Рассказы - Мартти Ларни

Отто все сидел над бочагом, ожидая, что Элма снова придет наполнять лейки. Она пришла и метнула на него сердитый взгляд. Ничего не сказав, однако, она решительно шагнула на ступеньку. А парень снова поглядел в воду. И почти невольно у него сорвалось:

— Элма, неужели у тебя нет… этих, то есть…

Природно здоровые щеки девушки вспыхнули ярким румянцем. Опустив на ступеньку лейки, она быстро оправила подол юбки, с которого каплями стекала вода, и с обидой сказала:

— Свинья! Иди-ка лучше работать!

— Да ты не сердись. Теперь уж я все равно знаю, что у тебя нет…

— Замолчи! Небось, есть.

— Да нет. Погляди, вон, на воду между ступенек, так и увидишь.

Она взглянула и, быстро взбежав наверх по лестнице, подхватила свои лейки и со всех ног помчалась к томатным грядкам. Тут он заметил свою глупость и, разозлившись на себя, на свой нескладный язык, зачерпнул полные лейки воды и принялся за работу с остервенением.

Часа два они так и работали, не сказав друг другу ни звука. Отто чувствовал себя виноватым и жалким, но, как ни старался он, как ни собирался с духом, какие ни придумывал слова, неподатливые, тугие губы не могли ничего произнести вслух. Право же, он хотел, но не мог. Не то чтобы у него не было силы воли, — ему не хватало решимости сказать первое слово, то есть того, что называется инициативой. Лишь потом, когда последние растения получили свою порцию влаги, он вымолвил наконец:

— Неужели ты совсем не устала?

— Нет, — ответила она, как отрезала.

— По-моему, эта поливка — слишком тяжелая работа для женщины. Да и мужчину может измотать вконец.

— Вот как?

Ничего больше она сказать не пожелала. Тем и закончилась их беседа на этот раз. Молча направились они к теплицам, и, когда подходили к упаковочной, хозяин вышел им навстречу, чтобы объявить об окончании рабочего дня.

В тот вечер Отто чувствовал себя ужасно разбитым и нигде не находил покоя. Двенадцатичасовой рабочий день вытряхнул из него все силы, вымолотил, как сноп, но простодушный бедняга не мог удовлетвориться своим ложем. Сайнио и Теутори удивлялись его молчанию. А Отто смотрел в открытое окно и питал мечту зыбкими воспоминаниями дня. В воздухе веяло прохладой. Убегающий день стягивал за темную кромку леса последние остатки зари, а наступающий вечер крался по земле неслышно, как кошка.

Отто надел шляпу и вышел во двор. Вечер так хорош, что ничуть не хочется спать. Он потоптался с минуту перед работницкой избой, послушал вечерние голоса, а потом тихо побрел к ближнему лесу. У томатных посадок он остановился, огляделся вокруг, словно выбирая направление, и пошел дальше. Вскоре затем он свернул направо, на тропочку между грядками, которая вела к поливному бассейну. И почти непроизвольно, подойдя к бочагу, он скользнул взглядом по воде.

Большая лягушка прыгнула с бережка, пустив по воде крути, которые быстро разбегались и исчезали. Как раз на том месте, где скрылась последняя морщинка, Отто днем видел отражение, породившее в нем столь удивительные чувства. Воображение взяло на себя смелость немножко прояснить эту весьма смутную картину. И вскоре она словно ожила. Парня бросило в жар, и он прошептал с решимостью, почти с вызовом:

— Я женюсь на ней. Она ничего. И работница хорошая.

Две недели спустя, когда июль уступил место зрелому августу, парень решил осуществить свое намерение. Он еще утром закинул удочку, деликатно спросив у Элмы:

— Что ты скажешь, если я вечером зайду посмотреть твою каморку?

Девушка ответила без лишних церемоний:

— Приходи, кто тебе не велит.

И вот он сидел в ее комнате, маленькой клетушке на чердаке, и отчаянно пытался завязать разговор. Но каждое слово, с таким трудом вырывавшееся из его хэмеляйских губ, казалось ужасно унылым, будничным и стертым. И за каждым сказанным словом повисала угрюмая пауза. И, лишь бы только заполнить эти мучительные паузы, он говорил:

— Ты, верно, все еще сердишься на меня?

— Сержусь? Я?

— Ну да, ты.

— Еще чего. За что же мне сердиться?

— Да за то, что я тогда у воды…

Она рассмеялась добродушно и светло. Она смеялась губами, глазами, туго налитой грудью — всем своим существом.

— Ты все еще об этом расстраиваешься? А я уже давно забыла.

— Меня это просто подавило, — признался он чистосердечно.

— Ах, бедный Отто, какое же у тебя чувствительное сердце!

— Видишь ли, я ведь вовсе не хотел тебя обидеть.

— Ну, конечно. Ты же сказал правду. Что видел, то и говорил. А я могу тебе признаться, раз уж на то пошло, что у меня и сейчас ничего нет…

Трудно сказать с уверенностью, сделала ли она это столь смелое признание с каким-то определенным умыслом или то была просто честная и искренняя откровенность между товарищами по работе. Проще догадаться, пожалуй, как он это воспринял. Во всяком случае, поздним вечером того же дня он уже настолько осмелел и разошелся, что шепнул ей на ухо:

— Элма, я женюсь на тебе… Ты мне нравишься…

Так начиналась их тридцатилетняя война. Немного романтики лунных ночей, объятий и поцелуев, а затем — мечты:

— Вот если бы когда-нибудь сколотить деньжат да и отважиться купить собственное огородное хозяйство!.. — повторял он всякий раз со вздохом. Это стало его постоянной присказкой. С этим восклицанием он начинал и заканчивал рабочий день. Это же было его всегда готовым ответом на многие вопросы и предложения Элмы: «Вот если бы сколотить…»

Как-то, через год после обручения, Элма спросила:

— Когда же, ты думаешь, мы сможем начать с тобой настоящую семейную жизнь?

Он не сразу нашелся. Да, когда? А что значит — настоящая семейная жизнь? Ведь вот они уже десять месяцев живут вместе на чердаке у Элмы. Сперва люди немного удивлялись. На деревне уже поговаривали о «невенчанной чете» Харьюслуома. И хозяин время от времени намекал, что им следовало бы обвенчаться. Но поскольку Отто всякий раз отвечал, что, мол, надо сколотить деньжат и так далее, хозяин в конце концов махнул на них рукой. Точно так же поступила и деревня. Элму стали звать «Оттовой Элмой», а Отто — «Элминым Отто». Вот и все.

— Ну, так как же, Отто? Ты думал об этом? — повторила она вопрос, видя, что муж уставился куда-то в пространство.

— Как же, думал. Когда-нибудь, со временем. Вот только бы сколотить деньжат, чтобы купить хоть немного земли… Ну, и тогда уж…

— Значит, дело это затянется…

— Надо только верить. И быть скупыми.

— Но ведь женитьба по нынешним временам не так уж дорого может обойтись.

— Да уж как-никак… потребуется немало.

— Но такая жизнь все-таки ведь… немного не того…

— Почему?

— Ну, как же. Мы ведь не можем. Ты сам понимаешь — дети… Отто даже вздрогнул. Этого обстоятельства он еще не продумал до конца, как следует. Совершенно верно, Элма — женщина. Она хочет иметь детей. Но и на этот раз он не мог придумать другого ответа, кроме все того же:

— Вот бы только сколотить деньжат маленько, чтобы сметь, значит, заводить детей. Ты же сама видишь, что с такими заработками далеко не ускачешь. Теперь, правда, еще жить можно, пока мы оба работаем. А каково будет, когда ты останешься дома?

— Разве мне обязательно сидеть дома?

— Конечно, если ты хочешь иметь детей. Иначе ничего не выйдет.

— Но что же нам делать?

— Надо подтянуть животы и копить деньги. Жить скупо и бережливо.

Итак, они начали жестокую экономию. То было время великого самоотречения. Они экономили на еде и на одежде, жили впроголодь, терпели нужду и лишения. Но им это не причиняло страданий, потому что в мечтах перед ними маячила цель, ради которой стоило идти на все: кусок собственной земли, собственный огород.

Гражданская война и нависший затем над страною голод обогатили братьев Сувио. Они все расширяли и расширяли свое садово-огородное хозяйство, из года в год увеличивали площадь теплиц и парников, строили жилые дома для рабочих, а для своих детей — роскошные дачи. За десять лет они «сколотили» сказочное состояние, ибо бог войны был к ним благосклонен.

Их успехи не давали покоя Отто. Мысль работала у него в мозгу, точно сверло. Его так и подмывало поскорее тоже стать предпринимателем — вести собственное дело, на свой счет.

Когда положение с продовольствием начало улучшаться, «Коммерческое садоводство братьев Сувио» постепенно перестало производить овощи и корнеплоды и стало заниматься исключительно цветами. Тогда-то Отто решил наконец, что его час настал. Он не хотел конкурировать со своими хозяевами. Его вполне устраивало овощеводство.

Рядом с «Коммерческим садоводством» продавался подходящий участочек: гектар земли с маленькой избушкой. Половина этой земли была пригодна для земледелия — песчаная почва на южном склоне. Пока там росли лишь лопухи, чертополох, куриная слепота да заячья капуста. Однажды, весенним вечером, они с Элмой проходили мимо того участка. Отто замедлил шаги и сказал: