертый штраф, купил на последние деньги билет в карибский рай, и тут ему повезло напасть на золотую жилу. Цепь, украшавшая его волосатую грудь, была сделана из добытого богатства, так же как надетый на мизинец перстень и оправа очков. Захудалый ресторанчик на пляже не приносил его владельцу дохода. Он был ему нужен лишь как источник дешевого рома, чтобы заливать свою неутолимую жажду. Хенрик Бранден сразу усаживался за столик в дальнем конце бара, и Умберто молча ставил перед ним первый стакан «Куба либре». После глотка ледяной влаги болезненное ощущение в груди подсказывало норвежцу, что жидкость начала проникать в его кровь, впитываясь, словно влага холодного компресса, положенного на разгоряченный лоб.

Затем входила женщина и садилась рядом с Хенриком Бранденом. Кармен де ла Крус жила вместе с ним в его полиэфирном дворце на девятом этаже дома «Ресиденсиа эль Гриего». Она выглядела старше своих сорока шести лет, но она и пожила интенсивнее других людей. Поговаривали, что Кармен де ла Крус в свое время была проституткой, торговала наркотиками, и, хорошенько посмотрев на нее непредвзятым взглядом, легко было поверить, что эти слухи не лгут. Эрнст Рейзер любил говорить, что на платьях Кармен де ла Крус швейная промышленность имеет хорошую экономию, расход материи в этом случае невелик. У нее были роскошные формы, а впадина между грудей так глубока, что прозвана местными жителями Долиной Великолепия, вдобавок ее плечи и бедра были украшены неистребимыми живописными творениями. У нее были отчаянно высветленные волосы, сморщенные от многолетней привычки к курению губы, а голос, как у бывалого моряка. Речь свою она пересыпала ругательствами, хохот ее был похож на грохот горного обвала, а когда она улыбалась, то демонстрировала два ряда сильно поредевших желтоватых зубов.