Шкатулка с драгоценностями - Анна Дэвис

— Пожалуйста, не сердитесь! Я не могу больше оставаться такой, какая есть! Вернее, какой была! Моя жизнь пуста и бесцветна. Как… Это правда, что французы едят улиток? Так вот, я как раковина, оставшаяся после того, как улитку съели. Вот моя жизнь.

— Ради бога, Маргарет, меня вовсе не беспокоит, что вы воспользовались моим приглашением. У меня много других поводов для беспокойства.

— Ах, значит, вы знаете? — В подслеповатых глазах Маргарет светился недюжинный ум. И голод. Неутолимый голод. — Простите, Грейс!

— За что? О чем вы?

— А! — Робкий, слегка нервный взгляд. — Я буду секретаршей Декстера О'Коннелла! Буду заказывать ему столики в ресторанах, относить в чистку его костюмы и печатать письма, но я также буду печатать и романы! Я первой прочту новую книгу!

Лицо Грейс застыло.

— Я еду с ним в Нью-Йорк! Буду ходить туда, куда ходит он. Следовать за ним по всему миру! Вы можете себе это представить?

— Он возвращается в Нью-Йорк?

— Я написала ему в «Савой». Я знаю, что мне следовало вам сказать, но… Вопрос казался немного деликатным, вы, он и… Я встретила его, помните? И он тогда сказал, что я умница. Поэтому я села и написала о его книгах, упомянув, что если мне посчастливится снова с ним встретиться или если я могу что-то для него сделать…

— Невероятно!

Маргарет быстро помотала головой.

— Все не так! Я не собираюсь состязаться с вами! Но ведь между вами уже все кончено, не так ли? И в любом случае вы знали, что ваши отношения долго не продлятся. Он не из тех, кто может принадлежать кому-то, кроме себя самого!

— А откуда вам все это известно? Откуда вы знаете его намного лучше, чем я?

Пожатие плечами.

— Вы ведь читали все его книги. Правда?

Это было похоже на страшный сон: Маргарет стоит здесь, красивая, знающая, полная сознания собственной значимости. От этого сна нельзя пробудиться, как ни старайся. А потом стало еще хуже.

— Грейс! — Это была Нэнси, в розовом, с маргаритками в волосах. Потянула Грейс за руку. Глаза безумные от паники. — Идем со мной! Быстро! Пожалуйста!

Прежде чем Грейс поняла, что произошло, до нее донеслись крики, которые не заглушали даже звуки музыки. Вбежал швейцар, пробрался сквозь толпу, за ним несся Дики. Звук сталкивающихся тел на лестнице. Мужской крик. Женский визг.

Нэнси властно кричала на людей, проталкиваясь сквозь скопление народа:

— Пропустите! С дороги!

Грейс, следуя за ней, словно язык проглотила.

Швейцар схватил Крамера. Тот боролся, орал, что убьет «этого подонка». Выражение его лица было безумным, полным ненависти, рубашка разорвана и забрызгана кровью. Только сейчас, увидев Крамера, настолько потерявшего контроль над собой, настолько не похожего на самого себя, она поняла, как он обаятелен в нормальном состоянии… что одна из его основных характерных черт — обаяние. Сейчас его глаза смотрели на нее, но, похоже, не видели ничего, кроме собственного гнева. Нэнси рвалась к нему, а Грейс чувствовала, как слезы начинают колоть ей глаза.

На верхней ступеньке лестницы сидел О'Коннелл. Его белый костюм был заляпан кровью. Казалось, он спокойно наблюдал за Крамером, а кровь текла у него из носа и губы. Заметив Грейс, он состроил гримасу, отдаленно напоминающую улыбку. Он заговорил, и его слова были неясны, но различимы.

— Кое-кто скажет, что это побоище затеял я. А ты как думаешь?

— Я не знаю.

Нэнси разговаривала с Крамером. Грейс не слышала, что она говорит, но как бы то ни было, ее слова возымели магическое действие. Он, казалось, обмяк, гнев прошел. Тогда она гневно повернулась к О'Коннеллу:

— Что вы наделали?

— А вы, должно быть, прелестная Нэнси?

Дики говорил с двумя швейцарами, убеждая их отпустить Крамера. В конце концов они его отпустили, и Нэнси тотчас же взяла его за руку и подняла. Дики, о чем-то оживленно говоря с Нэнси, взял его за другую руку. Напомаженные волосы Дики растрепались, жирные прядки прилипли к лицу. Обернувшись к залу, он громко произнес:

— Все! Интермедия закончена. Слышите? Простите нас, пожалуйста!

И они вместе полупронесли, полупротащили Крамера мимо Грейс и О'Коннелла вниз по лестнице и из клуба.

— Знаешь, Грейс, я много где бывал, много видел, но в дамской комнате нахожусь впервые. Жаль только, что у меня нет с собой блокнота.

О'Коннелл сидел на краю мраморной стойки за раковинами. Рядом с ним валялась груда окровавленной, промокшей ткани. Грейс тампоном промывала ему губу и нос. Держался он стоически, но часто морщился и стонал.

— По-моему, эту губу надо зашить, — сказала она. — Поедем-ка в больницу!

— Не надо. Все будет в порядке. — Губа достаточно распухла, и слова были неразборчивы. — Эй, леди! — обратился он к единственной посетительнице, прихорашивающейся перед зеркалом у соседней раковины. — Эта помада слишком розовая для вас. Вам нужен тон потемнее, чтобы оттенить ваши рыжие волосы.

— А вам вообще не следует находиться здесь, — огрызнулась женщина. — Ему нельзя здесь находиться!

Грейс безмолвно извинилась перед женщиной, которая прошла мимо них и вернулась на вечеринку.

— С каких это пор ты стал специалистом по макияжу?

— Просто пытался дать полезный совет. Но мне это никогда не удавалось.

— Точно. Так и должно быть. — Она схватила груду тряпок и выбросила их в ведро. Затем вынула из шкафа полотенце. — Приложи его к лицу!

— Твое платье тоже в крови. — Он взял полотенце и промокнул лицо.

Грейс посмотрела на свое отражение в зеркале. Она выглядела усталой и несколько печальной. О'Коннелл, несмотря на кровь и распухшее лицо, был явно бодрее.

— Тебе это нравится, что ли? — спросила она.

— Ну, это же вечеринка. А от вечеринок надо получать удовольствие!

— Что ты сказал Джону?

— Ах, он уже Джон? Он пьян. А с точки зрения сухого закона это для меня оправдание.

— Значит, это не было спровоцировано? Он ударил тебя без всякой причины?

Вздох. Его распухшее лицо стало серьезным.

— Это наше с ним прошлое. Тебя оно не касается.

— Почему ты не рассказал ему, что произошло в тот день, когда умерла Ева? Пять лет этот человек мучился неизвестностью и предавался самым мрачным мыслям. Расскажи ему правду, какой бы она ни была. Да, она выбрала тебя, но разве она из-за этого вдоволь не настрадалась?

О'Коннелл опустил окровавленное полотенце и осторожно приложил руку к лицу, слегка коснувшись губы и носа. Исследовал.

— Дорогая моя девочка, следует ли мне напомнить тебе, что ты на днях оставила меня? Что ты сбежала в Лондон, пока я спал? Даже не черкнув из вежливости прощальной записочки? Я… тронут, так скажем, твоим интересом к моей личной жизни, но, если честно, это никогда тебя не касалось и еще меньше касается сейчас.