Оживший - Александр Шувалов

После этого он как-то очень скоро успокоился. Вдвоем мы быстро довели дело до ума. Товарищ полковник въедливо вникал во все детали и даже подбросил по ходу дела пару остроумных идеек, которые я с благодарностью принял. В итоге мы помирились, и он даже соизволил признать некоторые положительные стороны моего плана.

– Однако же удобно этот кабак расположен. – Островский ткнул ручкой в крупномасштабную карту. – Сколько до шоссе, полкилометра?

– Шестьсот пятьдесят метров.

– Плюс три дороги: к морю, национальному заповеднику и перевалу. Уходить будете вот по этой, угадал?

– Верно, – ответил я. У меня было несколько другое мнение касательно маршрута отхода, но такие интимные подробности я всегда предпочитал держать при себе, – угадали.

– Хрен успеют перекрыть. Молодец!

– Рад стараться, – гаркнул я, и мы оба расхохотались.

За полтора часа до прибытия клиента мы начали просачиваться в ресторан поодиночке и мелкими группами. Заняли позиции вокруг его излюбленного места, отгороженного от общего зала ширмочкой столика в углу. Сделали заказы, обозначили гастрономический энтузиазм и принялись ждать. Нас было шестеро, двое оставались снаружи, Островский со своими людьми ждал в условленном месте.

Минут за двадцать до приезда Режиссера я подал сигнал тревоги, как-то уж больно активно замельтешили вокруг моего столика сразу двое незнакомых мне официантов, крепких молодых мужиков. И потом, очень не понравились короткие, время от времени бросаемые в мою сторону взгляды дамочкой из несколько натужно веселящейся компании за столиком напротив. Смотрела, как будто брала на прицел. Мы схватились за пушки, и это нас спасло, к сожалению, не всех.

Как я понял, люди в ресторане собирались поступить с нами точно так же, как мы с тем Чжао: захватить, а в крайнем случае – уничтожить. Не успела мадам вскинуть ствол, как я всадил в нее две пули и перевел огонь на официантов. Сразу после этого к веселью присоединились остальные, и пальба в кабаке поднялась очень даже нешуточная.

И все-таки они нас не взяли. Мы положили всех их и ушли, забрав с собой убитых, Саню Коновалова, Петра Клименко и моего тезку, Игоря Павловского. Раненый в грудь Женя Сироткин вышел наружу сам и вырубился уже возле машины. У нас вообще не принято бросать убитых и раненых.

Домой мы добирались поодиночке. Я прилетел в Москву последним, потому что сначала возился с Женей, а потом, в нарушение всех инструкций, тупо вернулся обратно, чтобы закрыть вопрос с Режиссером самостоятельно. Напрасно вернулся, ждать он, естественно, не стал.

Зато меня с нетерпением ожидали в родной конторе. Бодро закрутилось служебное расследование, на горизонте замаячил трибунал. Из лучшего командира в управлении спецподразделения я быстренько превратился в самонадеянного упертого самодура, тупого непрофессионала, слона в посудной лавке. Рапорта Островского и, что самое обидное, моего собственного зама и приятеля, Кирилла Крикунова, документально это подтвердили. Я и не пытался оправдаться, потому что знал, что виновен, какие, к черту, могут быть оправдания у потерявшего троих бойцов командира. До конца разбирательства меня отправили на загородную базу, где я и провел две недели в отведенной мне комнате, лежа в койке и бессмысленно таращась в потолок.

До трибунала дело не дошло – в нашей организации не принято выносить сор из избы. Меня вернули в Москву, но дальше прихожей в родной конторе не пустили. Какой-то двадцать седьмой помощник начальника Главка в чине полковника сообщил мне через губу, что я уволен в запас, согласно собственноручно написанному три месяца назад рапорту и даже удостоен смехотворной пенсии.

– Вы же понимаете, Коваленко, – процедил он, вручая мне бумажный пакет с какими-то документами.

Все я прекрасно понимал. Здоровый и бодрый организм российской военной разведки просто-напросто исторг меня из своих плотных рядов, как изгоняют залетевшую и заразившую всю округу триппером монашку из святой обители.

Я взял документы и молча вышел. Так я стал отставным тыловиком и сразу же перестал жить, потому что жизнь – это что-то большее, чем вдохнуть-выдохнуть, поесть-попить, поспать, а потом проснуться, погадить и начать все сначала.

Кстати, о попить. Очень скоро выяснилось, что единственный способ избавиться от ночных кошмаров – это как следует залить в трюмы чего-нибудь спиртосодержащего. Или просто не спать. Вот так я и стал контролером.

Надеюсь, теперь вы понимаете, что почувствовал я, увидев Режиссера рядом и чуть ли не в обнимку с Островским – человеком, вместе с которым я должен был этого деятеля упаковать или просто упокоить. Наша случайная встреча (я ведь мог потопать к метро или плюнуть и сесть в машину к Светлане) – лишнее для меня подтверждение того, что ОН все-таки есть. А раз так, пусть пребудет со мной, чувствую, что ЕГО помощь мне еще ох как понадобится.

Глава 3

Хорошо жилось на Руси лет эдак триста назад. Заметишь, бывало, какой-нибудь непорядок, остановишься, раскроешь рот пошире да как заорешь: «Слово и Дело Государево!» Сразу же как из-под земли появятся служивые и поволокут тебя, сердечного, в Тайный приказ. Там для порядка навесят, конечно, пару раз по сусалам, зато потом обязательно спросят: «Чего такого углядел, голубь?» – а сами внимательно выслушают и даже запишут.

Я, конечно же, ожидал, что в некогда родной конторе меня встретят мордой об стол, но чтобы так… Встретили, откровенно говоря, просто никак, точнее, никак не встретили, в полном соответствии со словами того попки в погонах, единственного участника моих торжественных проводов из разведки к едрене фене. Он, помнится, достаточно прозрачно намекнул, дескать, будешь мимо проходить, проходи не задерживаясь, рады тебе не будем, ты теперь не наш, а если честно, то никогда им и не был. Чтобы прокричать то самое «Слово и Дело», я позвонил семерым.

С тремя просто не соединили, двое, услышав мой голос, сразу же бросили трубку. Один посоветовал плотнее закусывать и перестать мешать водку с портвейном. Последний, выслушав лепет о деле государственной важности, тут же предложил сделку: его порученец выносит мне аж триста рублей, я беру денежку, ухожу и больше никогда не возвращаюсь.

Остановившись перед зеркалом в бюро пропусков, я поправил ремешок сумки, а заодно полюбовался отраженным в нем собой: потертые джинсы, раздрызганные кроссовки, дешевая куртка из кожзаменителя (ни в одну приличную шмотку из прошлого гардероба я уже просто не влезал), встрепанные, давно не стриженные волосы и лицо, вернее морда, при виде которой можно без проблем догадаться, что обладатель ее если еще не спился, то находится на правильном пути к этому. Я вздохнул и двинулся к выходу.

– Игорь! – Надо же, Кирилл Крикунов, Кира. Бывший зам и бывший очень хороший приятель. Все еще майор. – Ты как? – спросил он, подойдя поближе.

– Замечательно, можно сказать, прекрасно, – бодро ответил я, – смотрю, и ты процветаешь.

– Да уж. – Процветал он действительно неслабо, совсем как я, если посмотреть на лицо и в глаза. Еще больше о положении дел бывшего чистюли и франта говорила его форма, вернее ее состояние. Любому, хотя бы пару месяцев проходившему под погонами, беглого взгляда было достаточно, чтобы сделать вывод о том, что майор Крикунов К. Л. плотно «сидит на стакане», а еще ему давно и глубоко насрать на все и на всех. А в первую очередь на самого себя. – Какими судьбами?

– Предложили, понимаешь, пост председателя правления «Газпрома», вот и зашел за характеристикой. Как думаешь, дадут?

– Обязательно, – кивнул он.

– Тоже очень на это надеюсь. – И, обойдя его как шкаф, продолжил свой путь, гордый и красивый, как корабль революции бронетемкин Поносец, тьфу, черт, броненосец «Потемкин» под красным флагом.

– Игорь!

– Ну, что еще?

– Поговорить бы.

– Обязательно, – не стал отказываться я, – запишись на прием у секретаря, а лучше подъезжай ко мне в офис на Наметкина. Приму по-царски.

Я остановился возле кофейни у метро, четыре года назад, помнится, здесь был очень даже неплохой книжный магазин. Поразмышлял секунду, потом потянул на себя дверь и вошел. Сел за столик справа у стенки, полез в карман за сигаретами.

– Спиртное не подаем.

– А? – Я поднял глаза. Передо мной стоял мелкий отрок, черноволосый и румяный. В форменной темно-красной рубашечке с галстучком и черных брючатах. Поверх них красовался небольшой кокетливый фартучек с оборочками.

– Спиртное, говорю, не подаем, – повторил парень, и я прочел в его черных глазах гадливое презрение работника приличного заведения недалеко от метро, в перспективе – менеджера, к пьяни и полному лузеру по жизни, то есть персонально ко мне. – …И пиво тоже.

– Вообще-то я пришел выпить кофе.

– Растворимого не держим.

– Кто же пьет растворимый, Рустам! – вскричал я, сверившись с бейджиком на левом кармане рубашки этого красавца. – Принеси-ка мне кофе по-аравийски. Берутся, ну, ты знаешь, хорошо прожаренные зерна…