Остров Инобыль. Роман-катастрофа - Николай Шипилов

Женился же Антон Николаевич однажды и навсегда.

Супруга его оказалась красавицей позднего цветения, то есть прибавляла в красоте с годами. Она оказалась как бы взятой на вырост. Родила двойню: мальчика и девочку. И друга Чугуновского она жалела: «Пропадет…»

Валера Чугуновский с годами стал Суверневу понятней и дороже, как всякий веселый глупец, когда ты связан с ним дружбой и когда ничем не рискуешь. Чугун был неизменен в своем высокозатратном жизнелюбии. «В нем погиб художник…» — без печали, впрочем, а с каким-то восторгом даже и восхищением думал Антон. И в это шаблонное определение входила вся его приязнь к товарищу.

Антон догадывался, что от юной женки Чугуну добра ждать не стоит. Еще полгода назад он просил своего товарища из налоговой инспекции, который «разрабатывал» местных нуворишей, бывать у Валерия Игнатьевича и мотать на ус.

Потому, когда тот позвонил, сказал, что на жизнь «объекта» совершено покушение, и попросил приехать, Антон сразу же отозвался. И прихватил с собой нужных людей.

Дорогой он рассказал Федору Федоровичу Мыльцеву о характере своего неувядаемого дорогого друга. Федор Федорович вел машину и слушал.

— В юности, доктор, меня бесило сознание того, что он, Чугунок, с его заурядной внешностью считает себя неотразимым. Таким, что лучшие женщины мира не будут спать ночами, если узнают о том, что в энской воинской части, где служили наши отцы, живет некий Валерий Чугуновский!

— Письма актрисам писал?

— Писал! Писал и знатным ткачихам, и чемпионкам! Пачками! Как солдат или зэка! Я ему говорю: «Ты кто такой-то? Кто ты такой, чтобы они бросались к тебе на полати, на ходу срывая с себя папильотки!» А он мне: «Как это кто? Интересный человек». «Ну, если уж ты так вопрос ставишь, — говорю, — то я гораздо интересней!» А он мне: «Я не вопрос ставлю, а даю ответ!» О, логика! Посмеемся вместе и дальше в цирк…

— На фоне идеального несуществующего типа — он гипертивный психопат. Значит, весьма приятный, деятельный, неунывающий человек, у которого в одно ухо влетает и — навылет. А что у него с наследственностью? — спрашивал Федор Федорович, полуоборачиваясь с водительского места.

— Хороший вопрос, — как депутат корреспонденту, замечал Антон Николаевич. — Хороший потому, что я и сам хотел рассказать о его чудном папаше. Он был, как сейчас говорят, упертый! Вот если офицеры тащили с фронта патефонные иголки, саксонских пастушек фарфоровых, гобелены, то он, дядя Игнат, отличился. Он взял в каком-то немецком замке пять альбомов марок… Почтовых, разумеется, не дойче. Вот на них-то и построил Чугунок этот дом! Так вот. Его отец, дядя Игнат, всей своей военно-полевой душой любил шампанское. И однажды, после тяжелой операции на легких, стал умирать. Вот стал он умирать и просит моего отца: «Коля, хочу настоящего французского шампузика!» А где ж было его взять в те времена? Ну, в армии есть умельцы: нашли у какого-то генерала пустую коллекционную бутылку «Вдовы», как-то упаковали в нее наше абрау-дюрсо — несут в палату. И что ты думаешь! Жахнул он стаканчик абрау-дюрсо, икнул пару раз и пошел на поправку!

— А мать?

— Мать? Мать обычная медсестра. По характеру — золото. Обожала всех Валеркиных друзей и всех подружек называла невестами. Тетя Римма, царствие ей небесное! Все жены были Валерке, как я догадываюсь, неверны. А скажи ему об этом — засмеет. Ну, уж топиться к проруби не побежит… Вот и эта… смеется над ним: он мне до плеча, мол, вместе с рогами… Но я не дам его в обиду, Федор Федорович, не да-а-ам! Ведь она же его какими-то мозгобойными таблетками кормит! А сейчас уехала и бандитскую няньку к нему приставила с тем же…

— Я вам завидую, друзья… — вздыхал тот. — В наше время-а … — и качал головой, сокрушаясь.

— А кто я, по-вашему? К какому типу психопатов я отношусь? Ведь для вас все люди — психопаты?

— Вы идеальный тип, Антон Николаевич.

— Психопата?

— И человека… Где ваша-то «вольва»?

— Да сын в Рязань укатил к какой-то подружке… Женить бы его… А он: на ком, пап, жениться? На этих проститутках?

— Слабо, слабо-о им против нас, — сказал Федор Федорович.

— Слабо, — согласился Антон Николаевич.

18

Как уже говорилось выше, дом Чугуновского стоял почти на самой вершине холма.

Из окон этого дома Антон Николаевич осмотрел в бинокль владения дикого барина Крутого. Антон Николаевич успел разузнать, что Крутой оказался «законтаченным» на зоне. То есть он был некогда одним из самых злобствующих «положенцев». А один из доведенных до крайности лагерных «петухов» однажды бросился к нему на шею, крепко обвил руками и поцеловал в губы — «законтачил». Тогда и простился Крутой с уголовной карьерой, хоть и расправился с мальчишкой особо жестоко.

— Ровно в двадцать один час, — приглушенно сказал налоговый инспектор Андрей Прокопыч, — его садовник, шофер и телохранитель Максим поведет гулять двух бассетов… Без намордников, заметьте!

— Пробегусь по поселку, пока светло, — сказал Сувернев, глядя на часы. Было без четверти девять. Агент Колотеев уже перебирал в задумчивости телевизионные каналы, как усталая дева перебирает жгутики косы.

— Меня звали на завтра картошку окучивать… Имейте ввиду….

Федор Федорович с инспектором говорили о преимуществах чистого медицинского спирта перед всеми его производными.

Навестив спящего в обнимку с трубкой радиотелефона своего друга, Сувернев объявил всем:

— Ночуем здесь…

Затем испачкал свои туфли и руки соком сырого мяса, которое размораживалось в кухонной раковине, навернул на ствол пистолета глушитель, удобно приладил его в наплечной расстегнутой кобуре и пошел на Царапина-стрит.

А доктор Федор Федорович и налоговый инспектор Андрей Прокопыч разговорились о тонких материях сна. Началось с того, что доктор задал вопрос о том, долго ли спит Чугуновский и как спит. Инспектор отвечал, что тот спит, как в летаргии. Как медведь или муравей.

— Он говорил, что уходит в какой-то черный мир… — рассказывал инспектор. — Я ему сказал, что пить меньше надо. И таблетками не закусывать тоже. Таблетками-то этими! Тогда и летаргии не будет…

— Нет! — как будто ставая точку на долгом внутреннем разговоре с собою самим, сказал доктор. — Нет, в летаргии человек не видит снов. Это подобно смерти. Мнимая смерть. Иногда и хоронят даже. Я привез компьютер, сделаем анализ крови… Думаю, ничего страшного, какие-нибудь экстракты опия, индийской конопли…

— Бр-р!

— Судя по тем снам, пересказ которых я услышал от вас, пока ничего угрожающего жизни Валерия Игнатьевича нет. В общем, у меня есть предположение, что кто-то хочет вызвать у нашего подопечного состояние, подобное галлюцинаторному…

— Вроде белая горячка?

— Вроде того… И тут возможны варианты…

— Я ему говорил: она тебя травит!

— Ну, это уже не наше дело, а дело следственных органов… — доктор увлекся и продолжил о своем деле, усаживаясь удобнее в кресле с чашкой остывающего чая. — Понимаете ли, ведь не только у больных, но и у психически здоровых людей псевдогаллюцинации имеют характер стойкости и непрерывности! При обыкновенных чувственных представлениях образы все же туманны, аморфны, расплывчаты, как миражи. Они находятся как бы внутри черепа, а не проецируются вовне. В случае же с псевдогаллюцинациями — тут, коллега, пас! Тут имеет место быть чувственная законченность! Вы понимаете, о чем я говорю? Второе. Если зрительные фантазии вы можете вызвать сами и сам же их изгнать из пределов сознательного, то псевдогаллюцинации возникают спонтанно, то есть самопроизвольно, а избавиться от них усилием воли невозможно… Вы говорите, нашего клиента все время расстреливают или вешают эти химеры?

— Да-а! — проникся соучастием в столь тонком научном разговоре инспектор. Черные брови его, как две озабоченные гусеницы, то сползались к перекрестку переносицы, то удалялись от нее, выдавая работу мысли. — И что вы думаете по этому поводу, доктор?

— Вы, разумеется, понимаете, Ватсон, что лишь при paranoia acuta et subacuta возникает логическая связь между псевдогаллюцинациями. Нашего доброго хозяина, как я понимаю, расстреливают всегда разные люди, и это значит, что его сны — пока всего лишь следствие какой-то латентной тревоги. Какого-то подавленного сознанием стресса…

— Федор Федорович, дорогой мой старина! Какой еще стресс! Какой еще пассаж! Можно ли жениться в пятьдесят с лишним лет! И на ком?.. На свиристелке с дырочкой! Ведь вы подумайте!.. — опять было вернулся к основной своей теме инспектор, но доктор выставил перед собой растопыренную пятерню, протестуя и защищаясь.

Он говорил:

— Вижу! Я вижу, что вам искренне жаль нашего страдальца! Но оставьте ему право ошибиться, как Господь Бог оставил его всем нам… Ведь он счастлив, не так ли? Оставьте же каждому его заблуждения. Зачем человеку смертному знать какую-то истинную правду о себе? Не будем отнимать у человека его иллюзий. Итак, что еще можно отметить при анализе той скудной информации, которой располагает наша медицинская комиссия? Остановимся пока на том, что галлюцинаторной навязчивости в снах нашего больного пока нет…