Уиронда. Другая темнота - Луиджи Музолино

Нам не раз казалось, что мы слышим, как он ходит по своей квартире, шаркая ногами, в одежде времен Муссолини, то и дело глядя в глазок глазами-щупальцами. Не раз откуда-то с чердаков или из котельных доносилась негромкая мелодия «Черной мордашки». Не раз, приехав на третий с половиной этаж, мы не вылезали из лифта, а возвращались обратно, свято уверенные в том, что стоит нам выйти на площадку, как Фолкини откроет дверь своей квартиры на верхнем этаже и снова попытается поймать нас.

Поэтому мы всегда бегом спускались вниз с третьего с половиной этажа и отправлялись исследовать другие лестницы и другие уголки «Авроры 2», как мы ее прозвали. Ни за что на свете мы не вышли бы наружу, из-под защиты стен, в этот туман и черный снег.

Там нас ждало неопределенное, пустое пространство будущего. Разобраться, как оно устроено, стоило бы большого труда, не говоря уж о необходимости продираться через болото сомнений и ошибок.

Однажды мы минут десять просидели, уставившись в окно на бесплодную, нереальную равнину, на призрачную линию горизонта. Наблюдая, как перепархивают с места на место силуэты высоких холмов, химеры из других миров, по сравнению с которыми страшилище Фолкини – безобидная детская игрушка.

Когда мы бежали к лифту с бешено колотящимся сердцем, я запнулся о какую-то кучу в углу бокового коридора.

– Что это? – спросил Ренцо, подойдя к ней и ощупывая светом фонарика.

Мешок с мусором, решили мы сначала, но когда он начал дрожать, и в прорехе савана из какой-то тряпки показалось лицо трупа, догадались, что это – Саверио Денизи, Индеец. Точнее, его воплощение в «Авроре 2». Он рыдал и мотал головой из стороны в сторону, извергая из беззубого гнилого рта ругательства и мольбы. Тощие, как у скелета, руки были перетянуты десятками жгутов и утыканы иглами бесчисленных шприцов. Предплечье покрывала сетка черных вен, напоминающих побеги мертвого дерева. Денизи вырывал шприцы пальцами, мягкими, как щупальца или плавники, но из его плоти тут же появлялись новые, словно пульсирующие плотоядные почки растения, по жилам которого текут кровь и героин.

На шее у Саверио висели перевернутые распятия и яркие амулеты из металлов и камней, а на футболке был нарисован разлагающийся труп возле какой-то помойки.

– Не найдется тысяча лир? Всего тысяча лир, пожалуйста, у меня ломка, всего тысяча лир. Помогите, пожалуйста.

Порывшись в карманах, мы наскребли немного мелочи. Больше мы ничего не могли сделать. Казалось, это его утешило. Денизи зажмурился, а когда открыл глаза, мы увидели, что они кружатся в орбитах, как барабаны игрового автомата.

– Спасибо. Спасибо… – пробормотал Индеец.

Вечером в тот день, под умиротворяющие звуки фестиваля Сан-Ремо, который смотрели в гостиной мои родители, у меня случилось что-то вроде истерики. Я беззвучно прорыдался в подушку в своей спальне.

И пообещал себе, что какое-то время ноги моей не будет на третьем с половиной этаже лестницы D. Эта вселенная боли и безумия для нас чужая. Как я мог забросить ради нее друзей, семью, школу, Диану?

На душе стало немного легче, и, все еще вытирая слезы, я уснул.

К моему удивлению, Ренцо согласился. Но его мотивы очень отличались от моих. Он начал считать третий с половиной этаж чем-то вроде своей игрушки, которую нужно оберегать от остальных.

– Ты прав, нам лучше не ходить туда несколько недель, – кивнул он. – А то Лука, Джузеппе и Диана уже начали спрашивать, чем таким мы заняты, что почти не гуляем с ними, не играем в Джейсона и все такое… Толстушка интересовалась, все ли с тобой хорошо, она переживает, видит, что ты похудел…

– Правда? – (Боже, Диана беспокоилась за меня. Я почувствовал, как за спиной снова выросли крылья. Это ведь кое-что значит, разве нет? А я, кретин, помешался на каком-то чертовом мире. Я вспомнил, что начал писать ей любовную записку, рисовать романтичных Плохишей, но так и бросил на столе.)

– Да, правда. И родители тоже начинают что-то подозревать. Если они обнаружат третий с половиной этаж, прощай, мечты о славе! Надо подождать, пока все немного успокоится…

– Какие мечты о славе, ты чо, сбрендил? – спросил я. Мы стояли у черного входа в «Аврору», смотрели на внутренний двор и гаражи. Асфальт был усеян конфетти и серпантином, оставшимися после праздников, и намокшая бумага напоминала сброшенную кожу гигантской змеи.

– Есть у меня одна идея… Но ее нужно хорошенько обдумать.

– Какая? Колись!

Ренцо нахмурился, лоб разрезала решительная морщина.

– Давай замочим Чокнутого сверху.

– Ты охренел?

– Я узнал код от сейфа, где отец держит пистолет. Прикинь, он написал его на листке бумаги и носит в кошельке. Предлагаю пойти на третий с половиной этаж и прикончить Фолкини. Стреляем ему в голову и в эту дурацкую шапку. И все.

Мне стало так страшно, что кровь застучала в висках, забурлила в жилах, как горный ручей. Зачем все это Ренцо? Я не понимал.

– Ты совсем свихнулся? Кто тебе сказал, что эту… тварь можно укокошить? – спросил я. – Нахрена, какой в этом смысл? Мы нарушим правило номер два: всегда держаться подальше от квартиры Фолкини!

Ренцо пнул комок конфетти в стену, бумажки зашуршали.

– Вито, какая, блин, разница, что там в правилах? Мы должны это сделать! – В его взгляде мелькнул азарт хищника, но лишь на одну секунду. Потом он сглотнул и превратился в обычного, спокойного, старого доброго Ренцо. – Толстячок, ты что, не понимаешь?

– Нет. Не понимаю.

– «Аврора 2» может стать нашей! Мы очистим ее от всякого дерьма и будем гулять, где захотим. Мы оба знаем, что… «там», называй это как хочешь, законы диктует именно старый ублюдок. Если мы замочим его, это место станет нашим. Нашим!

– Рэ, ты чего, рехнулся? У тебя совсем башню снесло. Зачем нам вмешиваться в тот мир?! Из обычного пистолета ты же Фолкини не убьешь. Может, его вообще нельзя убить.

Мы обсуждали эту тему так обыденно, как будто болтали о всяких пустяках. Но мы были детьми. А в детстве все проще. Даже справляться с кошмарами.

Ренцо пожал плечами.

– Не узнаем, пока не попробуем. Только учти, ты нарушаешь правило пять: держаться вместе, никогда не разделяться.

– Чушь какая, мы придумали его не для таких дел!

– Нет? – он удрученно развел руками. Я не узнавал своего друга. Ренцо был просто сам не свой. Интересно, о чем он думал? – Ладно. Потом поговорим. На свежую голову. Я очень устал, пойду домой…

– С тобой точно все в порядке? Ты на меня рассердился?

– Нет, конечно. Да в порядке, – он положил руку мне на плечо. – Не переживай. Все будет нормально.

Глядя, как он заходит в подъезд, я не мог избавиться от мысли, что наша дружба дала трещину. Оно длилось буквально мгновение, но тревога, как шаловливая обезьянка,