Другое. Сборник - Антон Юртовой

class="p1">он,

   усталый грозный воин,

мирозданью подневолен,

утоливший жажду боем,

раззадумался в ночи.

Океаном успокоен,

мирозданьем обусловлен,

ты,

   стихосложений воин,

над своей судьбою строишь

купол, залитый зарёю,

в чувствах – будто перекроен,

держишь рифму наготове

и – в рассеянье —

                            молчишь.

Неизбежное

То слово как пламя взвихрилось меж нами;

мы знаем его; и оно так прекрасно.

Не нужно секунд и усилий напрасных.

Так скажем его, и – оно не обманет.

Уж звуки восторга у сердца таятся;

блаженно томленье; забыты сомненья.

В замке наши руки – залог единенья.

А в душах так сладко, и сил нет расстаться.

Желаниям тесно в пространствах просторных,

и вздохи значением близости полны.

Так буйные в море рождаются волны.

Так в миге вмещаются счастья аккорды.

Разбиты тревоги – пусть так всё и будет!

И радость торопится с негою слиться.

Экстаз предстоящего светится в лицах.

Замкнулся наш круг – нам не выйти отсюда!

И в трепете помыслов мы уж готовы

вдвоём оказаться на чудном пороге.

Секунды даруют так много, так много.

Не станем же медлить и скажем то слово!

«Серые туманы…»

Серые туманы

родины моей.

По-над океаном

небо – голубей.

Звёздочка упала.

Звёзд – ещё немало.

Звёзды притуманенные

пляшут словно пьяные.

«Всё, что ещё от меня осталось…»

Всё, что ещё от меня осталось, —

то – что есть; – не такая уж малость!

Немотный и твёрдый, в пространствах пустых

я странствую, вечностью меряя их.

Чтоб уцелеть на путях неизведанных,

служу лишь себе, терпеливо и преданно.

Только и дела всего у меня, что грановка

моей ипостаси: грановка-обновка.

Лечу или падаю, всё мне едино.

Лучшая грань – от толчка в середину.

Не остаётся сомнений: удар что надо.

Ещё не разбит я! и то – мне наградой.

Хоть гранями всё моё тело изрыто,

я не ропщу; – они мне – прикрытье.

Новые сшибки – раны на ранах;

ими шлифуются прежние грани.

Сбитой, отшлифованный, я и внутрях

твёрд и спокоен будто бы маг.

Тем и довольствуюсь в ровном движении.

В радость мне встречи, желанны сближения.

Нету в них умыслов; только судьба

их преподносит, блуждая впотьмах.

В том её действенность и непреложность:

редко в пустом возникает возможность.

Рядом ли дальше чей путь проискрится,

это всего лишь намёков частицы…

Выгоды есть и в бесцельном движении:

вызреет случай войти в столкновение…

Всё, в чём я сущ и одарен судьбою,

то всё – во мне; – и – прервётся со мною.

Романная Проза

Глухим просёлком – в оба конца

Дорожный роман из времени российского крепостничества

Безумие моя прежняя жизнь…

В.Розанов. «Уединённое».

С утра его одолевало раздражение и беспокойство. Как ни пытался выявить тому причины, ровным счётом ничего не удавалось.

Построчная выделка текста, за которую он принялся, встав ото сна едва рассветало, укладывалась на выношенный заранее только в общих очертаниях замысел непринуждённо, легко, даже как-то мягко-пружинисто, плавно перемещаясь к очередному прояснению целого, к уверенному подбору и оштриховке наиболее зыбких словных обозначений и всё ближе – к последней, победной точке; форма стиха тоже вроде задавалась отменной, была по отношению к его же образцовым вещам быстро и легко узнаваема и неистёрта, а – через то – могла считаться как бы даже неуязвимой, что позволяло самому предвидеть ещё одну из тех больших и верных удач, какие приходили к нему в лучшие для него минуты, часы или целые дни.

И во всём ином, что его сейчас окружало и что было с ним в какой-то связи, к чему он мог иметь отношение по необходимости реально возникшего нового дня, также не находил он, как ни пытался, примет к непонятному в себе и чуждому перетеканию мыслей в сторону какого-то вкруг обступавшего, потного, заволакивающего медленного томления и тревоги.

«Тоска, брат, и скука, – пробовал он приободрить себя и умерить накатывание уже прямо-таки чувствуемой оскорбляющей неровности духа. – Однако же не один ты обречён бывать временами в их липких лапках. Что поделать, к людям и та и другая приходят не спрашивая. Впрочем, не всегда бывают они настолько в силе, чтобы заморочить; вот наперекор им распишусь на такое, что выйдет из них же, а обернётся чем-нибудь лучшим от меня…»

Между тем проходило всё больше времени, а странное убывание ровного и здорового чувствования, того нужного, умиротворяемого волею состояния, при котором было бы нетрудно осаживать хоть какие приходящие в голову неуместные размышления и отдельные мысли, не уменьшалось.

Неприятным и оскорбляющим воспринималось прежде всего то, что расстройство было как снег на голову в летний зной; оно ведь, что представлялось ему совершенно очевидным, никак не могло исходить из предыдущего, бесспорно, главнейшего события пока ещё только начатой им поездки, – события, протекавшего совсем недавно, считанные часы назад, здесь же, в этом приюте, которое вполне могло претендовать на то, чтобы им очень долго восхищаться в предстоящем и за которое следовало не иначе как благодарить судьбу.

Впечатления, связанные с недавней, по-настоящему роскошной встречей, сохранялись настолько полно и ощутимо, не развеянными к утру, что он твёрдо верил и знал: к расстройству духа здесь не могло бы привести ничего, равно как не виделось тут и других веских причин. Оставались, наверняка, лишь – мелкие. Может быть – из-за краткого сна? Или – выпитого вина? Полно! Об этаком бы и говорить-то следовало только в шутку. Но тогда – что же? Неприятное стесняло волю, настойчиво требовало своего неотложного обнаружения. Алекс подобных метаморфоз с собою ещё не знал.

Досада росла. Ему представлялось, что внутри у него угнездилась и занимала всё больше места вязкая обессиливающая растерянность, уводящая в некий таинственный тупик. Нужны были хоть какие-то объяснения происходящему. Найдутся ли они? То, что прошло, не переберёшь ведь всё целиком быстро и сразу, в подлинной последовательности, будто кучку зёрен, когда, притронувшись в ней к одному из них, моментально образуется новая комбинация с остальными…

Ну да, не очень-то приятно оказаться не у себя дома, в таком вот захолустье и – так неожиданно – без Мэрта.

С ним съехались только для одного – для дружеского редкого общения, намеренно устранившись от надоевших бурливых светских городских помех, пользуясь подходящими для этого совпадениями и