Путь к Софии - Стефан Дичев

— Почему ты больше не берешь у меня денег?

Она молчала.

— Деньги, я о деньгах говорю... Андреа — деньги — Мериам! — подражая ей, он повторял слово «деньги» то по-французски, то по-арабски.

— Андреа красивый... Мериам любить... очень красивый Андреа, — произнесла она наконец и, увидев, что губы его растянулись в насмешливой улыбке, схватила его руку и начала ее целовать.

— Ну-ну... хватит глупостей!

— Не глупости...

— Ох, — сказал он. — И дернуло же меня с тобой объясняться.

— Нет, нет! — все горячей протестовала она. — Мериам очень любит красивый Андреа...

— Замолчи! — прикрикнул он. — Неужели тебе не надоело повторять всем одно и то же?..

Она замолчала, а он даже не спросил себя, поняла она его или нет. Но вдруг — и это случилось с ним впервые в жизни — его пронизало странное тоскливое чувство, которое он не сумел бы назвать. Андреа вообразил, что он здесь с другой. Она его любит, любит по-настоящему. Она чистая. Принадлежит ему одному... ему одному... «Чепуха! — опомнился Андреа, — чего только не взбредет в голову!»

Он отвернулся от нее, сел и снова взял бутылку. Припал к ней губами и стал пить. Жадно. Отчаянно. «Вот до чего меня довела путаница в голове!» — подумал он.

— Мастика хочет вода? — спросила Мериам.

Он чувствовал сквозь рубашку упругую мягкость ее груди, ее дыхание жгло ему шею, но все это теперь не волновало его, а было даже противно. Он сам не знал, зачем он так сидит, чего ждет, и все сидел и ждал... Напрасно, ничего не будет, не повторится даже то тоскливое чувство.

Его вернули к действительности руки Мериам. Он высвободился, резко встал, начал одеваться. Она испуганно смотрела на него. Его лицо стало совсем белым от выпитой мастики. Он никак не мог попасть рукой в рукав пальто, и это неловкое пьяное движение вместе с вечно спадающей на лоб прядью волос показалось ей таким милым, мальчишеским и вместе с тем мужественным, что она, не отрывая от него покорных, обожающих глаз, так и застыла на сбившемся пушистом одеяле, словно молясь капризному божеству.

— Уже уходишь? — прошептала она, когда Андреа наконец злым рывком натянул пальто.

Не глядя на нее, он стал шарить в карманах.

— На... Я плачу! — И он, желая унизить ее и самого себя, швырнул ей несколько монет.

Она по-прежнему не пошевелилась. И только когда он открыл дверь и вышел в коридор, Мериам схватила свою одежду и кинулась вслед за ним.

— Жандарм спросит фонарь...

— Отстань, говорю тебе, убирайся!

Но она вцепилась в него.

— Жандармы... много жандармы, Андреа!

— Тс-с... Замолчи! Ты что, хочешь, чтобы весь город узнал, что я здесь?

Он уже не слышал себя и сам кричал громче нее. В глубине коридора скрипнула дверь, оттуда высунулась растрепанная женская голова, желтый свет лизнул внезапно возникший из темноты шкаф. С лестницы, ведущей на верхний этаж, послышался фальцет папаши Жану.

Андреа вырвался и побежал, почему-то испугавшись, что его увидят с нею.

— Нет, нет! Не туда... Ох! — Догнала его девушка как раз в тот момент, когда он старался отодвинуть засов у двери в сгоревшую, но еще не срытую половину дома. — Там страшно, — сказала она. — Пойдем!

Она взяла его за руку и повела по темному коридору.

Минутой позже Андреа вышел из шантана через заднюю дверь. Он шагал по зловонному мусору, между серых каменных стен, через мертвые развалины домов, сожженных во время восстания.

Было уже совсем темно, ноги все больше наливались свинцом, во рту была горечь. «Хорош... напился... А что мне остается? — бормотал он, тяжело ступая по скользкой крутой мостовой. — Уже и школу у нас отняли... Загнали в барак. Мне, что ли, самому ходить по домам собирать учеников? Еще чего! — Он рассмеялся. — “Господин хаджи Теодосие, я пришел за вашей дочкой, ведь вам страшно пускать ее одну...”»

Он опять выдавил из себя смех, но вдруг остановился, прислонился к стене и задумался. Мутные красные круги завертелись перед ним, что-то среди них блеснуло — чьи-то глаза, и он махнул рукой, чтобы их отогнать... «Страшно, — повторил он. — Им страшно, Андреа, разве ты не видишь, все придавлено страхом? Как тогда... И как после восстания... (О восстании он узнал в Каире, и, пока добрался домой, оно уже было подавлено.) А тебе не страшно, признайся? — спросил он себя с вызовом и вдруг перенесся мысленно на пять лет назад. — Ты забыл? А ему было страшно?.. — Вспомнив о человеке, который потряс и перевернул его жизнь, он задрожал всем телом. — Самое большее и меня повесят... только и всего, — сказал он и опять тяжело зашагал по мостовой. — Только и всего... Я схожу с ума! Я пьян, нализался как свинья. — И едва он успел осознать это, как ноги отказались его держать, он привалился к стене и бесчувственно сполз на мостовую. — Неправда!.. Я не пьян!» — упрямо твердил в нем какой-то голос.

Длинный ломоть серого неба мелькнул наверху между крышами. Блеснули звезды. И вдруг они сорвались с неба и вместе с нависшими стрехами рухнули на него. Все завертелось в одну сторону, в другую. А потом он уже перестал понимать, где он и что с ним, но губы все еще продолжали вздрагивать, и только густой сиплый храп уже издалека извещал о том, что в темном закоулке спит человек.

Глава 4

Когда Дяко сказали, что Андреа нет дома, он с досадой махнул рукой. Действительно, чертовски не везет!

— Когда он вернется?

— А кто его знает... вернется.

Дверь ему открыл Коста, второй брат Андреа. Он был года на два старше его, крепкий, горбоносый, с подкрученными усиками. И нрава он был другого — любопытный и разговорчивый.

— Засиделся, видно, с дружками. Не иначе! А то что бы ему делать об эту пору, видишь, какая темень! — словоохотливо продолжал Коста, сразу же перейдя по привычке на «ты».

— А он в городе?

— В городе, где же ему быть? А ты подумал, что его и в городе нету? — засмеялся Коста, обнажив крупные неровные желтоватые зубы.

— Ладно, я подожду.

И Дяко направился было к скамейке в садике перед домом, мысленно ругая и Андреа и себя.

— Ты куда? Пойдем в дом!

Коста догнал его и потянул за собой.

— Пошли! Пошли!

Когда Дяко вошел следом за ним в галерею, Коста поднес лампу к его скуластому лицу с глубоким шрамом и сказал:

— А ты, видать, не здешний.

Дяко кивнул и, заметив, что взгляд собеседника скользнул по его шубе, поспешил объяснить:

— Споткнулся в темноте и упал.

— А, бывает! — согласился Коста. — И я как-то раз шлепнулся... Мой брат, старший, — доктор, он учился в России, так он рассказывал, что в Петербурге ночью на улицах светло, как днем. Подумай, сколько у них фонарей! А у нас... Как тут не споткнуться! Пускай высохнет, а потом я ее почищу щеткой.

Он говорил не умолкая, помог Дяко снять шубу, принес ему мокрую тряпку вытереть башмаки и все это проделывал с такой непринужденностью, что от первоначальной стеснительности гостя скоро не осталось и следа.

— Старший брат, доктор, — тот у себя. Читает, — с гордостью сказал Коста, когда они проходили мимо лестницы, ведущей наверх.

Коста осторожно отворил небольшую сводчатую дверь.

— Входи, там наш отец.

Старый Слави Будинов сидел у стола под висячей лампой с абажуром; его редкие с проседью волосы блестели в ее свете, как выцветшая солома. Лицо оставалось в тени, а темные усы казались совсем черными и придавали ему строгое выражение. Он, вероятно, не предполагал, что вошел чужой человек, потому что спокойно отпил кофе и продолжал сосредоточенно складывать длинные столбики каких-то цифр. Это занятие, видимо, доставляло ему удовольствие. Но вдруг он поднял голову, взглянул сквозь очки на вошедшего Дяко и отложил бумагу, повернув ее исписанной стороной вниз, снял очки и поднялся, чтобы поздороваться с гостем.

Узнав, что Дяко пришел к Андреа, он сказал:

— По мне, так лучше бы тебе зайти завтра, но раз надо — жди!

Старик явно привык к тому, что к его мнению прислушиваются.

Они сели, и беседа потекла. Кто он такой? Откуда пришел? Зачем ему понадобился Андреа? Эти Будиновы хотели все знать! Не потому, что это действительно было им нужно! Просто, видно, из любезности и еще из той особой подозрительности, какую в эти смутные времена вызывал у них каждый пришелец. Дяко назвал свое имя, сказал, что приехал из Златицы, где учительствует, это и привело его к Андреа.

У них не было причин ему не верить. Так он из Златицы? Отец и сын еще больше оживились. А они родом из Копривштицы, это совсем близко. Он там бывал? У них там родня, одни живы, другие померли — Петко Будин, Цоко Будин...

— Те, что померли, они не померли, их убили, — пустился было в подробности Коста, но отец сразу его прервал и опять заговорил о Златице.

Женда принесла кофе. Вслед за ней, закончив кухонную работу, бесшумно вошла мать — женщина с моложавым лицом. Она сразу взялась за вязанье и только время от времени поднимала голову, чтобы посмотреть то на странного гостя, то на своих. Видно, она привыкла молчать в присутствии мужа.