Китаб аль-Иттихад, или В поисках пентаграммы - Андрей Добрынин

Следующие несколько месяцев, проведенные на плантации, я мог бы считать вполне счастливыми, если бы в их мирное течение не вторгались порой мучительные воспоминания и тягостное беспокойство о судьбе Розалии. Я заставлял себя забывать о своих душевных ранах, и порой это мне удавалось. В такие дни я рьяно занимался улучшением доставшегося мне хозяйства. Пеоны в этих местах находились, по сути дела, на положении рабов, поскольку над каждым из них тяготел неоплатный долг хозяину плантации, а на многих этот долг переносился с их отцов, братьев и прочих родственников. Такая система могла быть только результатом невежества одних и недобросовестности других. Благодаря ей на плантации приходилось держать целый штат дармоедов–надсмотрщиков, донельзя развращенных своим привилегированным положением. Я без лишней волокиты выгнал всю эту шайку. Мне пытались мстить, несколько раз в меня стреляли, но когда я изловил одного из наглецов и, раздев догола, посадил связанным на муравьиную кучу, остальные поняли, что я не тот человек, с которым можно шутить, и разбрелись кто куда. Правда, самый гнусный из них, мулат Педрилло, поклялся найти на меня управу с помощью генерала Уртадо, у которого брат мулата служил в чине майора. В ответ я воздвиг на границе своих владений виселицу, раз навсегда дав понять, что со всеми, кто противится моей воле, я намерен разговаривать лишь языком смерти. Землю я роздал в аренду пеонам, ограничив свои заботы только взиманием ренты и наблюдением за тем, чтобы возделывание хлопчатника, маиса и йерба–мате велось надлежащим образом. Уже одна эта мера, необычная для здешних мест, позволила резко поднять не только благосостояние пеонов, но и продуктивность всей плантации. Затем я выписал из Лондона и Берлина брошюры по животноводству и агрономии, из Голландии — породистого быка для улучшения малорослой местной породы, а из Бирмингема и Манчестера — целый ряд сельскохозяйственных машин. Под моим руководством смышленые пеоны быстро научились применять все это в здешних условиях, добиваясь немыслимых прежде урожаев и привесов скота. По вечерам я сидел в кресле на галерее своего дома, созерцая солнце, заходящее за рекой на просторах пампы, и потягивая через соломинку из горшочка обжигающий мате. В это время начинались обычно танцы пеонов, происходившие под аккомпанемент двух гитар и бубна. По моему распоряжению для танцующих выносили бутыли с агуардьенте и нехитрую снедь, ставя все это на столы под навесом, где днем ели мои конюхи и другая домашняя челядь. Слушая треньканье гитар и взрывы беззаботного смеха, я думал о том, как мало надо для счастья простым людям. Да и сам я в такие минуты чувствовал себя почти счастливым, ощущая свою необходимость в роли справедливого судьи и наставника, охраняющего гармонию этого маленького мирка.

И все–таки беспокойство о судьбе Розалии меня не оставляло. Я опасался, что под влиянием чувства она может совершить какой–нибудь необдуманный поступок и подвергнуться либо насилию со стороны своего опекуна, либо всеобщему осуждению католических филистеров. К тому же меня оскорбляло сознание того, что она вынуждена постоянно подвергаться домогательствам Детлефса и, более того, уступать им. Устроившись на новом месте, я уже мог принять на себя ответственность за ее судьбу. С этой мыслью я однажды и отправился в Санта — Фе.

Выехав в наемном экипаже на знакомую улицу, я обратил внимание на странные и зловещие изменения, которые претерпел облик окружающих зданий. Беленые фасады были сплошь испещрены следами пуль, из окон по стенам кверху поднимались языки копоти. Под колесами и копытами мулов хрустело битое стекло. Особенно свирепому разгрому подверглось здание «Дрезднер банк». Двери в нем были сорваны с петель, в полумраке вестибюля угадывались груды перевернутой мебели. Всюду порхали обгорелые листы бумаги. У дома торчал военный патруль. Сердце мое болезненно сжалось в предчувствии недоброго. Начальник караула, усатый сержант, к которому я обратился за разъяснениями, вначале отказывался со мной разговаривать, ссылаясь на военную тайну, но несколько золотых быстро развязали его язык. Оказалось, что на банк совершили налет неукротимые заговорщики Петя Кока (или Педро Коко, как его называл сержант) и его пособник Лентяй. Они уже успели совершить в Тукумане немало злодеяний, но затем для продолжения преступной деятельности им понадобились деньги. Поскольку в тукуманских правительственных учреждениях таковых обычно не имелось, да и местным предпринимателям их покровители–генералы никак не позволяли как следует разбогатеть, то естественно, что взоры злоумышленников обратились к «Дрезднер банк» и произошел налет. Он был осуществлен с присущей этим преступникам дерзостью и зловещей фантазией. Лентяй, устроившийся мойщиком посуды в ближайший ресторан, откуда Детлефсу в банк носили обеды, заложил бомбу в судок с предназначавшимся для банкира телячьим суфле. Подняв крышку, Детлефс привел в действие взрывное устройство и в мгновение ока лишился головы, которая в клубах вонючего дыма, дико вращая глазами, с грохотом вылетела из кабинета в вестибюль, где насмерть перепуганные клерки в ужасе попадали из–за столов. Взрыв послужил сигналом для налетчиков — в узкую улочку ворвался фургон, запряженный четверкой гнедых лошаков. В задней части фургона на вертлюге была установлена крупнокалиберная митральеза, снятая заговорщиками с японского миноносца, севшего на мель у тукуманских берегов. Сидевший за митральезой Петя Кока поворачивал ее во все стороны, одновременно со зверским лицом вращая рукоятку стрельбы. Улица наполнилась грохотом выстрелов, щелканьем, визгом и воем рикошетирующих пуль. Лентяй, стоя державший вожжи, время от времени запускал руку в бездонный карман штанов, извлекал оттуда ручную бомбу и с гиканьем швырял ее в первое попавшееся окно. Весь квартал оцепенел от ужаса. Петя Кока с двумя револьверами в руках и мешком в зубах ворвался в помещение банка и открыл ураганную пальбу поверх голов служащих, которые, не успев встать, тут же опять повалились на пол. Перемахнув через барьер, Петя Кока отшвырнул в сторону один из револьверов, в котором кончились патроны, взял в руку мешок и, обретя вновь способность разговаривать, распорядился открыть ему сейфы и ссыпать оттуда в мешок деньги. Эти требования он подкреплял свирепой божбой и угрозами, леденившими кровь. Получив наполненный мешок, бандит беспрепятственно покинул помещение, произведя перед этим ряд прицельных выстрелов по всем бутылям, цветочным горшкам и другим бьющимся предметам. Затем с улицы послышалось гиканье Лентяя и цокот копыт. Бухнули два запоздалых взрыва, и все стихло. Тукуманское отделение «Дрезднер банка» перестало существовать.

Выслушав эту историю, я ощутил в душе жалость к несчастному немцу, невзирая на его неджентльменское отношение к Розалии. Однако именно судьба Розалии во всем этом деле беспокоила меня больше всего. Подойдя к знакомой двери в иссеченной пулями стене, я принялся колотить в дверь тростью. Напуганные слуги вряд ли открыли бы мне после всего случившегося, но из–за производимого мной шума они приняли меня за военный патруль, а противиться военным в Тукумане мало кто осмеливался. В замке лязгнул ключ, дверь заскрипела, и в образовавшейся щели появилось лицо слуги–индейца. Прежде чем оно успело скрыться, я бросил к его ногам пригоршню золотых и этим освежил его память. «Проходите, сеньор, — сказал он с учтивым поклоном. — Простите, что не узнал вас сразу, но у нас в доме горе — хозяин погиб, и сеньорита Розалия пропала». «Как? Куда?!» — воскликнул я, забывая о приличиях. «Не знаем, сеньор. Она оставила записку, но никто из нас не умеет читать». «Принесите мне эту записку», — потребовал я, подбросив на ладони еще горсть дублонов. «Слушаю, сеньор», — сказал слуга и поспешно удалился. Когда он вернулся, я выхватил у него из рук конверт, рывком вскрыл его и прочел: «Смерть Карла избавляет меня от всех обязательств. Не пытайтесь искать меня и не беспокойтесь обо мне — я ухожу к друзьям, которые ждут меня и с радостью примут. Я покидаю этот дом такой же неимущей, какой вошла в него. Спасибо за все. Вечно молящая за вас Господа нашего Розалия О*Доннел Кастильо». Я сразу же понял, что Розалия отправилась ко мне. Нельзя было терять ни минуты. «Не беспокойся, старик, сеньорита в безопасности», — сказал я, направляясь к двери. Несмотря на всю спешку, я все же успел зайти на почту. Узнав там адрес семьи Детлефса в Германии, по которому переводил большую часть жалованья на родину покойный банкир, я послал по тому же адресу крупную сумму денег.

До Эстельи я добрался без приключений. Однако на пристани меня никто не встречал, хотя я отдал ясные распоряжения по этому поводу. Такого с моими людьми еще никогда не случалось, и я сразу заподозрил неладное. Эти подозрения превратились в уверенность, когда возница экипажа, который мне пришлось нанять, рассказал мне о вторжении в Эстелью отрядов генерала Уртадо. Когда дорога стала пересекать мои земли, я воочию убедился в том, что вторжение не миновало и моей плантации. Прекрасные посевы маиса и хлопчатника были начисто вытоптаны, находившийся невдалеке от дороги склад сельскохозяйственного инвентаря сожжен дотла. Когда до плантации оставалось около двух лиг, я расплатился с возницей и отпустил его, решив пробираться лесными тропками, дабы не попасть в руки врагов, главным из которых, без сомнения, являлся негодяй Педрилло. Однако, приблизившись к плантации, я с облегчением убедился в том, что она пострадала гораздо меньше, чем я ожидал. Видимо, мои люди узнали о готовящемся набеге и заранее приняли меры к отражению нападения. Между постройками виднелись баррикады из мешков с землей и перевернутых фургонов, там и сям маячили вооруженные люди. Несомненно, плантацию удалось отстоять.