Дневники: 1920–1924 - Вирджиния Вулф
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Если Литтон согласится, Ральф станет управляющим его делами и покинет нас. Ну что ж. Мы вежливы; охать и ахать не собираемся. А вот длинное письмо от Добри, вскрытое по ошибке, показывает, что Р. опять в беде. Настроение никудышное, и даже слуги заметили его угрюмость. Бедный молодой человек! Ведь Ральф и правда не предназначен для интеллектуальных водоворотов. Нет – он был создан для плоскодонок в тихой заводи, граммофонов, мороженого, флирта, красивой жены, большой семьи и работы в городе. Натура постоянно подталкивает его к попыткам превратить Тидмарш в нечто подобное, и поэтому все идет наперекосяк. Не везет нам с учениками. В следующий раз надо нанять евнуха. Хэмилл настаивает, что у меня не в порядке правое легкое. Фергюссон ничего не нашел. Обнаружены бактерии пневмонии. Сэйнсбери займется моим случаем 9-го числа – все это довольно скучно.
26 июля, среда.
Только что пила чай с Миррлиз и ее матерью, которые, по мнению Л., вульгарны, и я, пожалуй, согласна. У них вульгарные друзья. «Покки» – так звали девушку, которая общалась со мной и Хоуп. Она и другая домработница везли лосося через весь город. Она рассказала нам о своих сердоликах. Мать хранит теперь ее драгоценности у себя, ибо не доверяет дочери. Она называет ее «малышкой» и раздувает ноздри; она сдержанна, груба, дерзка и глупа; у нее опоясывающий лишай в волосах; сидит и сплетничает с Хоуп, которой, похоже, все это нравится больше, чем кажется адекватным. Сотрите верхний слой краски – жизнь, молодость, цвет лица и благополучие, которое мы даруем Покки, – и что останется? Скучная старуха.
В воскресенье Л. прочел «Комнату Джейкоба». Считает, что это моя лучшая работа. Его первые слова – она изумительно хорошо написана. Мы поспорили. Л. называет роман гениальным и считает, что он не похож ни на один другой; говорит, что герои как призраки и это необычно; говорит, что у меня нет философии жизни, а персонажи – марионетки, которых судьба двигает туда-сюда. Леонард не согласен с тем, что в жизни судьба действует так же. Думает, что в следующий раз мне следует применить свой «метод» к одному или двум персонажам; находит книгу интересной, красивой, без изъянов (кроме, быть может, вечеринки) и вполне вразумительной. Покки настолько взбудоражила мой разум, что я не могу записать все это так, как оно того заслуживает, я встревожена и взволнована. Но в целом довольна. Никто из нас не знает, что скажет публика. У меня нет никаких сомнений, что я (в свои 40 лет) обрела свой собственный голос; это настолько волнительно, что я чувствую, будто могу обойтись и без похвалы.
28 июля, пятница.
Проблемы Партриджей опять отняли у нас два часа[841]; пришлось даже звонить Литтону по телефону, чтобы добавить постскриптум. Боюсь, это гиблое дело, как выразилась Кэррингтон. Мне не нравится видеть женщин несчастными. Ральф ведет себя как деревенщина-донжуан, как бык в огороде. И к тому же буйный. Задира-хулиган, говорит Л. Вспоминаются истерики Адриана и Клайва. Есть в мужском тщеславии что-то маниакальное.
Родмелл
3 августа, четверг.
Из-за смены чернил и локации я решила начать с чистого листа. Дважды в год я принимаю хорошие решения – в августе и октябре. Мое нынешнее обещание – работать методично, но не через силу. Опыт подсказывает, что благие намерения часто не выполняются, когда себя заставляешь. А современная наука учит нас уважать удовольствие, по крайней мере, я это где-то прочла.
Хочу в очередной раз наверстать упущенное и заполнить пробелы, раз уж они не прекращаются. По большей части хорошее лето; под этим я подразумеваю, что удовольствия – обеды и встречи с людьми – довольно удачно сочетались с чтением, писательством и пребыванием дома. В целом, мы с Л. становимся знаменитостями. Л., конечно, не согласился бы, но он-то не поехал ни на чаепитие к Логану, ни в Гарсингтон. Тем не менее я черпаю свои наблюдения из других источников. Репутация, похоже, растет, хотя в этом году мы ничего не опубликовали. Миссис Николсон[842] считает меня лучшей женщиной-писательницей, и я уже почти привыкла к тому, что она много чего обо мне слышала. Но есть в этом и удовольствие. Опять же, я нахожусь в более свободных отношениях со своим маленьким мирком, у меня есть, как мне кажется, возможность расширить его, вот только нет денег на одежду. Сейчас я по уши в долгах из-за Джойса и Пруста – хочу продать книги, как только вернусь в Лондон.
Мы закончили наш сезон в прошлый понедельник в «Commercio[843]» с Клайвом и Роджером. Роджер вошел с взъерошенными волосами и в плаще нараспашку, с полотнами в руках, с открытым ртом и бегающим взглядом, и у нас, как обычно, состоялся интересный разговор. У Клайва были свои сплетни; и не я ли своим дурным взглядом спровоцировала одну из них? Миссис Шанкс[844] якобы ушла от георгианского поэта. Однако Том, которого я встретила позже на Гордон-сквер, был отнюдь не так уверен в этом, как мне хотелось бы. Том был язвителен, осторожен, точен и слегка злораден. Клайв, конечно, вел себя хорошо. Рассказал мне о визите в Виттеринг[845]. Несса лежала внизу со свинкой[846]. Пришел Дункан, мягковолосый, рассеянный и, как обычно, нежный. Роджер развернул холсты и прислонил два портрета Логана к дивану[847]. «Да – думаю, это лучший из моих портретов на сегодняшний день, – сказал он. – Полагаю, я никогда так не трудился, как над этой головой». Ему, кажется, 55 лет, и он все еще верит, что вот-вот начнет рисовать как положено – боже милостивый, это же морковка, которая заманивает его в пустыню. Но для Роджера это не пустыня. Все его способности используются и оттачиваются, а некоторые уже даже изнашиваются. Он мучается, обращается к врачам, страдает от боли и дрожит, но продолжает идти вперед. Идеальный мужчина, как я сказала и как действительно думаю. Оставшуюся часть лета он собирается рисовать с Дереном[848]. Теперь это его навязчивая идея – рисовать, рисовать, рисовать. И больше ничего. Памела
