Остров Инобыль. Роман-катастрофа - Николай Шипилов

Иногда приезжает милиция и обязательно с каким-нибудь корреспондентом. Сука-милиция делает вид, что кого-то ищет, а кобель-корреспондент желает познать глубину человеческого падения и метит наших тружеников, будто они столбы, а не люди. А ведь достаточно сказать, что в нашей стране живет крупный ученый-ядерщик из Протвино. Зарплаты — фиг, жена — умерла, сам — закеросинил. А ни приготовить, ни постирать не умеет. И познакомился с одной дамой из сквера. Финал известен, банален и скверен. Был лубяной домик — сплыл, как ледяной. Он живет здесь и здесь ему, моему другу-академику нравится. Он спокойно занимается изучением жизни крыс, как в «шарашке». Много человеку надо? Его спросят: кому, мол, твои записи принесут радость? А он: Россия проснется! Какой человек! И представьте рядом с таким человеком всезнайку с фотоаппаратом наперевес, который приехал писать об отбросах общества. Кто из них полезней обществу?

А возьмите генерала железнодорожных войск, моего ближайшего соседа! Всю жизнь с колес не сходил, чтоб орден получить. Нет, корреспондентов я не люблю. Мне стыдно, что когда-то я был одним из них и мнил себя судьей и пророком.

Я, мама, главный над пятью бригадами переборщиков мусора. Еще два года назад, когда я был здесь новеньким, мой рабочий день начинался около восьми утра, когда по графику приходит первая чисто вымытая машина «Спецавтотранаса» — мусоровозка, а заканчивался к полуночи.

Теперь я начальник и могу позволить себе хоть изредка заняться литературным творчеством и политическими прогнозами. Живу в балке. В балке у меня холодильник и цветной телевизор марки «Сони», а вот электричества здесь нет, о чем весьма и сожалею. Надо мной лишь начальник свалки полковник Тарас, умный и политически грамотный человек, наш вождь и лидер. А до него был крысятник Трунов, его застрелили возле собственной сауны. Тот сидел в своем кабинете на помоечном стуле и за помоечным столом, а деньги, которые давал на мебель «Спецавтотранс», он приватизировал. Вот жадность его и сгубила.

Об этом — шабаш.

Умер великий Пан коммунизма, мама! Ты умерла, умерли сотни обманутых вкладчиков, и миллионы просто обманутых. Я живой, не убитый аминазином и ментовскими демократизаторами, я — безволосый самец мартышки в очках, мнивший о себе, что образован и учен. Я отверг в душе своей поиски правды. И живу на отличнейшей свалке, а иногда бываю женат. Зовут меня здесь Любомиром Хреновичем, как-то по-хлебниковски просто. Однако мне это не совсем нравится, обидно за старую русскую фамилию, мама. Хреновы мы — старое русское древо. Но что эти обиды в сравнении со счастьем жить и никому не завидовать! Жить уже при самом конце мира, на его черепках, на свалке человеческой истории! Какие там снега Килиманджаро! На вершине мусорной кучи — нет льда. Она лишь потому не имеет снеговой шапки, что все время растет…

Обезьяны в мундирах не раз били меня резиновыми жезлами — кремлевцы внушили им, что они люди… Эти тщеславные психопаты играют в блюстителей правопорядка. Раньше это называлось prseudologia fantastica. Тщеславным авантюристам важна зачастую не выгода, а та социальная роль, которую они играют. Они играючи били меня, а из мешка моей кожи текла красная жидкость первой группы — твоя, мама, и папина, и моя, наша прапрапражидкость.

Случалось со мной такое, о чем чистой бумаге и сказать-то стыдно! И как раз тогда, когда я старался одеваться прилично, подобно другим мартышкам носил галстук, чистил обувь поролоновым мякишем и пшикал подмышки дезодорантами… Тогда я был нищ, как миллионы других очкастых безволосых макак. Тогда я любил себя и свои иллюзии. Теперь я не люблю себя. Но я хорошо плачу макакам в погонах за право жить в свободном мире великой городской свалки. Я выбрал свободу, минуя стадии развития общества: свалка — она и в Африке свалка…

Тут по весне геодезисты считали объемы грунта и объемы мусора. Это тревожный знак. Говорили, что фильтрат гниющего мусора попадает через почву в верхний водоносный слой, а значит, и в водоемы с грунтовыми водами. Но где они возьмут двенадцать миллионов на обустройство новой свалки? «Хто им дасть?» Это из России свалку сделали бесплатно. Хотя… Спорно! Спорно относительно беззатратности. Но бесспорно другое: я лишился страха смерти. А может быть, я уже умер, мама?.. Слышу, как меня зовут… Наверное, пришел мусоровоз…»

Тощий человек раскрыл створки очешника и бережно уложил на алый бархат свои очки. Затем положил блокнот в джинсовую шляпу, а шляпу эту надел на голову.

Так вышел на дальний зов:

— Хре-ены-ы-ыч!

И отозвался:

— Иду-у!

14

Сорокалетнему демократическому журналисту Юзеку Змиевичу снилось, что он в полном одиночестве косит баксы на зеленом лугу. В руках его — коса-горбач, чтоб окашивать кочки и ни единого бакса не оставить под снег. Юзек никогда до этого не косил, но общая эрудированность подсказывает ему, что баксы нужно будет просушить на ветерке, состоговать и придавить сверху жердью. Иначе — размечет ветром. Светло и радостно на душе Юзека от осознания того, что баксов теперь хватит на всю оставшуюся жизнь и он позволит себе прикупить соседствующую с его дачным участком Владимирскую область.

И тут его сгубила жадность. Случилось так, что он увидел вьющегося из-под кочки полоза. Тогда и вспомнил виденные им на Дальнем Востоке экзотические ремни из шкуры полоза. И он бездумно погнался за удавчиком, норовя невесть откуда взявшейся в руках рогулиной прижать змеиную голову к земле. Рогулина сломалась, Юзек упал — змея вонзила что надо и куда надо. Юзек в страхе взмахнул руками, как крыльями, вознесся со слезами печали от расставанья с долларовым лугом и увидел с высоты черту порта Одесса. Но одновременно глазами человека толпы увидел чахоточную Любку Фишбейн, которая взметнула свое чахоточное тело на сорокаведерную смоленую бочку.

Любка самозабвенно орет:

— Долой самодержавие! — и долбит казанками музыкальных пальцев в темечко стражника Глотова, который пытается вразумить дочь крамольной Молдаванки словами «не моги супротив Государя-императора!»

— Смерть псу самодержавия! — кричит Любка, до крови стукнув Глотова кулачком в мясистый полноценный нос.

И тут же из кучки окружавших ее боевиков выскочили четверо в котелках и уложили стражника револьверным свинцом. И, не медля, раскачав труп за руки-ноги, сбросили с причала в Черное море.

Как по зову трубы, чернь бросилась экспроприировать.

Юз смотрел, как бомбились товарные магазины порта, как страсти извергались в пьянство, как все — даже бабы со чады — грузили трофеи на шлюпки и на ломовых. Он видел, как на Николаевском бульваре без единого залпа стоят пехотные цепи.

Солнце катится за море. Наступает темнота и чернь. Только из Карантинной гавани донеслось несколько нестройных выстрелов — там солдаты на кулачках бились с мародерами.

— Почему же они не стреляют? — подумал Юз, ища укрытия.

— Куда стрелять? Пятая судимость! — весело отвечал один из котелков, убивших Глотова. — Броненосец-то сагитированный! Как ахнет — куда портянки полетят!

Любка Фишбейн бессовестно утирала подолом юбки жилистую шею и кричала:

— Ю-у-уз! Кинь спички! Кинь спички!

Горели пароходы Русского Страхового Общества «Петр», горела кашкинская «Екатерина».

— Почему никто не распорядится отдать швартовы, Люба? Ведь можно подать концы на «Святогора» и отбуксироваться на «бочку»!

— Так делаются деньги! — весело орала Любка. — Представь, какую страховку получат Ашкенази с Джекобсом! А ты — женись на мне! Ну!

Она достала из-под синей юбки браунинг и выстрелом ссадила со столба оратора, когда он кричал:

— Вот она ваша самооборона! Позор тебе, Россия! И это все после ужасов Цусимы!..

Любка подула на ствол и навела его точно в сердце Юза.

— Нас здесь сорок тысяч! — сказала она. — Без тебя будет тридцать девять тысяч девятьсот девяносто — женишься?

— Я женюсь на вас, Любовь! — заслонил рукою сердце Юз.

Но Любка жестоко засмеялась:

— На полумужичке-то?

И грянул выстрел…

Юз проснулся пустым, как кошелек рядового пенсионера. «Вот тебе, бабушка, и лужайка зелени! Маэстро, выбирайте делянку! — подумал он. Кошмары гнут — видать к дождю!» Едва брезжило утро.

Юз накинул шлафрок, сладко зевнул и, не умывшись, побежал записать воспоминания о сне на диктофон, но поленился и сел за письменный стол разобрать почту. Он взял большой светонепроницаемый пакет, на котором была наклеена белая бумажка с надписью:

«Ярчайшему представителю информационного рэкета Юзефу Змиевичу».

Юз взвесил пакет на ладони для диагностики по части гексогена. Потом вскрыл его и пробежал глазами.

— Ага… «Лапсердачные репортеры… Талмуд-гусары…» Пропускаем… «Фимиам половым инстинктам… логика пригодна лишь для арийцев… пример франции показывает, что чрезмерная задолженность государства влечет его под власть кагала…» Ну, почему Франция-то с маленькой буквы? Не убеждает! Далее: «Газета становится каббалистической силой… шантаж и реклама — черные жеребцы, дьяволы, несущие в бездну…» Вот это красиво! Это поэтично!